Революционеры народники и их роль в общественно-политической жизни России

Осенью 1880 г. «охота» на императора достигла высшего напряжения. Были задействованы все возможные  варианты. В роковой день 1 марта 1881 г. Александр II решил после длительного  перерыва выехать из Зимнего дворца на осмотр войск. Все возможные пути следования императора были буквально  оцеплены революционерами. По углам  улиц расставлены метальщики с ручными  бомбами. Руководила операцией Софья  Перовская. Бомба, брошенная Гриневицким, завершила долго готовившийся акт цареубийства. Главная цель, ради которой боролись и погибали революционеры 70-х — начала 80-х годов, была достигнута.

Однако программы практических действий после убийства царя у народовольцев  не было. Первая реакция — обращение  к народу и ультимативное письмо новому императору Александру III: или  революция, кровавая и неизбежная, или  добровольное обращение верховной  власти к народу. Никакого отклика  в народе кровавая акция 1 марта не получила. Либеральная общественность отвернулась от террористов. Народные массы восприняли это как расправу с царем-освободителем. Правительство  ответило массовыми репрессиями. Надежды  на продолжение либеральных реформ окончательно исчезли. Новый император  и его окружение стали на путь пересмотра многих реформ 60—70-х годов. Активные участники покушения сразу  же были арестованы. Пять человек казнены. В феврале 1882 г. был устроен так  называемый процесс двадцати. Перед  судом предстали главные руководители Исполнительного комитета «Народной  воли». Оставшиеся на воле вскоре тоже были арестованы. Большинство из них  погибли на каторге и в тюрьмах. Лишь немногие дожили до 1904—1905 гг., когда  они вышли на свободу.

Убийством Александра II закончился героический период народнического движения. Опыт истории показал, что  насилие и террор не могут привести ни к политической свободе, ни к улучшению  экономического положения трудящихся масс. Но народничество как идеология  крестьянского социализма, как движение интеллигенции за экономические, социальные и политические преобразования продолжало существовать. Менялись формы борьбы. Народники конца 80-х и 90-х годов  отстаивали программу просвещения  народа, экономической защиты крестьянского  хозяйства и мелкого производства в городе от наступления крупного капитала. В начале 1900-х годов  народническая идеология стала  основой становления и деятельности партии социалистов-революционеров (эсеров).

Как тактика революционной  борьбы террор народовольцев себя не оправдал. Существует морально-нравственный аспект подобных методов революционного действия. Несомненно, что убийства зачастую неповинных людей, разгул кровавого  террора не могут быть оправданы  даже самыми высокими идеями и заботой  о страдающем народе. Никаких изменений  в положении масс террор не приносил, невозможно также оправдать террор репрессиями правительства. Действия революционеров усугубляли методы борьбы с ними. Убийства высших сановников и самого царя не ослабляли а, напротив, укрепляли самодержавный режим.

Однако проблема психологии революционеров, организаторов и  исполнителей террористических действий более сложна. Неверно изображать их кровожадными убийцами. Это были фанатики идеи, которые шли на верную смерть ради достижения высшей, по их мнению, цели — свержения тирании; достижение этой цели они считали высшим мерилом  нравственности.

В последние годы появилось  стремление огульного осуждения  и карикатурного изображения  революционеров 70—80-х годов XIX в. Этому  способствует массовое издание тенденциозного романа генерала Краснова «Цареубийцы», некоторые газетные и журнальные публикации. Предвзятый подход не способствует выявлению истины. Для этого требуется  научный анализ объективно-исторического  развития пореформенной России, мотивации  действий и психологии участников исторических событий.

2. Революционное народничество  и царский суд

Революционные народники  подвергли уничтожающей критике  судебную систему царизма, в частности  реформу от 20 ноября 1864 г., показали ее классовую сущность и антинародную направленность. Наиболее полно это  сделал видный революционер-народник И. Н. Мышкин в заявлениях обер-прокурору  правительствующего сената. «Побывав в Сибири, — писал он, — я  еще более убедился в ничтожестве  реформ, совершенных в последнее  время, а, следовательно, и в необходимости  стремиться к более радикальному улучшению общественного быта. Известно, что наиболее восторженных похвал после  уничтожения крепостного права  вызвало введение гласного судопроизводства с присяжными. Но Сибирь доказала мне, что восторгаться этой реформою могут  только лица, знакомые лишь с внешней  стороной суда, интересующиеся участью  подсудимого только до произнесения судебного приговора...».

Далее И. Н. Мышкин указывал, что новый порядок судопроизводства нисколько не отразился на широте административного произвола полиции  и жандармов, что положения судебных уставов о неприкосновенности личности, которая может быть осуждена только судом, о гласности судопроизводства и т. д. являются пустой декларацией. «Теперь, как и прежде, — продолжал  он, — когда над Россией еще  не сияло „солнце, именуемое судебными  уставами 1864 г., российские граждане нисколько  не гарантированы от произвола администрации; ни личность, ни дом их не пользуются правом неприкосновенности; во всякую минуту их могут подвергнуть обыску, посадить в тюрьму, сослать на поселение».

И. Н. Мышкин утверждал, что  приговор суда не имел никакого практического  значения для личности в пореформенной  России: «В Сибири я видел людей, оправданных судом и сосланных потом администрациею в такие места, где жизнь хуже, чем на каторге, в Сибири я видел людей, пробывших на каторге полное число лет, определенных судом, и которых, однако, администрация по собственному произволу продолжает держать в таком же положении, как каторжников, в Сибири я видел людей, сосланных без всякой вины, по капризу администрации...». И. Н. Мышкин показал продажность подавляющего большинства царских судебных чиновников, их полную зависимость от администрации, которая диктует судьям угодные ей приговоры. Он доказал, что в России действительной независимости суда нет. И. Н. Мышкин не видел никакой существенной разницы между судом дореформенным и судом, образованным на основе уставов от 20 ноября 1864 г.: и тот, и другой были учреждениями, созданными самодержавной властью в своих интересах.

Критика судебной реформы  народниками 70-х годов продолжала линию, намеченную революционерами-демократами 60-х годов. Вместе с тем в их позициях имеются значительные различия.

Революционно-демократический  лагерь 60-х годов, руководимый лондонским центром А. И. Герцена и Н. П. Огарева, а также Н. Г. Чернышевским и его  соратниками в России, не только подверг критике судебную систему  царизма, не только показал ее враждебность народу, но и выдвинул конкретную программу борьбы за суд, отвечающий интересам народных масс. В работах Н. П. Огарева, Н. Г. Чернышевского и Н. А. Серно-Соловьевича была дана развернутая характеристика структуры той судебной системы, которую надлежало создать всенародно-представительному Земскому собору после ликвидации царского самодержавия. Революционеры-демократы имели свою судебную программу, которая, как представляется, была составной частью программы «Земли и воли».

Народники не имели цельного плана борьбы за такой суд, такую  систему отправления правосудия, которую следовало дать стране. В записке П. А. Кропоткина «Должны ли мы заняться рассмотрением идеала будущего строя?» имеются общие указания на то, что «провинности каждого судятся в той артели, куда он приписан, по совести.». Это свидетельствует о том, что народники отрицали необходимость существования какой-либо судебной системы вообще, считая, что община, артель, коллектив тружеников должны осуществлять судебные функции в отношении своих членов. Они отрицали также и необходимость законов, регулирующих порядок рассмотрения дел.

Такая позиция народничества  непосредственно вытекала из признания  самобытности русского экономического строя и крестьянина с его  общиной, из рассуждений об особом укладе русской жизни, а также из весьма распространенных анархистских взглядов, отрицавших необходимость государства  и его органов, в частности  судебных. Все это и определило игнорирование народничеством специальной  судебной системы и процессуального  законодательства и привело их к  выводу, что судебные функции вполне могут осуществляться общиной, артелью, руководствующимися в своей деятельности не нормами права, а морально-этическими принципами.

Взгляды народников на суд  были составной частью их мелкобуржуазного мировоззрения. Обращаясь к источникам народничества, В. И. Ленин отмечал, что отсталость страны явилась той  питательной почвой, на которой возникло и развилось это движение, что  «преобладание класса мелких производителей в пореформенной капиталистической  России» обусловило прочность различных  отсталых учений социализма. Он далее  подчеркивал, что мелкобуржуазные  теории народничества реакционны, поскольку они выступают в качестве социалистических. Однако В. И. Ленин был против отрицания революционного значения народничества 70-х годов. «Ясно, — писал, он, — что марксисты должны заботливо выделять из шелухи народнических утопий здоровое и ценное ядро искреннего, решительного, боевого демократизма крестьянских масс». Он показал, «что эти теории выражают передовой, революционный мелкобуржуазный демократизм, что эти теории служат знаменем самой решительной борьбы против старой, крепостнической России». В. И. Ленин назвал народников 70-х годов предшественниками русских марксистов, с беззаветной решимостью и энергией боровшихся с царизмом.

Наступательный революционный  демократизм народничества в  полной мере проявился на известных  политических процессах 70-х годов. Организованные царизмом для того, чтобы в гласном  судебном разбирательстве дискредитировать революцию и ее сторонников и  всемерно оправдать репрессии против революционеров, эти политические процессы были превращены народниками в мощный рупор пропаганды своих идей. Скамья подсудимых стала трибуной, откуда звучали пламенные речи Петра  Алексеева, Ипполита Мышкина, Софьи  Бардиной и многих других замечательных  борцов против деспотизма и угнетения  народа.

Уже на первом политическом процессе (дело нечаевцев), проходившем в Петербургской судебной палате в июле—сентябре 1871 г., подсудимые-революционеры, используя провозглашенную судебными уставами от 20 ноября 1864 г. гласность, широко излагали свои политические убеждения и обрушились на существующий общественный и государственный строй. В донесении агента III отделения от 11 июля 1871 г. отмечается, что подсудимые «высказывают чисто социалистические и даже коммунистические воззрения, подробно развивают мысли о негодности настоящего общественного строя... словом, выступают апостолами нового социального и политического учения, первые заявляемого громогласно, апостолами, готовыми принять за свою веру мученический венец... Роли переменились: не общество и государство в лице суда являются обвинителем, а, напротив, они становятся обвиняемыми и обвиняются с силой и красноречием фанатического убеждения, как бы напрашивающегося на мученичество».

Еще более яростные схватки  с царизмом развернулись на процессе 50-ти в феврале—марте 1877 г., где перед  особым присутствием сената проходила  группа революционной народнической  молодежи, создавшей «Всероссийскую социально-революционную организацию». Это была достаточно сплоченная народническая  группа, смело бросившая вызов  царскому деспотизму, открыто заявившая  о своих революционных целях.

На этом процессе прозвучали речи П. Алексеева и С. Бардиной, имевшие  огромное значение в дальнейшем революционном  воспитании народа. Особенно выделялась своей страстностью, верой в неизбежность революции и гибель самодержавного деспотизма речь П. Алексеева, которую  В. И. Ленин назвал «великим пророчеством русского рабочего-революционера».

С. М. Степняк-Кравчинский  писал: «До этого процесса социалистов  знала только молодежь... И вот  разражается процесс 50-ти. Перед  изумленной публикой проходят лучезарные фигуры девушек, которые со спокойным  взором и с детски безмятежной  улыбкой на устах идут туда, откуда нет возврата, где нет места  надеждам — идут в центральные  тюрьмы, на многолетнюю каторгу!». Он отмечал далее, что слово П. Алексеева— это «голос той многоголовой, многоязычной массы, которая в недрах своих носит будущее — неведомое, грозное, может быть кровавое.. .».

Наиболее крупным политическим процессом 70-х годов был процесс  по обвинению 193-х участников антиправительственной  пропагандистской деятельности, известный  под названием Большого процесса. Дело рассматривалось особым присутствием сената с 18 октября 1877 г. по 23 января 1878 г. Процесс проходил в исключительно  острой и напряженной обстановке. А. Ф. Кони в своих воспоминаниях  писал: «Тут говорились дерзости суду, явно высказывалось по адресу сенаторов, что их считают холопами и не верят  в возможность беспристрастия с  их стороны».

В истории процесса 193-х  центральное место занимает речь И. Н. Мышкина. Заявление замечательного революционера о том, что данный процесс — «это не суд, а просто комедия или нечто худшее, более отвратительное, позорное... чем дом терпимости, там женщина из-за нужды торгует своим телом, а здесь сенаторы из подлости, из холопства, из-за чинов и крупных окладов торгуют всем, что есть наиболее дорогого для человека», — вызвало горячую поддержку всех подсудимых, присутствовавших в зале, громким эхом разнеслось по всей России и далеко за ее пределами. И. Н. Мышкин сформулировал мотивы/ которыми руководствовалась народническая молодежь, используя судебную трибуну для разоблачения царского самодержавия: «Может ли позорить человека осуждение, произнесенное судом, который приговаривает на каторгу Новиковых, Радищевых, Чернышевских? Такое осуждение — не клеймо, а удостоверение в принадлежности к числу людей, которые не погрязли окончательно в пошлых, мелочных, личных заботах, в погоне за наживой и чинами, а посвятили свои силы, в большей или меньшей степени, на служение обществу».

И. Н. Мышкин обобщил все  преступления и безобразия правительства  и бросил их в лицо ошеломленным и растерянным представителям власти перед взволнованной и пораженной публикой. С. М. Степняк-Кравчинский  писал о блестящем поединке между  умом, мужеством, ораторским искусством и жестокостью, насилием, олицетворенными в председательствующем сенаторе Петерсе. «Победа целиком была на стороне ума. Насилие было вынуждено сбросить маску и появиться во всем своем бесстыдстве. И когда представитель правительства, приведенный в ярость своим моральным поражением, прибег к насилию и приказал вывести своего противника... все присутствовавшие и все те, кто позднее читал отчеты о процессе, должны были осудить судей и вставали на сторону подсудимого, который, борясь с полицейскими, бросал с трибуны клеймящие фразы, показавшие подлинное лицо Петерса».

В. И. Ленин и русские  марксисты высоко ценили наступательный демократизм народничества 70-х годов, их непримиримую борьбу с самодержавно-бюрократическим  строем и помещичье-капиталистической  эксплуатацией народных масс. В. И. Ленин  считал выдающейся заслугой их попытки  поднять народ на революционную  борьбу и восхищался самоотверженностью народничества, их беззаветной преданностью делу революции и резкой оппозиционностью русскому либерализму. Именно поэтому  русские марксисты видели в плеяде революционеров 70-х годов своих  политических предшественников по антиправительственной  борьбе, несмотря на принципиальные теоретические  расхождения.