Вклад российского предпринимательства в развитие культуры. Основы благотворительности и меценатства в России

Но для создания нового театра требовались  и меценаты-пайщики, способные внести первоначальный капитал. Попытки найти  поддержку у миллионерши В. А. Морозовой, жены двоюродного брата  С. Морозова, а также у других крупных  московских купцов не дали результата; без ответа осталось и обращение  за помощью в Московскую думу. И  здесь остроумный ход нашел Немирович-Данченко, который, хорошо изучив философию купцов-меценатов, знал, что в «московской культурной жизни частная инициатива всегда старалась найти себе опору в каком-нибудь покровительстве». Преподавая в Музыкально-драматическом училище при Московском филармоническом обществе, находящемся под покровительством великой княгини Елизаветы Федоровны, Владимир Иванович тонко использовал высокую публичную оценку своего труда княгиней и сумел привлечь на свою сторону богатых предпринимателей, состоявших директорами Московского филармонического общества. Уже 10 апреля 1898 г. договор об учреждении общедоступного театра был подписан 10-ю пайщиками. Самые крупные вклады были сделаны К. С. Станиславским и С. Т. Морозовым – по 5 тыс. руб. В числе пайщиков оказались также 5 богатых директоров Общества - Д. Р. Востряков, Н. А. Лукутин, Н. А. Прокофьев, К. К. Ушков и К. А. Гутхейль, а также член Попечительского совета этого же общества К.В.Осипов: их суммарный вклад составлял 13 тыс. руб. Общий капитал будущего театра возрос до 28 тыс. руб., что было достаточно для начала дела. Примечательно, что контракт был заключен на основаниях приложенной к сему договору брошюры В. И. Немировича-Данченко «Московский общедоступный театр». Таким образом, идеи меценатов-учредителей Станиславского и Немировича-Данченко воплотились в форме модели, не имевшей аналогов, – это было акционерное общество без акций, паевое товарищество: из 10-ти пайщиков только 2 представляли сам театр, 8 других были посторонними лицами, собственно меценатами-пайщиками [6].

В числе пайщиков значилось фамилия  С. Морозова – человека, которому, по выражению Станиславского, «суждено было сыграть в нашем театре важную и прекрасную роль мецената, умеющего не только приносить материальные жертвы искусству, но и служить ему со всей преданностью...».

Уже первый сезон МХАТ закончил с  дефицитом в 38,9 тыс. руб. Часть этого  дефицита была покрыта запасным капиталом  в 28 тыс. руб., кроме того; Станиславский  отказался от жалованья директора  и главного режиссера, что дало еще 7 тыс.; положение оставалось, однако, тяжелым. Оно еще более ухудшилось в третьем сезоне, когда расходы подскочили почти на 100 тыс. руб., а дефицит возрос почти до 80 тыс. руб. Не помогло и повышение цен на билеты, которое увеличило сборы, но зато поставило под угрозу главный принцип театра – общедоступность. И в этот момент Савва Морозов спас театр.

Морозов принял на себя функции мецената-антрепренера. Первые четыре сезона он являлся самым  крупным пайщиком и, кроме того, покрывал отмеченные выше дефициты. В пятом  сезоне, когда истек первоначальный трехгодичный контракт, он составил новое  трехлетнее «Условие» между пайщиками МХАТ, согласно которому формировалось новое «Товарищество на паях из 15 пайщиков с капиталом в 65 тыс. руб., где самому Морозову принадлежал самый крупный пай в 14,8 тыс.руб., другие же пайщики кредитовались им на весьма льготных условиях. Он оставил за собой должность председателя Правления и право общего контроля за всем ходом дела. Субсидирование же театра он предполагал осуществить в следующей форме: Морозов брал обязательства арендовать дом Лианозова в Камергерском переулке, перестроить сцену и зал под 1200 мест, а затем передать все помещение театру на 3 года с арендной платой 15 тыс. руб. Все свои обязательства меценат выполнил. Театр был перестроен им в фантастически короткий срок – не более чем за полгода, с апреля по октябрь 1902 г., то есть как раз к началу пятого сезона. Ремонт обошелся дорого  – в 350 тыс. руб., но в ходе его были осуществлены такие технические нововведения, о которых не задумывались в лучших театрах Запада, – вращающаяся сцена, огромный люк, контррампа, особая, осветительная система, управляемая «электрическим роялем», и даже индивидуально оборудованные гримуборные. Успех превзошел все ожидания: в пятом и шестом сезонах театр не только поднялся на новую творческую ступень, но и добился положительного сальдо баланса. Треть полученной прибыли распределялась, по «Условию», между пайщиками как дивиденд, остальная часть пополняла оборотный капитал. Расчет мецената-антрепренера оказался верным: Морозов спас МХАТ от финансовой катастрофы [17].

Однако победа С. Т. Морозова содержала  в себе зерно и его будущего поражения. Назревал его разрыв с МХАТ. Впервые это проявилось в участившихся конфликтах мецената с В. И. Немировичем-Данченко, в охлаждении его отношений с другими пайщиками, в желании Морозова поддержать М. Ф. Андрееву, которая подала в феврале 1904 г. заявление об уходе из театра. Внутренняя причина разрыва была, однако, в другом – усугублялось противоречие между претензиями мецената-антрепренера на единоличное руководство организационной стороной МХАТ и внутренними законами паевого товарищества, каким и был театр на самом деле. Этот конфликт прорвался 21 апрели 1904 г., когда Немирович-Данченко послал Савве Тимофеевичу проект нового Товарищества для продолжения дела Московского Художественного театра с 15 июня 1905г.: в этом проекте форма товарищества признавалась более предпочтительной, нежели антрепренерская, и Морозову места в нем не нашлось.

Савва ответил сначала полным отказом  от участия в деле, но после уговоров выдвинул встречные условия, по которым  соглашался на роль мецената-арендодателя. В письме к В. И. Немировичу-Данченко от 30 апреля 1904 г. он сообщил о повышении арендной платы с 15 тыс. до 25 тыс. руб., что, однако, свидетельствовало лишь об уменьшении субсидии, но не о прекращении ее: учитывая, что затраты на перестройку театра составляли 350 тыс. руб., а срок погашения этой суммы определялся в 9 лет из 4% годовых, Морозов полагал, что полная арендная плата должна была бы составить 40 тыс. руб. Меценатская субсидия составляла, таким образом, 15 тыс. руб. Осенью, 29 ноября, С. Т. Морозов в письме к К. С. Станиславскому и А. А. Стаховичу предложил рассматривать свой пай в 14,8 тыс. руб. либо как заем для Товарищества с обязательством последнего начислять процент, либо как паевой взнос с правом получения на него дивиденда. Все эти предложения были приняты МХАТ, что и было закреплено в «Условии» между 13-ю пайщиками театра и меценатом-арендодателем С. Т. Морозовым от 5 января 1905 г. В нем арендная плата повышалась до 53 тыс. руб. в год, но при этом Морозов брал на себя расходы по страховке, водо- и электроснабжению здания. По сути, договор свидетельствовал о превращении мецената в коммерческого субарендатора, снимающего дом Лианозова для сдачи его в наем Товариществу в целях покрытия убытков от перестройки и получения прибыли. Казалось, меценатский проект Саввы рухнул [7].

Но судьба распорядилась иначе. Смерть Саввы, последовавшая 13 мая 1905 г., то есть спустя 4 месяца после подписания последнего «Условия», освобождала МХАТ от мучительных выплат долга: уйдя из жизни, Морозов оставил театру свой капитал. Поэтому для потомков он остался не арендодателем, а меценатом, благотворителем, чем и заслужил вечную память.

2.2. Меценаты-коллекционеры: братья Третьяковы и их галерея

Деятельность братьев Третьяковых  в контексте истории русского художественного собирательства конца 19 -начала 20 вв. достаточно полно рассматривалась  в монографии, выпущенной в Ленинграде в 1981 г.

К началу 19 столетия относится первая попытка организовать первую русскую  художественную галерею – Русский музеум. Его основатель - П. П. Свиньин (1787-1839) – был вынужден в 1829 г. распродать свою уникальную коллекцию из-за денежных затруднений. Предложение Свиньина, сделанное государственной казне в 1829 г., не встретило сочувственного отклика, а в 1834 г. император отказал собирателю, разрешив ему продать коллекцию за границу. Уже после смерти коллекционера часть его картин приобрела Академия наук, часть вошла в коллекцию Ф. И. Прянишникова, а в конечном счете – в Третьяковскую галерею. Но все это произошло помимо воли владельца коллекции [9].

Аналогичную судьбу имело и художественное собрание Н. Д. Быкова (1812-1884), которое  начало складываться в 30-х годах XIX в. После смерти владельца оно было поделено между наследниками и в  значительной своей части распродано с аукциона в октябре 1884 г. Хотя часть  собрания Быкова перешла в Третьяковскую  галерею и некоторые другие музеи, коллекция как целое перестала  существовать.

Иная, более счастливая, судьба ожидала  картинную галерею Ф. И. Прянишникова – министра, члена Государственного совета, сделавшего очень много «для облегчения горемычной участи наших художников». Его галерея – единственное русское частное художественное собрание, приобретенное казной: оно было куплено в 1865 г. за 70 тыс. руб. и оставлено Прянишникову в пожизненное владение. Через 2 года оно было присоединено к собранию Академии художеств, а чуть позже - передано в дар Московскому публичному музею. Подобная заинтересованность правительства объясняется не только высоким художественным значением этой галереи, но и, вероятно, высоким общественным положением ее основателя – Ф. И. Прянишникова, однако, не ставшего меценатом: он продал свою коллекцию государству, следовательно, реализовал значительный материальный интерес [11].

До сих пор речь шла о петербургских  собирателях. Московские коллекции  имели схожую судьбу. Еще в мае 1810 г. по завещанию князя А.М.Голицына была открыта картинная галерея при Голицынской больнице – первый в России публичный художественный музей. Но уже через 6 лет ее наследник – князь С. М. Голицын – принял решение продать ее, чтобы вырученные деньги употребить на расширение больницы.

Потерпел неудачу на этом поприще  и известный московский купец-собиратель В. А. Кокорев (1817-1889). Галерея создавалась им на свои личные средства и задумывалась очень широко – как музей старой и новой, русской и западноевропейской живописи. Галерея помещалась в особняке в Большом Трехсвятительском переулке, оборудованном по последнему слову музейной техники и ставшем первым специальным зданием в Москве. Но в результате финансовых неурядиц Кокорев был вынужден продать его и в 1864 г. перевести галерею в свой особняк на Софийской набережной. С этого момента он начал распродавать коллекцию. В 1866 г. он обратился с предложением в Министерство императорского двора купить часть коллекции, в 1869 г имел аналогичные переговоры с П. М. Третьяковым, а в следующем году - с наследником престола Александром Александровичем. Покупатели сделали ряд приобретений, но от «оптовых закупок» отказались. Остатки собрания были распроданы наследниками В. А. Кокорева в 1890-1910 гг., причем многие ценные работы ушли за бесценок [7].

Иной оказалась судьба коллекции  К. Т. Солдатенкова (1818-1901) -крупнейшего частного собирателя второй половины XIX в., происходившего из среды купцов-старообрядцев Рогожской заставы. Уже в 60-е годы XIX в. его галерея, размешенная в богатом и знаменитом доме Солдатенковых на Мясницкой, стала художественной достопримечательностью столицы. В 90-х годах, к концу жизни перед Солдатенковым встала та же проблема, что и перед большинством русских коллекционеров: что делать со своим собранием? Он решил этот вопрос иначе, чем предшественники, завещав свою обширную библиотеку и около 300 живописных произведений, в том числе 230 русских картин, Румянцевскому музею. Таким образом, в лице Кузьмы Терентьевича Соддатенкова мы видим одного из первых классических русских меценатов, создавших коллекцию и бескорыстно, по завещанию, передавших ее обществу. Солдатенков потерпел неудачу лишь в одном – ему не удалось создать собственной галереи, которая смогла бы обессмертить его имя. Эта удача выпала на долю братьев Третьяковых, явивших миру высочайший образец- русского меценатства.

Экономическая философия меценатов  Третьяковых лучше всего проявилась в их завещаниях. Первое завещательное  письмо Павла Михайловича было написано им в возрасте 28 лет, 17 мая 1860 г. в  Варшаве. Из всего принадлежащего ему  капитала в 266 тыс. руб. Павел Михайлович завещал отдать 150 тыс. руб.- на устройство в Москве «художественного музеума или общественной картинной галереи». Входная плата в галерею должна была составлять 10-15 коп. серебром, причем сборы, по мысли завещателя, должны были «откладываться в запасный капитал галереи и приращиваться процентами, сколько можно выгоднее». Треть от общего капитала Третьяков предполагал потратить на закупку коллекции Ф. Прянишникова, которая должна была соединиться с третьяковским собранием и образовать ядро галереи. На большую часть оставшейся суммы должно быть организовано «общество любителей художеств, но частное, не от правительства, и главное, без чиновничества»: это общество должно было в будущем управлять галереей, купить для нее дом, приобретать новые произведения и т.д.

Через 28 лет, 16 ноября 1888 г. свое завещание  пишет Сергей Михайлович Третьяков. В нем он присоединяется к брату  в его решении передать Московской городской думе дом Третьяковых  и находящуюся в нем коллекцию, но на условиях Павла Михайловича; кроме  того, Сергей Михайлович дарил Московской городской управе 100 тыс. руб., проценты с которых должны были использоваться для закупки произведений русских художников в целях пополнения коллекции. Это завещание было оглашено через 4 года - 25 июля 1892 г., когда скончался Сергей Михайлович; через месяц Павел Михайлович пишет заявление в Московскую городскую думу, в котором подтверждает совместное с братом решение о передаче собрания Москве и выдвигает ряд условий Думе: сохранить за своей семьей право использовать жилые помещения в доме, оставить за собой место пожизненного попечителя галереи, обеспечить бесплатное посещение галереи не менее 4-х раз в неделю и пр. Всего две недели потребовалось, Думе, чтобы принять дар на условиях мецената: галерея стала государственной, но в названии сохранила память о создателях - стала Третьяковской [18].