О комедии Бернарда Шоу "Пигмалион"

О комедии Бернарда Шоу "Пигмалион"

Вадим Руднев

"Пигмалион" - комедия  Бернарда Шоу (1913), один из первых  текстов европейского неомифологизма, хотя еще несколько наивно  и поверхностно понятого. Известно, что Шоу схватывал на лету  идеи, носившиеся в воздухе. И  миф о Пигмалионе - не главное,  что для нас важно в этой  пьесе. О главном мы скажем  ниже. Начнем с мифа.

В древнегреческой мифологии  Пигмалион - легендарный царь Кипра, который был известен тем, что  чурался женщин и жил одиноко. В своем уединении Пигмалион  сделал из слоновой кости статую прекрасной женщины и влюбился в нее. Он обратился  с мольбой к Афродите, чтобы  богиня вдохнула в статую жизнь. Тронутая такой любовью, Афродита оживила  статую, которая стала женой Пигмалиона по имени Галатея и родила ему  дочь.

А теперь напомним сюжет  комедии Шоу. Профессор фонетики Хиггинс стоял с записной книжкой  на одной из улиц Лондона и каждому  человеку, который к нему обращался (человек с записной книжкой - подозрительная личность!), чрезвычайно точно говорил, из какого района Англии он родом или  даже в каком районе Лондона живет.

Случайно на этом же месте  оказался полковник Пикеринг, ученый-индолог, разыскивавший Хиггинса. Хиггинс  приглашает Пикеринга к себе, чтобы  показать свою фонетическую аппаратуру.

При разговоре присутствует цветочница Элиза Дулиттл, по поводу вульгарной речи которой Генри Хиггинс  делает несколько едких замечаний. Вначале цветочница оскорблена, но потом она соображает, что, если чудак-ученый научит ее говорить "по-образованному", она сможет изменить свой социальный статус и стать владелицей цветочного магазина. Она приезжает к Хиггинсу и требует, чтобы он давал ей уроки. Сперва профессор с возмущением  отказывает - у него ведь обучаются  провинциальные миллионеры. Но поведение  девушки столь эксцентрично и  забавно, что Хиггинс заключает  с Пикерингом пари: он берется за полгода обучить Элизу литературному  языку так, что она сможет выйти  замуж за знатного джентльмена.

Вначале эксперимент удается  лишь отчасти. Элиза оказывается  способной. Ей делают "генеральную  репетицию" на приеме у матери Хиггинса. Но Элизу забыли научить самому главному - речевой прагматике, то есть навыкам  светского разговора. Заговаривая  о погоде, Элиза сбивается на манеру диктора, читающего метеосводку, а  потом и вовсе начинает на привычном  жаргоне рассказывать истории из свой жизни "в народе", что, впрочем, сходит за "новый стиль", который  кажется очаровательным молодому Фредди, так же как и сама Элиза.

Однако девушка оказывается  способной не только в плане овладения  литературной речью, она преображается  как личность, влюбляется в Хиггинса и пеняет ему на то, что он обращается с ней как со своей игрушкой. Хиггинс с удивлением обнаруживает, что перед ним прекрасная женщина. Финал - открытый, хотя Шоу в "Послесловии" и уверяет, что Элиза вышла  замуж за Фредди. Параллельно отец Элизы из мусорщика становится богачом  и переходит в средний класс - а все оттого, что Хиггинс  находит у него ораторские способности.

Теперь о главном. Сознательно  или бессознательно, чуткий Бернард  Шоу показал в начале ХХ в., что  человек - это то, что он говорит, человек - это его язык, его речевая  деятельность. Такое смещение с социальных проблем на эстетические в широком  смысле было характерно для начала ХХ в. в целом, но в пьесе Шоу  слышатся явно неслучайные переклички с зарождающейся новой идеологией - аналитической философией: рядом  с Лондоном преподают основатели этой новой философии Бертран  Рассел и Джордж Эдвард Мур. Первоначальный вариант аналитической философии - логический позитивизм  все проблемы сводил к проблемам языка. В частности, одной из его сверхзадач было построение идеального научного языка.

А теперь послушаем, как Генри  Хиггинс излагает на лондонской улице  свое социолингвистическое кредо:

"Фонетика - только. Нетрудно  сразу отличить по выговору  ирландца или йоркширца. Но  я могу с точностью до шести  миль определить место рождения  любого англичанина. Если это  в Лондоне, то даже с точностью  до двух миль. Иногда даже можно  указать улицу. (И)

Наш век - это век выскочек. Люди начинают в Кентиштауне, живя на восемьдесят фунтов в год, и кончают  на Парк-лэйн с сотней тысяч годового дохода. Они хотели бы забыть про  Кентиштаун, но он напоминает о себе, стоит им только раскрыть рот. И вот  я обучаю их".

Хиггинс об Элизе: "Вы слышали  ужасное произношение этой уличной  девчонки? Из-за этого произношения она до конца дней своих обречена оставаться на дне общества. Так  вот, сэр, дайте мне три месяца сроку, и я сделаю так, что эта  девушка с успехом сойдет за герцогиню  на любом посольском приеме".

Хиггинс об отце Элизы:

"Д у л и т т  л (меланхолическим речитативом). Дайте мне слово сказать, хозяин, и я вам все объясню. Я  могу вам все объяснить. Я  хочу вам все объяснить. Я  должен вам все объяснить.

Х и г г и н с. Пикеринг, у этого человека природные способности  оратора. Обратите внимание на конституцию: "Я могу вам все объяснить. Я  хочу вам все объяснить. Я должен вам все объяснить". Сентиментальная  риторика. Вот она, примесь уэльской крови. (...)

Х и г г и н с (встает и подходит к Пикерингу). Пикеринг! Если бы мы поработали над этим человеком  три месяца, он мог бы выбирать между  министерским креслом и кафедрой проповедника в Уэльсе".

И наконец, Хиггинс своей  матери об Элизе: "Если бы вы знали, как  это интересно, - взять человека и, научив его говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него совершенно другое, новое существо".

Этот оптимизм, с которым  Шоу впервые во всеуслышание объявил, что человек - это его язык (при  этом он предварил еще и так  называемую гипотезу лингвистической  относительности Эдуарда Сепира и Бенджамена Ли Уорфа, в соответствии с которой реальность опосредована языком, на котором о ней говорят, а не наоборот, как думали ранее), - этот оптимизм созвучен тому оптимизму, с которым европейская философия  начала ХХ в. вступала в свою новую - лингвистическую - фазу.

Этот оптимизм вскоре кончился, ибо оказалось, что людям, даже говорящим  на одном языке, становится все труднее  и труднее договориться при помощи слов, и мировая война, разразившаяся  через год после премьеры "П.", была явным тому свидетельством.

Логический позитивизм в 1930-е гг. исчерпал себя, идеальный  язык оказался никому не нужен. Лингвистическая  философия повернулась лицом  к живому языку (на этой стадии скорее Хиггинсу следовало обучаться "правильному" живому языку у цветочницы, как  Людвиг Витгенштейн впитал в себя речь деревенских ребятишек (см. биография) и неслучайно после этого развернул  свою философию на 90 градусов, призывая изучать живую речь (во всяком случае, такова концепция одного из исследователей биографии Витгенштейна Уильяма  Бартли).

В 1930-е гг. философы поняли, что метафизика, выброшенная логическими  позитивистами на помойку как  ненужный хлам, нужна, и появилась  новая метафизика, обращенная к человеку, - экзистенциализм.

Список литературы