Семья Николая II

Хаос и суета февраля 1917 года заставили Михаила в числе других великих князей сделать ряд шагов, побуждающих Николая II срочно предпринять меры по смягчению режима, но было поздно. Случилась тёмная история с отречением, и Михаил вдруг оказался на шатающемся императорском троне. Выдержав паузу в одни сутки, он издал манифест следующего содержания:

 Отказ «восприять Верховную  власть» в.к. Михаила Александровича. 3 марта 1917. «3 марта 1917 г. Петроград. Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский престол в годину беспримерной войны и волнений народных. Одушевленный единою со всем народом мыслью, что выше всего благо родины нашей, принял я твердое решение в том лишь случае восприять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и обеспеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок, на основе всеобщего прямого равного и тайного голосования, Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа. Михаил».

 Страна покатилась  под откос, разваливалась армия, фронт, грызлись между собой партии и политические лидеры, распускался не привыкший к свободе народ. Временное правительство Романовых не жаловало и опасалось. Все они были под присмотром. Во время Корниловского мятежа Михаил и его жена в числе других великих князей были арестованы и переведены в Петроград, но вскоре отпущены. Поздней осенью власть в Петрограде опять сменилась, большевикам и левым эсерам вблизи столиц никто из Романовых был не нужен. Поэтому 13 (26) ноября 1917 года Петроградский военно-революционный комитет решил перевести Михаила Романова в Гатчину под домашний арест. Великий князь пытался приспособиться к новым условиям, называл жену товарищем, обращался с просьбами к властям позволить ему жить обычной жизнью, как рядовому гражданину России, и принять фамилию Брасов. Но внятных ответов не было.

 Через 3 с половиной  месяца 9 марта 1918 года Совет Народных  Комиссаров постановил:

 «Бывшего великого князя Михаила Александровича Романова, его секретаря Николая Николаевича Джонсона, делопроизводителя Гатчинского дворца Александра Михайловича Власова и бывшего начальника Гатчинского железнодорожного жандармского управления Петра Людвиговича Знамеровского выслать в Пермскую губернию впредь до особого распоряжения»…

 Новые власти подходили к делу нарочито серьёзно, везде требовались расписки, а и прочие документы. Вот один из них.

 «17 марта 1918 г.

РАСПИСКА

Настоящую расписку Пермский исполнительный комитет С. Р. и С. Д. дал в том, что препровожденные арестанты: гражданин Михаил Александрович Романов (бывший великий князь), гражданин Николай Николаевич Джонсон, делопроизводитель Гатчинского дворца Александр Михайлович Власов и бывший начальник жандармского отделения Балтийской жел дор гражданин Петр Людвигович Знамеровский действительно в Пермь доставлены и Пермским исполнительным комитетом С. Р. и С. Д. приняты.

Подлинную подписали:

Председатель Пермского исполнительного комитета (подпись). За секретаря Карпов.

Сопровождение из Петрограда в Пермь упомянутых в этой переписке лиц было возложено на товарищей Квятконского, Менгель, Эглита, Лейнгарта, Эликса, Гинберга и Шварца.

О выполнении ими упомянутого поручения удостоверяю.

Управляющий делами Совета Комиссаров Петроградской трудовой коммуны С. Гусев».

 С 17 по 25 марта Михаил  и его спутники сидели под арестом в больнице пермской губернской тюрьмы и слали телеграммы Бонч-Бруевичу и Луначарскому с жалобами на местные власти. 25 марта пришла телеграмма от Бонч-Бруевича указывавшая, что Михаил Романов и Джонсон имеют право жить на свободе под надзором местной Советской власти.

После этого Михаилу и его спутникам в бывшем доме Благородного собрания выделили помещения для проживания, позднее он переехал в Королёвские номера (улица Сибирская, 3). За несколько дней до смерти он просил власти об ещё одном переезде, на Екатерининскую (Большевистскую) улицу в дом Тупициных (№ 212), но ему отказали.

 Сам факт приезда  в Пермь столь важной особы  широко не афишировался, но и не скрывался. Великий князь и его спутники могли свободно перемещаться по Перми и окрестностям. Михаил очень любил гулять по закамским борам с женой и Джонсоном, обследовал все три курьи (кроме Верхней и Нижней, была ещё и Средняя курья). Часто он ходил по магазинам, в Городской театр, реже в кинематограф, в закрытый ныне «Триумф». Иногда просто сидел в театральном сквере или ездил в Мотовилиху.

Он носил серый костюм, мягкую шляпу и палку. Всегда был в сопровождении Джонсона, выглядел болезненно (страдал язвой желудка) и производил впечатление человека обречённого. Его присутствие в Перми не вызывало среди местных жителей слишком большого интереса, напуганные чекистским террором обеспеченные обыватели боялись общения с ним, рабочие же возмущались его, как они считали, роскошным и праздным образом жизни.

Господин Крумнис, живший в тоже время в Королёвских номерах рассказывал, что «великий князь часто захаживал в магазин Добрина (сейчас ул. Сибирская, 23, средняя школа № 21), что на Сибирской улице, где беседовал с его доверенным о разных делах. Однажды доверенный Доб[рина] спросил его, почему он, пользуясь свободой, не принимает мер к побегу. На это великий князь ответил: «Куда я денусь со своим огромным ростом. Меня немедленно же обнаружат». При этом он всегда улыбался». Конечно, за ним следили, а по началу даже серьёзно с привлечением пулемётной команды Медведева охраняли.

Михаил с Джонсоном занимали две небольшие комнаты на третьем этаже Королёвских номеров, кроме него там жил ещё один комиссар, который чувствовал себя там полным хозяином и несколько других постояльцев. Находясь под надзором, великий князь был связан с друзьями и некоторыми родственниками перепиской, существовала и непосредственная живая связь между Пермью и Петроградом. В начале мая в Пермь приезжала его жена, которая жила с ним до 18 мая.

О своих планах Михаил широко не распространялся, но будучи человеком доверчивым однажды проболтался. Чекист М.Ф.Потапов, охранявший его, когда великий князь ещё жил в Благородном собрании, вспоминал такой разговор. «Я ему задавал вопрос...: «Долго ли вы думаете так арестованным быть?» Он ответил: «Думаю, что недолго, скоро будут выборы и выберут президентом... Я как будто бы ранее не давал согласия, чтобы заменить Николая».

 Вероятно, жизнь Михаила  могла бы и дальше идти своим чередом, если бы не два фактора: объективный и субъективный.

К первому стоит отнести обострившуюся военную обстановку. В середине мая против Советской власти восстал Чехословацкий корпус. В июне белочехи уже контролировали Челябинск и Самару. В Перми тоже было весьма неспокойно, ещё в феврале возник первый серьёзный конфликт между властями и населением на почве изъятия церковных ценностей, а в мае из-за резкого ухудшения продовольственного снабжения начались волнения, и Пермский округ был объявлен на военном положении. В Перми, как в Екатеринбурге и многих других городах, существовала и контрреволюционная офицерская организация. К началу лета она была ещё очень незрелой. Никаких явных свидетельств о подготовке этой организацией побега Михаила Романова нет.

Субъективным фактором стал один из местных большевистских вождей Гавриил Мясников по прозвищу Ганька или Петрушка.

 Г.И.Мясников был членом  ВЦИК и делегатом III Всероссийского  съезда Советов, не раз избирался  председателем Мотовилихинского Совета. Будучи членом РСДРП с 1905 года он участвовал в первой экспроприации Александра Лбова и мотовилихинском вооружённом восстании. В 1906 году был осуждён на 2 года и 8 месяцев каторжных работ, но с каторги бежал. До 1917 года был ещё несколько раз арестован и бежал. После февральских событий 1917 года вернулся в Мотовилиху.

Зная его характер, местные власти некоторое время скрывали от него факт проживания в Перми Михаила Романова, но долго держать это в тайне не могли. Едва узнав о Михаиле, амбициозный и тщеславный Мясников стал задумываться об его убийстве.

Для начала он решил сменить работу, уйдя с поста председателя Мотовилихинского совета на службу в Пермский губернский чрезвычайный комитет. Позиция ЧК под влиянием внешних событий итак стала ужесточаться, с 20 мая гражданину Романову было предложено «ежедневно в 11 часов утра являться в Чрезвычайный Комитет, по адресу: Петропавловская - Оханская (Газеты «Звезда») [улица], д. № 33 — Пермякова (ныне детская стоматологическая поликлиника)». До этого момента за Михаилом присматривала в основном городская милиция, которую с апреля возглавлял Василий Алексеевич Иванченко знакомый Мясникова ещё по событиям 1905-06 годов. В те годы Иванченко был связным между местным комитетом РСДРП, членом, которой он был не то с 1902, не то с 1904 года, и отрядом Александра Лбова. Иванченко и Мясников вместе ходили в гости к «лесным братьям».

 Исполнению замысла  будущего чекиста всерьёз мог  помешать только один человек, самый авторитетный пермский  большевик председатель горсовета Александр Лукич Борчанинов. Мясников искал повода избавиться от него. В один из майских дней он зашёл в горсовет и застал Борчанинова пьяным, по слухам, последний любил иногда крепко выпить. Воспользовавшись случаем, он немедленно вызвал наряд милиции и упёк председателя Пермсовета в вытрезвитель. Это дело разбирала их партийная организация, оба они состояли на партийном учёте в Мотовилихе. 27 мая общее районное собрание Мотовилихинской парторганизации постановило: «Товарища Мясникова делегировать в Губернский комитет по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией, товарища Борчанинова направить на борьбу с Дутовым».

Приняв один из отделов ЧК, Мясников немедленно взялся за Михаила. 7 июня они в первый и последний раз встретились лично. Вот как вспоминал об этом новоиспечённый начотдела ЧК:

«После того, как я принял отдел, я послал за Михаилом. Через некоторое время входят ко мне в кабинет двое: Михаил и его секретарь Джонсон.

 Михаил высокого роста, сухой, непропорционально тонок, длинное  и чистое лицо, прямой и длинный нос, серые глаза, движения неуверенны, на лице растерянность. Явно не знает, как себя держать. Глядя на него всё можно предположить, но только не наличие большого ума. Этого порока ни на лице, ни в глазах, ни в движениях не заметно. И увидев такую глупую фигуру, я спрашиваю:

— Скажите, гражданин Романов, вы, кажется, играете роль спасителя человечества?

Ответ, который последовал, вполне соответствовал моему впечатлению.

— Да, я вот дай [поеду на свободу], а он вот меня в ЧК приглашает, — сказал, двинув как-то нелепо рукой при этом.

Секретарь Джонсон, человек среднего роста, а рядом с Михаилом кажется низкого роста. В противоположность Михаилу, движется уверенно, сдержанно, расчётливо, лицо продолговатое, умное, энергичное, светящиеся серо-тёмные глаза приковывают к себе внимание и как будто мешают разглядывать детали лица.

Заметив на моём лице усмешку, он понял, что я хохочу от всей души над глупым Михаилом, и поспешил вмешаться в разговор, стараясь сгладить впечатление, произведённое гениальным ответом Михаила.

— Михаил Александрович хочет сказать, что центральная власть отдала распоряжение оставить его без надзора ЧК, вполне свободным и не рассматривать его как контрреволюционера.

— Думаю, что это сенатское разъяснение мне не нужно. Обо всех распоряжениях центра я осведомлён. И, тем не менее, я вам приказываю приходить сюда каждый день на отметку, а теперь распишитесь в явке и будете свободны, — ответил я.

Они расписались и, поклонившись, со словами «до свидания» удалились».

Мясников в своих воспоминаниях во всём стремился преувеличить свою роль и сделать свою фигуру более значительной. Михаил тоже упомянул об этой встрече в дневнике, но очень коротко:

  Королевский номера  «Пермь, 25 мая / 7 июня. Пятница.

В Чрезвычайном Комитете я слегка сцепился с одним «товарищем», который был очень груб со мною. Днём я читал, позже зашёл С. Тупицин и мы втроём пошли на Каму по Сибирской ул., собирались прокатиться на моторной лодке, но шофёры никак не могли наладить мотор, т.ч. кататься не удалось. Дж и я возвратились домой и пили чай в 4 ¼. У хозяйки наших номеров Королёва, где нас гостеприимно хозяева угостили чудным кофе и кексом. У них две взрослых барышни, одиннадцатилетний мальчик и дочь 8 лет. В 8 час. Дж и я отправились в сад слушать струнный оркестр, который ежедневно там играет. Там мы ходили по саду и после часа возвратились домой к обеду. Вечером Дж сходил к Кобяк и пробыл там до 11 час. Я читал. Погода была чудная, 20° днем, одна тучка немного спрыснула. Пузо моё нет-нет и напоминало о себе».

 Как видно, великий князь совершенно не придавал Мясникову того значения, которое он сам себе приписывал, а утреннее событие было для него лишь незначительным неприятным эпизодом. Трудно представить, чтобы боевой офицер и корпусной командир так пасовал перед человеком, который за всю свою жизнь совсем недолго был рабочим, а в основном сидел, был в бегах и нигде не работал.

Но тучи над головой великого князя сгущались. Вечером 12 июня состоялось встреча группы заговорщиков. Сам Мясников, несмотря на всё своё величие, убивать Михаила не собирался, а лишь выступил в роли организатора этого преступления. Совещание происходило в помещении Мотовилихинской милиции. В нём участвовали Мясников, Иванченко и ещё один старый большевик Андрей Васильевич Марков. Мясников посвятил обоих сообщников в свои планы. По рекомендации Иванченко решили привлечь к делу проверенного человека Николая Жужгова столь же давнего члена РСДРП, как и Иванченко, в годы первой революции бывшего эсдековским боевиком, принимавшим участие в нескольких акциях лбовцев. Марков предложил использовать другого товарища – красногвардейца Ивана Колпащикова. Дальше совещание решено было перенести в будку киномеханика мотовилихинского кинематографа «Луч», где и были расписаны все роли. Решено было инсценировать побег Михаила, чтобы в случае раскрытия всех обстоятельств дела, убийство можно было представить, как расстрел при попытке к бегству.

В заводской конюшне по распоряжению Мясникова взяли двух лошадей, запряжённых в фаэтоны, отправились в Пермь. Приехали в ГубЧрезКом. Марков сел печатать «ордер» на арест. Кто его подписал, Мясников или всё же новый председатель ЧК П.И.Малков, который вскоре пришёл, точно не известно. По словам Мясникова, вместе с Малковым пришёл и председатель губисполкома В.А.Сорокин, он и председатель ЧК якобы догадались в чём дело, но препятствовать не стали. Иванченко, Жужгов, Марков и Колпащиков поехали к Королёвским номерам на фаэтонах, как туда добрался Мясников точно не известно, но ЧК находилось от гостиницы в 5 минутах ходьбы.