Сталинские репрессии в Беларуси

Приказ №00485 был утвержден  Политбюро ЦК ВКП(б) 9 августа 1937 г. (П51/564), 11 августа подписан Ежовым и после этого вместе с закрытым письмом “О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР”, также предварительно одобренным Сталиным и подписанным Ежовым, был разослан во все местные органы НКВД.

Необходимость одновременного издания этих двух документов была продиктована некоторыми особенностями  предстоящей операции. Предыдущий оперативный  приказ №00447, изданный 30 июля 1937 г., вышел  без всякого сопроводительного  письма. Он не требовал такого подкрепления.

Во-первых, потому, что ему  предшествовала месячная интенсивная  подготовка (учет контингентов, подлежащих аресту, переписка по составам “троек”, корректировка лимитов на аресты и расстрелы и т.п.).

Во-вторых, и это важнее, приказ этот был по своей направленности совершенно ясен не только руководителям, но и рядовым работникам НКВД, которым  предстояло его осуществлять. Он был  направлен против привычных для  них категорий лиц — кулаков, уголовников, членов бывших политпартий, духовенства и т.д., то есть именно против тех, кто всегда считался в СССР “враждебным элементом” и кого они арестовывали и осуждали многие годы. Не нов был и способ осуждения (местные “тройки”), опробованный частично в 1920-е гг., а повсеместно — в эпоху коллективизации.

Таким образом, приказ №00447 выглядел скорее естественным завершением, “последней точкой” в деле уничтожения  “традиционных” врагов советской  власти, чем чем-то принципиально  новым. В приказе поражали разве  что заданность цифр и их масштаб (за четыре месяца по Союзу следовало арестовать, провести следствие и исполнить приговоры в отношении почти 300 тысяч человек).

Совсем иначе должен был  восприниматься приказ №00485. Несмотря на то, что речь там велась не о  поляках как таковых, а о польских шпионах, все-таки из него следовало, что  под подозрением оказывается  едва ли не все польское население  СССР, а это довольно трудно увязывалось  с официально провозглашаемыми государством интернационалистскими лозунгами. К тому же среди сотрудников НКВД было немало поляков. Не могли не вызвать  вопросов и отдельные формулировки, касающиеся категорий лиц, подлежащих аресту, например: все перебежчики  или все бывшие военнопленные. Не те из них, кто подозревается во враждебной деятельности, а именно все. В практике ОГПУ-НКВД такого рода директива была новацией.

По признанию А.О.Постеля, сотрудника УНКВД БССР, “когда нам, начальникам отделений, был зачитан приказ Ежова об аресте абсолютно всех поляков, польских политэмигрантов, бывших военнопленных, членов польской коммунистической партии и др., это вызвало не только удивление, но и целый ряд кулуарных разговоров, которые были прекращены тем, что нам заявили, что этот приказ согласован со Сталиным и Политбюро ЦК ВКП(б) и что нужно поляков громить вовсю”. По-видимому, именно в предвидении такой реакции на приказ №00485 и было издано параллельно ему “закрытое письмо”, которое дополняло приказ и в некотором роде обосновывало его.

Тридцатистраничный текст  письма, насыщенный именами и фактами, рисовал фантастическую картину  деятельности польской разведки на территории СССР на протяжении двадцати лет: эта  деятельность направлялась и осуществлялась Польской военной организацией (ПОВ) вместе со Вторым (разведывательным) отделом  Польского генштаба; агенты ПОВ с  давних пор захватили руководство  компартией Польши и польской секцией  Коминтерна, проникли во все звенья советского государственного аппарата (включая НКИД, НКВД, РККА); с их помощью  в Союз из Польши под видом политэмигрантов, обмененных политзаключенных и перебежчиков были переброшены тысячи новых агентов, создавших в свою очередь множество  шпионско-диверсионных групп, вербовка в которые в основном осуществлялась в среде местного польского населения.

Руководил всей этой сетью  московский центр, действующий по указке Варшавы, однако отдельные группы или  лица были связаны с Варшавой —  непосредственно или через консульства  Польши в СССР.

“Головка” организации  “к настоящему времени” (то есть к  августу 1937 г.) уже считалась разгромленной, и основной задачей органов НКВД, как она была сформулирована в  преамбуле к приказу, стала “полная  ликвидация незатронутой до сих пор  широкой дивер-сионно-повстанческой низовки ПОВ и основных людских контингентов польской разведки в СССР”.

Соответственно этой версии и перечислялись в приказе  шесть намеченных к аресту категорий:

1. “Выявленные  в процессе следствия и до  сего времени не разысканные  активнейшие члены ПОВ по прилагаемому  списку”.

Следствие по делу ПOB интенсивно велось в Центральном аппарате НКВД СССР с конца 1936 г., в конце июля 1937 г. полученные под пытками признательные  показания нескольких десятков наиболее видных арестованных были сгруппированы  в специальные тома, материалы  которых, вместе с посвященными ПОВ  тезисами доклада Ежова на июньском Пленуме ЦК ВКП(б), были использованы при составлении как приказа №00485, так и “закрытого письма”. Одновременно из тех же показаний были извлечены имена, которые затем вошли в прилагавшийся к приказу список “не разысканных активнейших членов ПОВ”. Часть показаний, кроме того, была размножена и разослана по органам НКВД вместе с приказом №00485 и “закрытым письмом”.

2. “Все оставшиеся  в СССР военнопленные польской  армии”. В основном поляки-военнопленные советско-польской войны 1919—1920 гг. вернулись в Польшу в начале 1920-х гг., но некоторое их число (по предположительной оценке от 1,5 тысячи до 3 тысяч) оставалось в СССР и к середине 1930-х гг.

3. “Перебежчики  из Польши, независимо от времени  перехода их в СССР”.

Экономические, социальные, семейные, а также политические обстоятельства определяли непрерывный на протяжении многих лет поток беженцев из Польши в СССР. Как правило, беженцы относились к беднейшим слоям польского  населения.

Перебежчики (а в эту  категорию включались все нелегально перешедшие госграницу на территорию СССР, независимо от того, были они задержаны  погранохраной или добровольно  заявили о себе) подвергались обязательной проверке, в процессе которой происходила  сортировка: одних отправляли (“перебрасывали”) назад в Польшу, других арестовывали по подозрению в шпионаже, контрабанде  или иных преступлениях, третьих (членов революционных организаций), имевших  соответствующие рекомендации, освобождали  и разрешали им повсеместное проживание в СССР, наконец, четвертых (а их было более всего), которые, с одной стороны, имели право просить и получить в СССР убежище (круг этих людей был широк, сюда входили, например, дезертиры из армии), а с другой, не имели касательства к революционному движению, также освобождали, но расселяли и трудоустраивали в определенных областях.

Там они в течение трех лет находились на оперативном учете (то есть под наблюдением) в соответствующем  органе ОГПУ-НКВД, куда должны были периодически являться на регистрацию, после чего, как правило, с учета их снимали, оформляли им советское гражданство, и они могли свободно менять место  проживания.

Централизованного учета  перебежчиков из Польши не велось, неизвестна была даже их общая численность (Ежов, выступая в январе 1938 г. перед руководящим  составом ГУГБ НКВД, высказал предположение, что их несколько более 100 тысяч), и к 1937 г. следы очень многих из них затерялись, так что именно поиски перебежчиков стали едва ли не главной заботой НКВД в ходе реализации “польского” приказа.

4. “Политэмигранты  и политобмененные из Польши”.

5. “Бывшие члены  ППС и других польских политических  партий”.

Именно согласно этим пунктам  приказа №00485 был уничтожен почти  весь рядовой состав польской коммунистической эмиграции в СССР, а также другие польские политические активисты, в  особенности те, кто на каком-то этапе  жизни был связан с Польской партией  социалистичной (ППС), возникшей еще в 1892 г. и в своей долгой истории многократно делившейся, объединявшейся, дробившейся на фракции и группы и т.д.

По поводу же обмененных заключенных (такие обмены между  Польшей и СССР происходили в 1920—1930 гг. на основании специальных  соглашений, заключенных в 1923—1924 гг.; польских политзаключенных меняли, в  частности, на арестованных в СССР ксендзов) “закрытое письмо” решительно утверждало, что практически все они агенты ПОВ и что аресты их в Польше были специально инсценированы с  целью последующего внедрения в  СССР.

6. “Наиболее активная  часть местных антисоветских  и националистических элементов  польских районов”.

Этот пункт фактически предписывал провести аресты в местах компактного проживания поляков. По данным переписи 1937 г., всего в СССР проживало 636.220 поляков, из них в  УССР — 417.613, в БССР — 119.881, в РСФСР  — 92.078. В Украине и в Белоруссии более двух третей поляков жили в  сельских районах (еще в начале 1930-х гг. здесь действовало более 150 польских сельсоветов). Особенно много поляков проживало в Каменец-Подольской, Житомирской и Винницкой областях Украины.

В РСФСР наибольшее число  поляков проживало в Ленинградской  и Московской областях, а кроме  этого в Западной Сибири. С 1936 г. около 36 тысяч (по другим сведениям — 45 тысяч) поляков жили в Казахстане — их выслали туда в результате чистки граничащих с Польшей районов  Украины (эта акция по замыслу  прямо предшествовала “польской  операции” 1937—1938 гг.). Именно в поименованных  регионах, а также на Урале, где, по мнению НКВД, осело много перебежчиков, приказ 00485 реализовывался с наибольшей интенсивностью.

Кроме перечисленных категорий  приказ №00485 требовал прекратить освобождение из лагерей лиц, осужденных по обвинению  в шпионаже в пользу Польши. Материалы  на них за два месяца до конца  срока следовало предоставлять  в ГУЛАГ, откуда их передавали в Особое совещание при НКВД СССР (ОСО) для  вынесения новых приговоров.

Существенное расширение подлежащих аресту контингентов произошло 2 октября 1937 г., когда Ежов специальным  указанием распространил на членов семей лиц, арестованных по приказу  №00485, свой приказ “О репрессировании  жен изменников родины, членов право-троцкистских шпионско-диверсионных организаций, осужденных Военной коллегией и военными трибуналами”, изданный еще 15 августа 1937 г.

Согласно этому приказу, аресту подлежали все жены осужденных этими судебными органами, вне  зависимости от причастности к “контрреволюционной  деятельности” мужа, а также их дети старше 15 лет, если они были признаны “социально опасными и способными к антисоветским действиям”.

Жены по приговору ОСО  заключались в лагеря на 5—8 лет, дети старше 15 лет в зависимости  от имеющихся на них характеристик  направлялись в лагеря, колонии или  детские дома особого режима. Дети от 1 года до 15 лет, оставшиеся сиротами, направлялись в ясли и детские  дома Наркомпроса.

“Следствием по делу вскрытой и ликвидированной контрреволюционной шпионско-диверсионной повстанческой  организации ”Польской организации  войсковой” установлено, что в деятельности повстанческой организации принимали  участие…” — такие слова из постановлений на арест были вписаны  в дела многих тысяч поляков и  белорусов, репрессированных в 1934—1938 годах не только на территории Беларуси, но и в Москве, Пятигорске, Новосибирске, Томске, Красноярске и многих других больших и малых населенных пунктах всего бывшего Советского Союза. Практически всех их обвиняли тогда в организованном заговоре против Советской власти. Организационной формой этого “заговора”, по мнению работников НКВД, должна была быть некая подпольная контрреволюционная организация, под непосредственным руководством которой и по ее прямому указанию должны были действовать “враги народа” с польскими и белорусскими фамилиями. И совсем неважно, что такой организации в природе не существовало: она была “создана” в недрах НКВД.

Дело на “Польскую организацию  войсковую” — одно из самых массовых после “Российского общевоинского  союза” и “Союза спасения России”  и яркий пример линейных арестов  — арестов по национальному признаку. Филиалы организации “создавались”  органами НКВД в абсолютном большинстве  не только в центральных районах  страны, но и в Западно-Сибирском  крае, Восточной Сибири, на Урале. Тем  более что сложностей это не вызывало — процент проживающих там  поляков и белорусов (они в  первую очередь включались в “расстрельные  списки”) был достаточно высок, сказалось  их переселение в Сибирь в конце  ХIХ и в начале ХХ столетия.

Преамбула обвинительного заключения всегда оставалась неизменной, менялись лишь фамилии да названия населенных пунктов, да “факты”, да “примеры”  враждебной деятельности.

“При допросах выясняли, где работал до ареста обвиняемый, чем занимался, были ли какие-либо факты  пожаров, отравления скота и так  далее. Выяснив эти вопросы, искусственно приписывали в показания обвиняемых совершение тех или иных актов  вредительской или диверсионной деятельности…” (Из показаний от 27 августа 1957 года бывшего сотрудника Новосибирского управления НКВД уроженца Минской губернии Филиповича С.Ф.) И еще одно. У дел на “Польскую организацию войсковую” была особенность, отличающая эти дела от других, — почти все они были групповыми. Вспомним хотя бы судьбу жителей деревни Белосток Кривошеинского района Западно-Сибирского края, где за одну ночь в декабре 1937 года были арестованы все мужчины в возрасте от 16 до 70 лет. Большинство из них оказались в этом печальном списке. Вернулись же из них всего несколько человек.

И, может быть, не стоило говорить об этих мифических центрах и комитетах  не существовавшей “Польской организации  войсковой”, если бы за ними не было реальных человеческих судеб. Судьбы людей с  разными убеждениями, взглядами, прожитыми  жизнями, но одинаковым ее завершением: подвалами НКВД и пулей в затылок. С архивно-следственными делами некоторых “членов” этой организации  удалось познакомиться и таким  образом более подробно изучить  историю их жизненного пути.

Конвейер двигался исправно. Когда кончалось “сырье”, доставляли новые его партии. Будто гигантская мясорубка перемалывала жизни тысяч  людей. “Врагов народа” создавали  искусственно. А когда их число  таяло, начинались так называемые “маскирующие”  репрессии. Главным образом они  пришлись на вторую половину 1937-го и  начало 1938 года. На местах арестовывались и там же расстреливались в  первую очередь представители некоренной национальности и выходцы из других регионов. Так поддерживался миф  о всеобщем распространении вражеской  деятельности.