Смутное время - утраченные возможности

Смутное время  — утраченные возможности

Принятый в дореволюционной  историографии термин «Смутное время», относившийся к бурным событиям начала XVII в., был решительно отвергнут в  советской науке как «дворянско-буржуазный»  и заменен длинным и даже несколько  бюрократическим названием: «Крестьянская  война и иностранная интервенция  в России». Сегодня термин «Смутное время» постепенно возвращается: видимо, потому, что он не только соответствует  словоупотреблению эпохи, но и достаточно точно отражает историческую действительность.

Среди значений слова «смута», приводимых В.И. Далем, мы встречаем  «восстанье, мятеж... общее неповиновение, раздор меж народом и властью». Недаром Пушкин писал: «Крамол и  смут во дни кровавы». Однако в современном  языке в прилагательном «смутный»  ощущается иное значение – неясный, неотчетливый. И в самом деле, начало XVII в. и впрямь Смутное время: все в движении, все колеблется, размыты контуры людей и событий, с невероятной быстротой меняются цари, нередко в разных частях страны и даже в соседних городах признают в одно и то же время власть разных государей, люди подчас молниеносно  меняют свою политическую ориентацию: то вчерашние союзники расходятся по враждебным лагерям, то вчерашние враги  действуют сообща… Смутное время  – сложнейшее переплетение разнообразных  противоречий – сословных и национальных, внутриклассовых и межклассовых…  И хотя была и иностранная интервенция, невозможно свести лишь к ней все  многообразие событий этого бурного  и поистине Смутного времени.

А крестьянская война? Да, разумеется, многочисленные крестьянские и казачьи  волнения и восстания, приведенные  в движение массы холопов –  все это было. Но вправе ли мы бушевавшую в России начала XVII в. /163/ гражданскую  войну свести к крестьянской? Трудно дать сегодня однозначный ответ  на этот вопрос, но, во всяком случае, он все чаще возникает у историков. Поистине, Смутное время!

Естественно, такой динамичный период был на редкость богат не только яркими событиями, но и разнообразными альтернативами развития. В дни всенародных  потрясений случайности могут сыграть  существенную роль в направлении  хода истории. Увы, Смутное время  оказалось временем утраченных возможностей, когда не осуществились те альтернативы, которые сулили более благоприятный  для страны ход событий. Обратимся  к фактам.

В 1584 г. умер Иван Грозный, закончилось  продолжавшееся полвека царствование одного из самых отвратительных деспотов в русской истории. В наследство своим преемникам царь Иван оставил  разоренную опричниной и безудержной  эксплуатацией страну, проигравшую  к тому же длившуюся четверть века изнурительную Ливонскую войну. С Иваном IV фактически сходила на нет династия потомков Ивана Калиты. Старший сын царя, похожий на отца и жестокостью, и начитанностью, – Иван Иванович погиб от неудачного удара отцовского посоха. Престол  переходил в руки второго сына – Федора Ивановича, слабоумного  карлика с явными чертами вырождения. Придворное летописание создало  благочестивую легенду о не слишком  хорошо разбирающемся в земных делах, но зато высоконравственном царе –  молитвеннике за Русскую землю. Эту  легенду блестяще воплотил А.К. Толстой  в своей великолепной драме «Царь  Федор Иоаннович». Царь Федор А.К. Толстого говорит:

Какой я царь? Меня во всех делах 
И с толку сбить и обмануть нетрудно.  
В одном лишь только я не обманусь:  
Когда меж тем, что бело иль чернó,  
Избрать я должен – я не обманусь.

Но сам А.К. Толстой  прекрасно понимал, что реальный царь Федор был несколько иным. В своей сатирической поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева» он так характеризовал царя Федора:

Был разумом не бодор,  
Трезвонить лишь горазд, – 
/164/

что больше соответствовало  оценке современников. Ведь шведский король говорил, что «русские на своем языке  называют его durak».

Таким образом, беспредельная  самодержавная власть над огромной страной оказалась в руках  человека, который править был  просто не в состоянии. Естественно, при царе Федоре был создан правительственный  кружок из нескольких бояр, своего рода регентский совет. Однако скоро реальную власть сконцентрировал в своих  руках один из участников этого совета – боярин Борис Федорович Годунов, царский шурин – брат его жены царицы Ирины.

Все помнят, как в первой же сцене пушкинского «Бориса  Годунова» князь Василий Шуйский  говорит о Борисе.

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,  
Зять палача и сам в душе палач,  
Возьмет венец и бармы Мономаха…

«Вчерашний раб»... Да, враждебные Годунову летописные тексты часто называют его «лукавым рабом», но имеют при  этом в виду вовсе не рабское происхождение  Бориса, а то, что он, как и все  подданные русских царей, считался холопом, т.е. рабом государя. С этой точки зрения и сам Шуйский, и  беседующий с ним Воротынский  были такими же «рабами».

«Татарин»... Думается, и в XVI в. татарское происхождение вряд ли было бы поставлено в вину русскому боярину: память о том, что ордынские  ханы и мурзы распоряжались на Руси, была еще жива, а потому татарскость  воспринималась скорее как достоинство. Родословная легенда рода Сабуровых, ответвлением которых были Годуновы, утверждала, что их родоначальником  был татарский мурза Чет, крестившийся в 1330 г. Если эта легенда была хотя бы отчасти справедливой, то, естественно, за 250 лет в Годунове осталось бы татарского меньше, чем в Пушкине  негритянского, а в Лермонтове шотландского. Но зятем опричного палача Малюты Скуратова Годунов действительно  был. Эту сомнительную честь с  ним разделяли породнившиеся  с всесильным, хотя и незнатным  временщиком отпрыски самых аристократических  фамилий князья Дмитрий Иванович Шуйский и Иван Михайлович Глинский.

Положение Годунова упрочилось быстро. Летом 1585 г., всего через год  с небольшим после вступления /165/ Федора Ивановича на престол, русский  дипломат Лука Новосильцев разговорился с главой польской церкви, гнезненским  архиепископом Карнковским. Кто знает, о чем они говорили на самом деле, – Новосильцев доносил в Москву, разумеется, о тех своих словах, которые соответствовали официальной позиции. Желая сказать своему гостю что-то приятное, архиепископ заметил, что у прежнего государя был мудрый советник Алексей Адашев, «а ныне на Москве Бог дал вам такого ж человека просужаго (умного. – В.К.)». Этот комплимент Годунову Новосильцев счел недостаточным: подтвердив, что Адашев был разумен, русский посланник о Годунове заявил, что он «не Алексеева верста»: ведь «то великой человек – боярин и конюшей, а се государю нашему шурин, а государыне нашей брат родной, а разумом его Бог исполнил и о земле великий печальник».

Обратим внимание на последнее  слово: оно означало покровителя, опекуна. Недаром английские наблюдатели, переводя это выражение на английский, называли Годунова «лордом-протектором». Вспомним, что через 60 с лишним лет этим самым титулом пользовался всесильный диктатор Англии Оливер Кромвель… 

Федор Иванович занимал царский  престол четырнадцать лет, но из них  по меньшей мере 12, а то и 13 фактическим  правителем страны был Борис Годунов. Поэтому нет смысла отделять царствование Федора от царствования Бориса.

Однако на пути к царскому престолу Борису Годунову пришлось преодолеть еще одно препятствие. Младший сын  Ивана Грозного царевич Дмитрий  жил в почетной ссылке в Угличе на правах удельного князя, со своей  матерью Марией Федоровной из рода Нагих и своими дядьями. Если бы Федор  умер бездетным (а так и произошло), то царевич был бы естественным наследником. Распространено утверждение, что Дмитрий  не был помехой Годунову, поскольку  брак Ивана IV с Марией Нагой, шестой или седьмой по счету, не был законным с канонической точки зрения. И  все же у царского сына, пусть  и не вполне законного, но официально пользующегося титулом царевича, прав было куда больше, чем у царского шурина. Когда назвавшийся именем Дмитрия человек предъявил права  на престол, никто не задавался вопросом, сыном которой по счету жены грозного царя он был. Да, царевич Дмитрий  загораживал Годунову дорогу к трону. Но восьми с половиной лет царевич  таинственно /166/ погиб. Согласно официальной  версии, современной событиям, это  был несчастный случай: царевич сам  себя «поколол» ножом во время  эпилептического припадка. Официальная  версия более позднего времени, начала XVII в., утверждает, что святой царевич  был зарезан убийцами, подосланными «лукавым рабом» Борисом Годуновым. Вопрос о виновности Бориса Годунова в смерти царевича трудно разрешить  однозначно. Так или иначе, но это  препятствие было устранено.

В 1598 г., после смерти царя Федора, Земский собор избрал Бориса царем. Иначе и быть не могло. За годы своего правления Годунову удалось  собрать вокруг себя – и в Боярской думе, и среди придворных чинов  – «своих людей», тех, кто был  обязан правителю своей карьерой и боялся тех перемен, которые  могли наступить при смене  власти.

Можно по-разному относиться к личным качествам Бориса Годунова, но даже самые строгие его критики  не могут отказать ему в государственном  уме, а самые рьяные апологеты  не в состоянии отрицать, что Борис  Федорович не только не руководствовался в своей политической деятельности моральными нормами, но и нарушал  их для собственной выгоды постоянно. И все же он был прежде всего  талантливым политическим деятелем, несомненным реформатором. И судьба его трагична, как судьба большинства  реформаторов.

Удивительный парадокс: Иван Грозный привел страну не к краю пропасти, а просто в пропасть. И  все же в народной памяти он остался  порой внушающим ужас, отвращение, но ярким и сильным человеком. Борис же Годунов пытался вытащить страну из пропасти. И поскольку ему это не удалось, он оказался устраненным из фольклора, а в массовом сознании сохранился лишь своим лукавством, изворотливостью и неискренностью.

Методы Бориса Годунова резко  отличались от методов царя Ивана (хотя сам Годунов и прошел школу  опричнины). Годунов был беззастенчив и жесток в устранении своих политических противников, но только реальных, а  не выдуманных противников. Он не любил  устраивать казни на площадях, торжественно и громогласно проклинать изменников. Его противников тихо арестовывали, тихо отправляли в ссылку или в  монастырскую тюрьму, и там они  тихо, но обычно быстро умирали кто  от яда, кто от петли, а кто неизвестно от чего.

Вместе с тем Годунов  стремился к сплочению, к консолидации /167/ всего господствующего класса. Это была единственно правильная политика в условиях всеобщего разорения  страны.

Однако именно на время  правления Бориса Годунова приходится утверждение крепостного права  в России. Первый шаг был сделан еще при Иване Грозном, когда  был временно запрещен переход крестьян от одного владельца к другому  в Юрьев день. Но в царствование Федора Ивановича были приняты новые  крепостнические указы. По гипотезе В.И. Корецкого, около 1592 – 1593 гг. правительство  издало указ, запрещавший крестьянский «выход» по всей стране и навсегда. Это предположение разделяют  далеко не все исследователи, но, вероятно, в эти годы были все же осуществлены какие-то крепостнические мероприятия: через пять лет появился указ об «урочных летах» – о пятилетнем сроке исковой давности для челобитных о возвращении беглых крестьян. Этот указ не делает разницы между теми, кто ушел в Юрьев день и не в  Юрьев день, в заповедные лета и  не в заповедные лета, он исходит  уже из положения о прикреплении крестьянина к земле. А отсчет исковой давности ведется как  раз от 1592 г.

Вопрос о причинах перехода к крепостничеству, о том, насколько  серьезна была альтернатива иного варианта развития феодальных отношений, без  крепостного права, принадлежит  к числу не только еще не решенных, но и явно недостаточно исследованных. Сегодня можно с уверенностью сказать, что господствовавшая некогда  в науке «товарно-барщинная» концепция  Б.Д. Грекова рухнула под напором  фактов. По мысли Б.Д. Грекова, развитие товарно-денежных отношений в России второй половины XVI в. было настолько  велико, что хлебная торговля превратилась в выгодную статью дохода. Эти обстоятельства толкали феодалов к переходу к  барщинному хозяйству, которое невозможно без закрепощения крестьян.

Сейчас ясно, что развитие товарно-денежных отношений было преувеличено, что хлебная торговля была совсем невелика: городское население составляло вряд ли больше 2 – 3%, а экспорт хлеба  еще не начался. Не наблюдается в XVI в. и резкий рост барщины, да и обрабатывали барскую запашку большей частью не крестьяне, а пашенные холопы «страдники»; поэтому развитие барщины не было связано с возникновением крепостничества. /168/

И правительство Ивана  Грозного, и правительство Бориса Годунова шли на прикрепление крестьян к земле, руководствуясь прагматическими, сиюминутными соображениями, стремлением  ликвидировать и предотвратить  на будущее запустение центральных  уездов. Но это были в действительности лишь поводы, а не причины перехода к крепостничеству. Хозяйственный  кризис послеопричных лет был  следствием более общих социальных процессов. В это время, быть может, ярче, чем когда бы то ни было, прослеживается тенденция к усилению эксплуатации крестьянства и отдельными феодалами, и государством. Для того были два рода причин. Во-первых, численность феодалов росла быстрее, чем численность крестьян: дело не в уровне жизни, а в том, что в условиях длительной войны правительство постоянно рекрутировало в состав «детей боярских» выходцев из плебейских слоев, раздавая им за службу поместья с крестьянами. Уменьшение средних размеров феодальных владений при сохранении феодалом жизненного уровня прошлых лет приводило к тому, что повинности крестьян неуклонно возрастали.

Но многие феодалы не ограничивались сохранением жизненного уровня, а  стремились к его росту. Если сосед  принимал тебя, угощая с серебряной посуды, то тебе уже неловко выставить  на стол «суды оловяные». Низкорослая, хотя и выносливая доморощенная лошаденка  становится непрестижной: ногайский  кровный жеребец казался остро  необходимым. А если сосед выходил  в поход в импортной кольчуге из Ирана или с Кавказа, то своя, родимая, хотя и сделанная недурным мастером и прекрасно защищающая от сабельных ударов, превращалась в признак нищеты.

Однако право крестьянского  перехода – пусть и с уплатой  «пожилого» и только раз в году – ограничивало аппетиты феодалов, служило естественным регулятором  уровня эксплуатации: слишком алчный феодал мог, как щедринский дикий  помещик, остаться без крестьян. Писцовые книги упоминают «порозжие поместья», из которых разошлись крестьяне, после чего помещики их «пометали» (бросили).

Внутренняя политика Годунова была направлена на стабилизацию положения  в стране. При нем идет строительство  новых городов, особенно в Поволжье. Именно тогда возникли Самара, Саратов, Царицын, Уфа. Облегчилось положение  посадского населений: крупные феодалы /169/ больше не имели права держать  в своих «белых» (не обложенных податями) слободах ремесленников и торговцев; все, кто занимался промыслами и  торговлей, должны были отныне входить  в посадские общины и вместе со всеми платить государственные  налоги – «тянуть тягло».