Правление Суллы и его итоги

Очень подозрительно  выглядит и рассказ о рабе, которого Фимбрия якобы подослал к вражескому военачальнику для его убийства. Так же не все ясно и со смертью  Фимбрии. Кроме того, у Аппиана он не просто отказывается бежать из Азии, но и еще говорит, что у него есть «лучшая дорого», то есть смерть [1, с. 338]. Вряд ли этот гордый и заслуживающий уважения ответ вымышлен – все античные авторы отзывались о Фимбрии дурно и приукрашивать его не стали бы. Сулла не только превратил Фимбрию в ничто, но и воспользовался его именем, чтобы унять волнения в собственной армии.

Рассмотрев данный период (87 – 82 гг. до н.э.) можно с уверенностью сказать что, из-за неполного предоставления «новым гражданам» римского гражданства марианцам удалось свергнуть сулланнский режим в Риме. Но после смерти Мария Цинна оставался в Риме фактически на положении диктатора и кроме захвата имущества сулланцев, ничем не занимался.

4 Гражданская война 83 – 82 гг. до н. э. и установление диктатуры Суллы.

Теперь настало время  наказать отступников и вознаградить за верность союзников в Азии и  Греции. Разумеется, покарать греческие  города, поддержавшие Митридата, можно  было очень жестоко, но доводить дело до крайности было не в интересах самого Суллы. Конечно, наиболее одиозные персонажи были казнены; но главным наказанием являлся все-таки денежный штраф – предстояла война с марианцами, которая, как было ясно, потребует огромных расходов. Поэтому наказанием, наложенным на провинцию в целом, стала выплата огромной суммы в 20 тысяч талантов. Ранее исследователями, склонными подчеркивать беспощадность римской политики, эта цифра принималась как размер только военной контрибуции, и к ней прибавляли еще столько же – денежные выплаты находившимся на постое солдатам за шесть месяцев. Однако это скорее всего преувеличение: войска Суллы явно не находились на зимних квартирах в течение полугода, а кроме того неизвестно точно, какое число воинов получило эту плату. В любом случае постоем были обременены в первую очередь наиболее виновные перед римлянами общины, так что говорить о том, что тяжесть этой повинности легла на провинцию в целом, не приходится. Скорее, эти 20 тысяч талантов включали в себя контрибуцию и налог за пять прошедших лет [11, с. 256].

Упорядочив дела в  провинции, Сулла переправился в  Грецию. Весной 84 года он «отплыл из Эфеса со всеми кораблями и  на третий день вошел в гавань Пирея». В Греции он провел год. Здесь, когда  он находился в Афинах, его стал мучить недуг [7, с. 115]. Видимо, эта болезнь задержала его в Греции на такой длительный срок.

Но даже во время болезни  не забывал Сулла и о собственно римских делах. В конце 85 года он отправил в Рим письмо, где перечислял свои подвиги в Азии, как поступали полководцы, завершившие крупную кампанию. Он делал вид, указывает при этом Аппиан, будто не замечает, что объявлен врагом отечества [1, с. 338]. В послании говорилось о быстрой победе над понтийским царем, о подчинении Греции, Македонии, Ионии, Азии, об истреблении 160 тысяч врагов, о том, что он запер понтийского царя в его изначальных владениях [1, с. 432-433]. Между тем, если исходить из интересов Рима, хвалиться Сулле было нечем – он так и не отомстил за римлян, убитых Митридатом в Азии во время резни 88 года, а его подчиненный Лукулл дал царю уйти, хотя Фимбрия предлагал реальную возможность уничтожить властителя Понта. Но об этом Сулла предпочел умолчать. Умолчал он и о том, почему не отсылает в Рим контрибуцию, полученную от Митридата, что подобало бы сделать не самозваному, а законному проконсулу римского народа.

Своим письмом Сулла  давал понять, что считает изданный против него декрет недействительным. Это был прямой вызов марианскому  режиму. И его лидеры приняли меры: начали проводить воинские наборы, ремонтировать корабли сицилийского флота, заготавливать продовольствие и деньги. Они призывали италиков готовиться к войне, ведь именно из-за их гражданских прав все и началось [1, с. 433].

Вскоре Сулла отправил сенату еще одно послание. В нем  будущий диктатор перечислял все свои заслуги, начиная с Югуртинской и кончая Митридатовой войной. «Перечисление всех кампаний, в которых он участвовал, имело целью показать не только то, как велики его заслуги перед Римом – много больше, чем, например, у Цинны, – но и заставить людей задуматься: почему они считают власть командующего, которой он обладает, менее законной, чем та, что была у него прежде, тем более что теперь он достиг куда более впечатляющих успехов» [18, с. 331].

Однако полководец хвалился не только одержанными победами, но и тем, что дал приют у себя тем, кто бежал из Рима от марианцев. В награду же, высокомерно продолжал Сулла, недруги объявили его врагом отечества, разрушили его дом, убили друзей, а жена и дети еле спаслись бегством. Теперь он явится на помощь Риму и отомстит негодяям за все содеянное. Но к прочим гражданам, в том числе и недавно ставшими таковыми италийцам, добавлял будущий диктатор, он претензий не имеет [1, с. 433].

Письмо Суллы произвело в Риме шок. Город обуял страх [1, с. 433]. Если до сих пор еще оставалась какая-то тень надежды на мирный исход, теперь и она исчезла – опальный проконсул объявил циннанцам войну. И его уверения в том, что он не держит зла на большинство сограждан, мало кого убеждали.

Сенат, разумеется, не желал  войны. Если занять сейчас сторону Суллы, то не жди добра от Цинны. Если наоборот – то можно лишиться головы или, по крайне мере, карьеры в случае победы проконсула-бунтовщика. Принцепс сената Луций Валерий Флакк выступил с речью о необходимости направить к Сулле послов. Если ему нужна личная безопасность, то пусть он сообщит об этом сенату – видимо, предполагалось, что он должен прибыть в Рим на переговоры. Цинне же было пока приказано приостановить военные приготовления. Тот обещал, но по отъезду послов продолжил подготовку к боевым действиям [1, с. 433-434].

Суллу такой вариант  вполне устраивал. И дело не в том, будто он хотел договориться с  противниками мирным путем. Отнюдь. Он собирался вести войну на уничтожение, но в этом случае необходимо было ослабить врага. В данном случае – вбить клин между марианцами и сенатом, что ему и удалось.

Между тем Цинна и  Карбон обеспечили свое переизбрание в консулы на следующий 84 год и  вскоре приступили к более активным действиям: не дожидаясь установления навигации, они начали переправу через Адриатическое море из Анконы в Либурнию [1, с. 433]. По-видимому, Цинна собирался возобновить операции против иллирийских племен, чтобы закалить новобранцев и вселить в них уверенность в себе, а затем выступить против Суллы в Греции и разгромить его совместно с армией Луция Сципиона, также действовавшей тогда в Иллирии [11, с. 265].

Однако этим планам не суждено было осуществиться. Хотя Цинна  и не был неопытным в военном  деле человеком, он допустил серьезный  просчет. Неопытные солдаты явно не хотели сражаться против грозных сулланских ветеранов. И когда консул шел через толпу, один из его ликторов ударил воина, загораживавшего ему дорогу. Тот в долгу не остался. Цинна велел схватить смутьяна. Поднялся крик, в командующего полетели камни, а те, кто стояли рядом, обнажили мечи и прикончили его [1, с. 434].

Убийство Цинны было импульсивным, но не бессмысленным актом, как иногда считается. Глава режима стал жертвой собственной опрометчивости. Как писал о нем Веллей Патеркул, «о нем можно сказать, что он дерзнул на то, на что не осмелился бы ни один благонамеренный, а также совершил то, чего не смог бы сделать иначе как храбрейший. Он был опрометчив в решениях, но в деле – истинный муж» [2, с. 106]. Враги Суллы лишились еще одного вождя – пусть и не столь авторитетного и талантливого, как Марий, но все же достаточно влиятельного и признанного политическими силами Рима и Италии.

Тем временем в Рим  прибыли послы от Суллы. Источники  по-разному описывают его ответ  сенату. По словам Аппиана, опальный проконсул заявил, что никогда не станет другом людей, совершивших такие преступления (то есть марианцев), но если государство предоставит им возможность спастись, он возражать не будет. Что же до безопасности, то и ему, и тем, кто нашел приют в его лагере, ее обеспечит войско Суллы. Полководец также требовал признать за ним его проконсульскую власть, должность авгура, прежнее имущество и т. д. [1, с. 434-435]. В сокращенном же изложении Ливия сообщается лишь о том, что Сулла ограничился просьбой об амнистии изгнанникам.

Итак, Сулла открыто  грозил войной «до победного конца», войной на уничтожение, не предлагая  никакой средней линии. Но, действуя с позиции силы, он ничего не терял: схватка была в любом случае неизбежна. Правда, угрозы в адрес марианцев  слишком уж ясно давали понять, что Сулла и не стремился к миру. Стоило ли так рисковать? Ведь колеблющиеся могли из страха перед резней сплотиться вокруг его врагов. Однако только что взбунтовавшиеся воины убили Цинну, и проконсул мог решить, что большинство и так не станет воевать против него. Как покажет будущее, особой ошибки в этом не было. В любом случае миротворцем Суллу считать не приходится.

Марианцы развернули активную антисулланскую пропаганду. Напоминали о том, что четыре года тому назад Сулла совершил неслыханное дело – взял Рим штурмом. Теперь же у него на уме отнюдь не мысли об исправлении дел в государстве, а конфискации и убийства, причем пострадать могут отнюдь не одни вожди, но и тысячи простых граждан, которых обвинят в поддержке марианцев [1, с. 435-436].

«Партия мира», рупором  которой был принцепс сената Валерий  Флакк, умолкла. И дело тут, скорее всего, не в запугиваниях со стороны группировки  Карбона. Просто сенат понял, что  примирение невозможно и надо ждать первых результатов борьбы, чтобы решить, чью сторону лучше принять. Однако они все же издали указ, предоставлявший консулам чрезвычайные полномочия в борьбе с Суллой.

Античные писатели рассказывают о знамениях, предвещавших гражданскую  войну: в этрусском городе Клузии женщина родила змею, которую бросили в реку, но пресмыкающееся уплыло против течения; случилось землетрясение; рухнуло несколько храмов [1, с. 437]. Вспоминали, наверное, и о давнем предсказании, о том, что Рим будет порабощен армией, которая явится с Востока, из тех краев, где восходит солнце. Именно оттуда и собирался идти на Рим Сулла.

Силы сторон были впечатляющи. В распоряжении консулов находилось не меньше 100 тысяч воинов; к этому, видимо, надо добавить и отряды других военачальников, например Карбона. К  тому же выжидали своего часа самниты, которые в решающий момент выставят десятки тысяч бойцов. Сулла мог противопоставить им не менее 40 тысяч закаленных в боях ветеранов [1, с. 434-435]. К тому же в Лигурии находился отряд Метелла, который в скором времени превратится в настоящее войско. Марианцы располагали серьезным перевесом, но нужно было еще реализовать его. Сулла был бесспорным вождем антимарианской группировки, держал свои силы в кулаке, его солдаты были преданы ему, умели воевать куда лучше неприятельских новобранцев и точно знали, за что сражаются. Ничем этим противники Суллы похвастаться не могли. Однако на их стороне была вся Италия. Их воины тоже кое-что умели, а кто не умел – получал шанс быстро научиться. Оставалось выяснить, кто использует свой шанс лучше.

Итак, в первых числах мая армада Суллы – от 1200 до 1600 судов – подошла к берегам Италии. Население Брундизия не оказало сопротивления – необъяснимым образом марианцы не позаботились о том, чтобы держать столь важный пункт под контролем. Легионы Суллы ступили на землю Апеннинского полуострова, чтобы начать его завоевание, а жители Брундизия получили освобождение от пошлин [1, с. 434-435].

Армия вторжения двинулась  к Таренту – очевидно, чтобы  облегчить связь с Грецией. Для устрашения врагов и поднятия боевого духа у сторонников Сулла выражал уверенность в грядущем триумфе. Именно в это время увидели свет монеты, на реверсе которых был изображен Сулла на колеснице триумфатора, а над ним – летящая Виктория. Это было, возможно, первое изображение еще живущего человека на римских монетах. К тому же ему еще никто не назначал триумфа. Продолжая неспешный марш по Аппиевой дороге, войска Суллы достигли Сильвия, что на границе Апулии с Луканией.

Солдаты Суллы соблюдали  клятву, данную в Греции, и не чинили насилий над мирным населением. Поклонник диктатора Веллей Патеркул писал: «Можно было бы подумать, что Сулла прибыл в Италию не как зачинщик войны, но как провозвестник мира – с такой сдержанностью он вел войско через Калабрию и Апулию, такую заботу проявил о плодах, полях, городах Италии» [2, с. 118]. В это время к Сулле присоединился отряд Метелла Пия.

Чтобы дойти до Кампании, его легионы должны были вступить в пределы Самния и, видимо, сделали  это. Казалось бы, самниты, имевшие к  Сулле претензий больше других италийцев, должны были бы попытаться отомстить ему. Но нет, они выжидали, получив от марианского режима, по-видимому, меньше, чем желали. Однако и на соглашение с его врагом не пошли. Между тем вмешательство самнитов в ход событий могло многое изменить. Впрочем, они могли надеяться на истощение Рима в гражданской войне, после чего можно будет нанести по нему решающий удар.

Наконец в Кампании Сулле  преградили путь армия одного из консулов, Гая Норбана. Его легионы стояли на пересечении Аппиевой и Латинской  дорог, одновременно прикрывая переправу через реку Вольтурн. Почему Норбан и Сципион не попытались разгромить врага совместным ударом, а действовали поодиночке, можно только догадываться. Возможно, армия Сципиона просто не успела еще подойти, в том числе и из-за умелого маневрирования Суллы, который действовал по внутренним линиям и потому имел больше возможностей для разъединения сил врага.

Первая битва этой войны произошла у Тифатской  горы и принесла победу армии вторжения  – Норбану пришлось отступить  в Капую, столицу Кампании. Античные авторы пишут о шести и даже семи тысяч погибших и шести тысячах пленных марианцев, тогда как Сулла потерял будто бы лишь 124 или даже 70 человек [1, с. 437]. Совершенно очевидно, что подобное соотношение потерь – плод творчества Суллы и сочувствовавших ему писателей. К тому же армия Норбана не была разгромлена полностью – ей удалось отступить в Капую и удержать город.

Продвинувшись на северо-запад, победоносный проконсул столкнулся между Калами и Теаном с армией Сципиона. Здесь Сулла отправил посольство. Трудно решить, почему он поступил именно так. С одной стороны, конечно, перед ним стояли легионы второго проконсула, а в Капуе оставалось не разгромленное до конца войско Норбана. С другой, можно было рискнуть – уничтожить армию Сципиона одним ударом, и Норбан не успел бы помочь коллеге. Так или иначе, начались переговоры.

С виду все шло своим  чередом. Сулла заключил перемирие, прислал Сципиону заложников, по трое делегатов с каждой стороны начали обсуждать вполне серьезные вопросы  – власть сената, вопросы римского гражданства, распределение новых граждан по трибам. Но между тем агенты Суллы начали успешно разлагать войско консула – кого разговорами о бесполезности войны, кого подкупом, кто-то находил старых друзей. Прежде всего, надо думать, «обрабатывали» центурионов. Кое-кто из офицеров Сципиона взирал на это с неудовольствием – все знали о том, что случилось с армией Фимбрии. Среди подчиненных Сципиона был Квинт Серторий – тот самый, что по приказу Цинны перебил три года назад рабскую «гвардию» Мария; возможно, он участвовал в переговорах. Он советовал консулу прекратить переговоры, которые являются лишь ширмой для вредной агитации. Понять Сертория можно – в случае победы Суллы он имел все основания опасаться за свою жизнь. Но Сципион, видимо, чувствовал настроения армии – после поражения при Тифатской горе она отнюдь не горела желанием биться со столь опасным врагом. К тому же недавняя битва показала, что силой одолеть Суллу не так-то просто.