О наивном искусстве

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                       О наивном искусстве.

                               ЛОБАНОВА Ольга Александровна.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                       О наивном искусстве.

 

    Об искусстве, которое в наши дни получило название наивного, в мировой практике впервые стало известно в конце XIX века в связи с открытием самобытного творчества французского таможенника Анри Руссо, чьи работы сегодня украшают Лувр, Эрмитаж и Пушкинский музей. В 60-е годы XX века весь цивилизованный мир был буквально взорван новым для себя открытием творчества грузинского художника-самоучки Нико Пиросмани, работы которого экспонировались в Лувре в рамках культурного обмена СССР - Франция.[6] 
С тех пор специалисты спорят о терминологии (наив, примитив или нечто другое), способной обозначить огромный, поистине необозримый пласт изобразительного искусства. Этот раздел находится между фольклором и профессиональным творчеством и вмещает в себя гениальных самоучек-живописцев, латиноамериканских потомков майя и ацтеков, последователей смеховой культуры русского лубка, создателей деревянных, глиняных и керамических работ и т.д.

           Наивное искусство  обозначают довольно широкий круг произведений, созданных вне профессиональных школ и обладающих определенными художественными особенностями. Интерес к наивному искусству впервые появился в начале 20 столетия и был одной из граней увлечения примитивом – как называли тогда этническую скульптуру народов Африки и Океании, скифских каменных баб, русский лубок. В тот же исторический период профессиональные художники (например В.Кандинский) коллекционировали детский рисунок, произведения душевнобольных Возможность прилагать термин примитив к наивному искусству связана с тем, что наивный художник, так же, как человек архаики, как ребенок в своем творчестве использует первоэлементы художественных форм, примитивные способы изображения.

Именно они и составляют те особенности, по которым произведение можно отнести к разряду наивных: это простейшие приемы изображения, плоскостность, отсутствие перспективы, сходство с детским рисунком в изображении фигур и предметов, часто детальный подробный рассказов сюжете, яркие цвета. Но примитивом мы часто называем не только использование в творчестве первоэлементов художественных форм, но и особый склад мышления, в котором сохраняются черты мифологического сознания, особая картина мира, отличная от той, что строится на основе современного научного знания. [4 ]

       Наивные художники - как правило, люди  не от мира сего, чудаковатые, часто не имеющие не только художественного, но и вообще какого-либо образования.

   Эти художники наивны в том, как они позиционируют себя по отношению к окружающему миру: одни полагают себя гениями, другие простыми ремесленниками, но мало кто из них был в состоянии адекватно вписаться в современную художественную жизнь.[4]

Наивный художник творит свои произведения под влиянием импульсов, идущих от бессознательного.  Зачастую побудительным стимулом к творчеству является стремление сохранить себя как личность в трудный жизненный момент, запечатлеть свои мечты, видения. 

 

 

                  Наивные художники в России существовали на протяжении всего двадцатого столетия. Но их по-разному именовали, и по-разному к ним относились.

 В рядах существовавшего в 1920-е Общества художников-самоучек было немало тех, кого мы сегодня назвали наивными, и в стенах Института народов Севера в Ленинграде, представители малых народов Сибири создавали прекрасные рисунки в манере примитива, но все это были исключения. Непрофессиональное творчество в советский период могло существовать в рамках системы самодеятельности, которая управлялась и направлялась специальными методистами и в принципе должна была способствовать обучению художественной грамоте и копированию приемов социалистического реализма. И лишь к  периоду 1960-1970-х годов, когда в стране прошла так называемая «оттепель»  и когда на пенсию вышли миллионы стариков, прошедших коллективизацию , войну , стройки и лагеря, к любительским занятиям обратились сотни тысяч потенциально талантливых людей, которых уже не заставляли в массовом порядке быть реалистами, а напротив поражались их самобытности и свежему взгляду на мир. Так благодаря еще существовавшим огромным самодеятельным выставкам, на которые тысячами свозились в Москву со всего Советского Союза кое-как набранные картины, в поле зрения искусствоведов попали несколько десятков талантливых художников. Многие из них учились в Заочном Народном Университете искусств – преподаватели по переписке давали им советы и задания.  

      В России  в период советской власти наивное искусство рассматривалось как часть самодеятельного творчества трудящихся – важного компонента социалистической культуры. Причем в 1940-1960-е гг. наивное, примитивное изгонялось из самодеятельности как враждебное задачам идеологической пропаганда. Напротив, с 1970-80-х гг. наивные художники стали занимать лучшие места в больших и малых экспозициях, о них появились публикации.  Расцвет наивного искусства относится к 1970-1990-м гг. В это время еще были живы патриархальные условия жизни в деревнях, сохранялась связь образного мышления художников самоучек с традициями народной культуры. Все наивные художники  в России творили сами по себе, здесь не было единой школы.

      В последние годы проводимое огромное число международных   выставок, симпозиумов и бьеннале открыло миру неповторимый облик мастеров наивного искусства России. Однако повсеместное признание отечественного наивного искусства совпало с тяжелыми временами для организаций, способных по роду деятельности объединить, поддержать и дать импульс к последующему творчеству (имеются в виду государственные музеи и структуры Союза художников). В этой связи целая область изобразительного искусства оказалась бесхозной, а потому невостребованной у себя на родине. О желании художников выставляться на родине и работать с отечественным зрителем через государственное музейное учреждение свидетельствует письмо группы художников на имя мэра столицы Ю.М. Лужкова с перечнем работ, передаваемых ими в дар г. Москве. Именно по инициативе наивных художников в конце июня 1998 г. мэром Москвы было подписано Постановление "О создании Муниципального музея наивного искусства".  
  Появление первого в стране Муниципального Музея Наивного Искусства способно в какой-то мере устранить эти негативные тенденции, обогатив культурную жизнь столицы и страны и оставить следующим поколениям людей одну из содержательных страниц культурного наследия России. Отделы наивного искусства существуют в нескольких областных музеях (Псков, Чебоксары, Вятка и др.), в московском Музее-усадьбе «Царицыно».[6]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                               ЛОБАНОВА Ольга Александровна.

 

 

       Работы Ольги Лобановой причисляют к «наивному искусству».На ее полотнах – самые простые картины быстротекущей жизни так охарактеризовал ее творчество директор  московской галереи наивного искусства «Дар»  Сергей Тарабаров ,где проходила выставка художницы.

      Наивное искусство- это, прежде всего, сознание, особый взгляд на мир. Его мировоззренческой основой служит ощущение гармонии, целостности восприятия мира и бытия, слитности с мирозданием, осознание значимости собственного «я», в какой- то степени, ощущение собственной миссии на земле. Поэтому так важно знать наивного художника «в лицо», знать его биографию, его жизненный путь, чтобы понимать особенности его мышления и истоки его творчества.[ 6 ]

Родилась 8 февраля 1946 года в городе Мурманск

Детство Ольги Лобановой прошло в приполярном Мурманске. Дочка  раскулаченного и высланного на север  крестьянина художницы, она родилась в 1946 году. Но по воспоминаниям , детство ее было счастливым. Она окончила школу, медицинское училище, Ивановский медицинский институт.

    В школе, где она  училась, никогда не было уроков рисования – не было учителя. А так хотелось рисовать. Можно было, конечно, проявить самостоятельность, но отчего-то девочка считала, что не время…

Ей подарили огромный красивый альбом, запах его бумаги, матовость листов она помнит до сих  пор! А тогда, в детстве, альбом положила высоко на шкаф – «на потом». Кто бы знал, что время рисовать все равно неотвратимо наступит - но только через тридцать с лишним лет![ 7 ]

      Ольга рано покинула дом. Врачей в их семье не было, но она выбрала именно эту профессию.И полюбила ее. Для других интересов, правда, тоже оставалось время :ходила в театр , читала книги.Именно обустройство собственной библиотечки в общежитии послужило знакомству с будущим мужем. Валерия Лобанова в институте знали все, он публиковал свои стихи вгазетах, слыл знатоком литературы и изобразительного искусства. Казалось, Ольгу с ним сблизили именно общие, помимо медицины, интересы.[ 3 ]

      В 1972 году вместе с мужем переехала  в подмосковный город Одинцово, где стала работать терапевтом, затем работала в Москве доверенным врачом обкома профсоюза агропромышленного комплекса. Все ее время поглощали врачебная деятельность, семейные заботы о доме, сыне и муже. Свободного времени практически не было. Все так бы и шло привычным для нее чередом.

     «Взрыв» произошел внезапно. Однажды она пришла с работы и, уставшая, не замечая беспорядка, поставив перед собой табурет, стала рисовать, сидя на краешке кровати. Рисовала карандашом, обычной шариковой ручкой. Сначала это были яблоки... Много яблок. В тот год стояла необычайно яркая, плодовитая осень. И сейчас, по прошествии нескольких лет, все еще трудно разобраться в себе, отмечает художница. Может быть, это обращение к рисунку было своеобразной защитой, когда, казалось, сердце не выдержит человеческих страданий - смерти и болезней, которых она насмотрелась вдоволь? А может быть, открытием того, что раньше дремало, созревало, как яблоки?

       Два события того «подготовительного» периода она выделяет непременно. Первое - смерть коллеги, женщины, которую она уважала, восхищаясь трудолюбием и самоотверженностью. Много лет та возглавляла станцию переливания крови, бесперебойная работа которой спасла столько жизней. И вот теперь ее хоронили - по сути, еще молодую, не дотянувшую даже до пенсии. Ольга Александровна хорошо помнит эти похороны: произносимые речи, падающий снег и шубы врачей, пришедших проститься с умершей. Она смотрела на эти шубы, которым суждено или не суждено износиться, и думала: «Как же ветха, как же хрупка наша жизнь. Как же она скоротечна...». . Был человек, и вдруг его нет, и ничего практически после нее не осталось.  И тогда Ольга Александровна решает для себя: «Хочу оставить после себя память в зримых, осязаемых образах» [ 7 ].Другое сильное впечатление связано с ее поездками по работе в село. Именно там, среди огромного пространства полей, ощущая себя маленькой песчинкой, она поняла, как многообразна жизнь и как много пока не познано, не открыто ею.[ 3 ]

      Может быть, столкновение новых впечатлений с генетической памятью дало взрывной эффект, а может, что-то другое, но Ольга Лобанова оставила медицину и занялась живописью. Перешагнув через обычный для художников период «штудий», она смело взялась за кисть и поразительно быстро – примерно за два года нашла себя.[ 2 ]

       И вот незаметно для себя Ольга Лобанова стала рисовать. Сначала изображала все, что видели глаза: стол, стул, иголку, яблоки, потом стала рисовать лица. Сначала они получались шаржированными, а потом в них постепенно появились настроение, характер. Как только почувствовала, что что-то получается, Лобанова стала искать творческий контакт с другими художниками. Недолго посещала занятия в изостудии во дворце "Мечта". Наконец, решает для себя, что больше не хочет заниматься ничем кроме живописи. В 1993 году Ольга Александровна прекращает врачебную практику и два с половиной года, почти не выходя из дома, рисует. Итогом этого сознательного затворничества стали персональные выставки в Одинцово и Москве (в Союзе женщин России и Российском доме народного творчества).Она сознательно следует своему дару. В своих работах она смотрит на мир широко открытыми глазами. Перед нами цветение жизни с ее буднями и праздниками. Оно реально и фантастично одновременно.[7]

 

Работы Лобановой милые  и мудрые. В наше время легко  увидеть в жизни дурное и страшное, тем более, если ты врач. А вот чтобы заметить красивое и радостное в трудных буднях, нужен особый склад характера.

     Одни сюжеты художница берет из жизни - городской или сельской, другие - из сказки, третьи порождены ее собственной фантазией.

     Художница воспроизводит нехитрый уходящий быт, который еще недавно клеймили как мещанство. Тут и дивные тряпичные коврики из семи цветных полосок, и лоскутные одеяла, и вышивки крестом, что уже само по себе создает пиршество красок. [ 9 ]

Она любит, чтобы на картинах было много красивых женщин - деревенских и городских, нынешних и пушкинских времен. В ее прелестных работах порой приоткрывается давняя девчоночья привычка рисовать в школьных тетрадках во время скучных уроков ослепительных красавиц, втайне мечтая со временем стать похожей на самую роскошную из них.

     Образ, тесно связанный с темой заброшенности и одиночества, особо впечатляет в композиции «Мать», где огромная деревенская кровать заключает в себе целый мир в миниатюре. Она становится воистину «теплым приютом» для всех усталых тружеников, одиноких мечтателей и сиротливых горемык. Целая поэма намечается в изображении лоскутного одеяла, на котором, как на цветочном лугу, покоится крохотная хрупкая фигурка старой многотерпеливой Матери. Для героини (как и для автора) каждый ветхий лоскуток одеяла - памятный след чьей-то близкой судьбы.