Союз 17 октября

Что касается национального  вопроса вообще, то октябристы исходили из необходимости сохранения “единой  и неделимой” России (эти слова  были внесены в параграф 1 партийной  программы по решению II съезда) и  считали нужным противодействовать “всяким предположениям, направленным прямо или косвенно к расчленению  империи и к идее федерализма”. Исключение было сделано только для  Финляндии, которой предполагалось предоставить “право на известное  автономное государственное устройство”  при условии “государственной связи  с империей”. Формулируя права национальных меньшинств, октябристы высказывали готовность удовлетворять и защищать их культурные, но не политические “нужды”. Однако и здесь подчеркивалось, что “пределы этого права” ограничиваются самоценной для октябристов идеей общероссийской государственности. Таким образом, в решении остро стоявшего в России национального вопроса октябристы не смогли выйти за пределы узконационалистической и великодержавной точки зрения. Характерно, что в официальной программе Союза 17 октября национальный вопрос вообще был обойден. Приведенные выше положения содержались не в программе Союза, а в его ноябрьском воззвании и в подготовленном позднее “постатейном изложении” этого же воззвания.

Большое внимание в программе  Союза 17 октября было уделено социальным вопросам, среди которых на первом месте стоял аграрный, названный  “самым острым, самым больным вопросом на пространстве всей почти великой  России”. Октябристы осознавали, насколько тяжелым было положение страдавшего от малоземелья крестьянства, и, более того, находили требования крестьян об увеличении наделов вполне справедливыми. Удовлетворить их октябристы предполагали, во-первых, за счет государства в результате раздачи [c.114] крестьянам через особые земельные комитеты пустующих казенных, удельных, кабинетских земель и, во–вторых, путем “содействия покупке крестьянами земель у частных владельцев” при посредстве Крестьянского банка. В крайних случаях программа Союза 17 октября предусматривала и “принудительное отчуждение” части частновладельческих земель с обязательным вознаграждением владельцев. Выкупить землю, подчеркивали октябристы, обращаясь к крестьянам, “надо по справедливой оценке и без ущерба для помещичьего хозяйства. Даром же отбирать землю нельзя, это несправедливо, да и к добру не поведет”.

Основной акцент в октябристской  аграрной программе, однако, был сделан не на земельном, а на хозяйственно-правовых вопросах. Октябристы считали необходимым уравнять крестьян в правах с остальными гражданами путем отмены всех законов, юридически принижавших податные сословия, а главное – административной опеки над ними; ликвидировать общину и осуществить ряд мер для улучшения экономического положения крестьян (развитие сельскохозяйственного кредита, широкое внедрение агрономических знаний, распространение кустарных промыслов и т.д.).

Таким образом, в решении  аграрного вопроса октябристы шли  в русле столыпинской аграрной политики. Однако в отличие от П.А.Столыпина, делавшего основную ставку на сравнительно узкий слой “крепких и сильных” крестьян, октябристы рассчитывали на то, что им удастся в относительно короткий срок создать широкий слой зажиточного крестьянства, которое и должно было стать массовой опорой режима.

Подчеркнутая приземленность, практицизм и выдвижение на первый план сравнительно второстепенных вопросов были характерны не только для аграрно-крестьянского  раздела программы Союза 17 октября, но и для раздела, касавшегося  положения рабочих. Так, в вопросе  о продолжительности рабочего дня  позиция октябристов была отмечена стремлением защитить интересы русской  промышленности. В программе Союза  этот вопрос трактовался в весьма общем виде: речь здесь шла о  необходимости “нормировки” предельной продолжительности рабочего времени  и об “урегулировании” сверхурочных работ. Расшифровка этого программного положения содержалась в октябристской  литературе. “Наш союз, – указывалось  в одной из брошюр В.М.Петрово-Соловово, – конечно, будет приветствовать сокращение рабочего дня, поскольку оно допустимо без ущерба промышленности и торговле, но не настаивает... категорически... на 8–часовом рабочем дне”. Обосновывая этот тезис, октябристы резонно отмечали, что в условиях технической отсталости России, а также огромного (по сравнению с Западной Европой) количества религиозных праздников, сокращение рабочего дня до европейского уровня будет иметь следствием резкое удорожание, а значит, и неконкурентоспособность русских товаров.

Заключительные разделы  октябристской программы были посвящены  вопросам народного образования, реформе  суда и системы местного административного  управления и самоуправления, мерам  в области экономики и финансов, проблемам реформирования Церкви[c.115].

“Политическая и гражданская  свобода, провозглашенная Манифестом 17 октября, – отмечалось в послесловии  к программе, – должна пробудить  к жизни дремлющие народные силы, вызвать дух смелой энергии и предприимчивости, дух самодеятельности и самопомощи и тем самым создать прочную основу и лучший залог нравственного возрождения”. Выраженный здесь оптимизм довольно резко диссонировал с робкими и умеренными попытками решить коренные вопросы российской действительности в праволиберальном духе.

Октябристы не скрывали своего неприятия революции, а на практике оказывали правительству посильную  помощь в ее подавлении, не опускаясь  при этом, конечно, до роли царских  держиморд, подобно черносотенцам. “Союз ненавидит революцию как величайшее зло и величайшую помеху в установлении в России порядка”, – говорилось в прокламации, изданной одной из петербургских организаций Союза 17 октября. За стремление “приноравливать” свою тактику к действиям правительства, которое с течением времени все дальше отходило от обещаний Манифеста 17 октября, октябристы (не совсем, впрочем, справедливо) получили у современников прозвище “партия последнего правительственного распоряжения” или даже “партия пропавшей грамоты”. “Цель партии, – писали октябристы, – составить тесно сплоченный около правительства круг людей для единой, плодотворной, созидательной работы”.

Руководствуясь этим принципом, еще в период подготовительной работы по созданию Союза 17 октября лидеры складывавшейся партии – Д.Н.Шипов, А.И.Гучков и М.А.Стахович – вступили в переговоры с С.Ю.Витте о вхождении в его кабинет. Заявив свое “принципиальное единогласие с программой графа Витте и свое полное доверие к правительству”, октябристы, однако, отказались от “неудобоносимых” министерских “бремен”, сославшись на отсутствие необходимого опыта. Действительная причина этого отказа, вероятно, заключалась в широко распространенном в либеральных кругах личном недоверии к премьеру, а также в неясности судьбы его кабинета в условиях нараставшей революции. Отпугивала либералов и перспектива соседствовать на министерских должностях с П.Н.Дурново. Витте особо настаивал на вручении этому крайнему реакционеру портфеля министра внутренних дел, а столичная молва прочила ему в перспективе и самое премьерство. В целом, несмотря на безрезультатность этих переговоров, они явились серьезной заявкой с обеих сторон на “единую и плодотворную” работу в будущем.

События ноября – декабря 1905 г. прошли под знаком заметного  сползания октябристов вправо. На ноябрьскую почтово-телеграфную забастовку они ответили рядом гневных статей в газете “Слово”, в которых содержались  требования к правительству о  принятии самых решительных мер  для “восстановления порядка”. Такое же резкое осуждение Союза 17 октября вызвали революционные  выступления в армии и на флоте. В декабре 1905 г. А.И.Гучков лично внес в Московскую городскую управу пожертвования в пользу семейств солдат, пострадавших во время подавления ноябрьского вооруженного восстания севастопольских матросов. Одновременно октябристы не скупились на выражение верноподданнических чувств. В телеграмме, [c.116] направленной “на высочайшее имя” участниками проходившего 4 декабря первого общего собрания петербургских членов Союза, “полной грудью” провозглашалось “ура конституционному царю свободного народа”.

Казалось, к концу 1905 г, между  октябристами и правительством сложилось  полное взаимопонимание, однако на деле именно к этому времени относятся  первые серьезные расхождения между  ними. Октябристы с удивлением обнаружили, что правительство, с блеском, по их мнению, выполнившее первую задачу их тактического плана – подавление “крамолы”, совсем не спешило перейти  ко второй – созыву Думы. Предновогоднее же интервью графа Витте, в котором  тот заявил, что и после издания  Манифеста 17 октября царь остается неограниченным самодержцем, повергло октябристов в смятение и впервые  заставило выступить с критикой сначала “окаянства” самого премьера, а затем и всего правительственного курса.

После интенсивного обсуждения на заседаниях ЦК вопрос об этом был включен в повестку дня I съезда партии. Резолюция съезда об отношении к политике правительства была составлена в необычайно резких для октябристов тонах. Октябристы требовали “безотлагательно” издать временные правила, “обеспечивающие установленные Манифестом 17 октября свободы”, отменить положения об усиленной и чрезвычайной охранах как меру неправосудную, возбуждающую в стране общее недовольство и не “достигающую цели”. Основной акцент в резолюции был сделан на необходимости “ускорить всеми мерами” выборы в Думу, определив точный срок ее созыва.

Свою избирательную кампанию октябристы фактически начали еще в  ноябре 1905 г., когда по их инициативе в Петербурге был создан Соединенный  комитет умеренных партий, объединивший представителей десяти конституционно–монархических организаций и вылившийся позднее  в предвыборный блок четырех из них: самого Союза 17 октября, Партии правового  порядка, Прогрессивно–экономической партии и Торгово-промышленного союза. “Блок 4-х” действовал только в Москве и Петербурге. На местах (в Казани, Тамбове, Ярославле и т.д.) октябристы чаше всего блокировались с другой партией крупной буржуазии – Торгово-промышленной.

На предвыборных митингах и собраниях октябристы, чьи умеренные  взгляды резко диссонировали  с господствовавшими в обществе радикальными настроениями и, не обладали к тому же хорошим подбором ораторов, как правило, проигрывали соседям  “слева” – кадетам. Поэтому основную ставку в своей агитации они делали на печать. Возможности такого рода у них действительно были исключительные. Почти каждый пятый отдел Союза 17 октября занимался издательской деятельностью, причем 15 отделов помимо издания воззваний, прокламаций  и брошюр имели в своем распоряжении периодические органы печати, а некоторые (например Ярославский) – и по два. Всего в 1906 г. октябристы издавали свыше 50 газет на русском, немецком и латышском языках. По данным ЦК Союза 17 октября, в 1905–1907 гг. партией было издано около 80 наименований брошюр, причем некоторые – миллионными тиражами[c.117].

Все эти усилия, однако, результатов  не дали, демократический избиратель за октябристами не пошел. В 1 Думу партиям  “блока” удалось провести лишь 16 своих депутатов, и их голос  в российском парламенте почти не был слышан. Не способствовало росту  популярности партии и то обстоятельство, что октябристы оказались самой  правой фракцией Думы. Лидеры фракции (П.А.Гейден, М.А.Стахович, Н.С.Волконский) снискали известность как инициаторы не состоявшегося осуждения Думой “политических убийств” (т.е. действий революционеров) и как противники принудительного отчуждения помещичьих земель, а также немедленной ликвидации сословных ограничений. Из–за своей малочисленности октябристские депутаты серьезного влияния на ход работы I Думы оказать не могли.

Горькая пилюля перводумья была несколько подслащена новым предложением их лидерам занять высокие министерские посты. Переговоры об этом, начатые по инициативе П.А.Столыпина, продолжались с мая по июль 1906 г., но, как и осенью 1905 г., закончились безрезультатно, После разгона I Думы и подавления Свеаборгского и Кронштадтского восстаний царизм перестал нуждаться в услугах либералов, переговоры с которыми были прерваны. 24 августа 1906 г. было опубликовано правительственное сообщение, в котором, с одной стороны, говорилось о введении военно–полевых судов, а с другой – намечалась целая серия социально–политических реформ в духе Манифеста 17 октября. Это официальное сообщение явилось новой важной вехой в эволюции Союза 17 октября.

Точкой отсчета в новом  зигзаге политического курса  октябристов стало интервью А.И.Гучкова по поводу августовского правительственного заявления, в котором лидер октябристов оправдывал роспуск 1 Думы и выразил полное согласие с политикой Столыпина. Большинство членов партии всецело поддержало Гучкова, который 29 октября 1906 г. был избран председателем Союза 17 октября. Однако были и такие, для кого этот новый шаг партии вправо оказался неожиданным и противоречившим ее исходным принципам. Осенью 1906 г. из состава ЦК и партии вышли основатели Союза Д.Н.Шипов и МА.Стахович, с тем чтобы окончательно перейти в Партию мирного обновления (ПМО), которая выполняла роль буфера между кадетами и октябристами. Соответственно, сами собой отпали планы слияния ПМО с Союзом 17 октября, еще летом 1906 г. казавшиеся Гучкову вполне осуществимыми и даже неизбежными.

Провал первой избирательной  кампании и последовавшая междоусобица в “верхних этажах” Союза 17 октября  усилили дезорганизацию и распад местных октябристских отделов. Не менее 60 из них прекратило существование  уже летом 1906 г. К началу 1907 г. количество местных организаций Союза 17 октября  уменьшилось вдвое – до 128, а  число примыкавших к нему партий сократилось с 23 до 13. Резко упало  представительство октябрьских  отделов на съездах Союза. Если в  работах 1 съезда партии приняли участие  представители от 95 местных организаций, то на II съезде делегатами были представлены лишь 22 из них.

Несмотря на то, что в  борьбе за голоса избирателей Союз 17 октября пользовался уже тем  преимуществом, что действовал абсолютно [c.118] легально и в отличие от своих  конкурентов слева почти не подвергался  правительственным “утеснениям”, во II Думу октябристам удалось провести лишь 43 своих депутата. Рост фракции  в два с лишним раза по сравнению  с результатами выборов в I Думу если и был успехом, то весьма и весьма скромным. Характер и направленность деятельности октябристов в II Думе мало отличались от их опыта годичной давности. Они настаивали на осуждении  Думой революционного террора, резко  критиковали аграрные законопроекты  трудовиков и кадетов (не выдвигая, впрочем, собственного), поддержали правительственную  точку зрения в вопросе об организации  помощи голодающим и т.д. Новым было лишь то, что основной смысл своей  думской деятельности октябристы на этот раз видели в создании “прочного  конституционного центра”, в который  должны были войти представители  умеренных партий и правого крыла  кадетов. Однако на практике эта идея реализована не была, и на всем протяжении деятельности II Думы октябристы фактически были изолированы, не будучи поддержаны ни правыми, ни левыми фракциями.