Утверждение христианства на Руси

В какой-то мере эта особенность  характера обусловливалась воспитанием  в духе христианских добродетелей, противостоящих традиционному ”рыцарству” языческой морали. Сложная диалектика христианской этики, вобравшая в себя наиболее изысканные концепции позднеантичной философии, оказалась недоступной новообращенным неофитам, привыкшим к примитивному кругу идей, сведенному, по сути, к культу грубой силы. Конечно, в практических повседневных коллизиях и конфликтах те, кто имел обычай клясться оружием, получали преимущество перед сторонниками новых взглядов, вооруженными главным образом абстрактными мудрствованиями и чисто логическими конструкциями.

Поэтому не удивительно, что женское  окружение Ярополка (его бабушка, мать, а позже жена) также оказывало  большое влияние на сознание князя  и его позицию в каждом конкретном случае.

Это необходимо учитывать в связи с сообщениями о связях Ярополка с Германской империей и папским престолом, что дало основание некоторым исследователям считать князя едва ли не первым выразителем ”прозападной политики” [466, с. 121; 516, с. 38—39]. К сожалению, имеющиеся сведения носят чрезвычайно неясный и недостоверный характер.

В одной из немецких хроник (Annales Althensis) под 973 г. рассказывается об отправке русским  князем послов в Кведлинбург —  резиденцию императора Оттона I [An. Alt., р. 798]. Никаких сведений о цели этой миссии и об обсуждавшихся там вопросах не приводится. Поэтому нельзя судить, стояла ли тогда на повестке дня проблема церковно-религиозных отношений, хотя для средневековья она была первоочередной и без нее, вероятно, не обходились никакие перетрактации.

Заслуживает внимания другое: хронология миссии. Посольство отправлено сразу  же после смерти Святослава, как  только Ярополк почувствовал себя настоящим  правителем Руси. Возможно, это была его первая самостоятельная дипломатическая  акция и ориентировалась она на Запад. Ничего в этом удивительного нет: взаимоотношения Руси с Византией из-за неудачной политики Святослава были вконец испорчены; по крайней мере в ближайшее время они определялись позорным договором 971 г., по которому Русь фактически утратила все свои позиции в Причерноморье. С востока на Русь обрушилось печенежское нашествие, прокатившееся до Венгерского королевства. Оставалось одно: искать союза на Западе.

Достигло ли посольство 973 г. каких-либо ощутимых результатов — неизвестно. Через несколько лет на Русь прибыла миссия из Ватикана. Запись о ней сохранилась в Никоновской летописи под 979 г.: ”Того же лђта прiидоша послы къ Ярополку изъ Рима от папы” [440, с. 39]. Опять информация крайне лаконична. Ничего не сказано ни о цели посольства, ни о его результатах. Дата также не очень достоверна: некоторые исследователи относят это событие к 977 г. (версия, официально признанная Ватиканом).

Однако можно думать, что посольство к Ярополку было более успешным, нежели миссия Адальберта. Некоторые историки обращают внимание на сообщения более поздних источников (XI—XII вв.) — Петра Дамиани [Pet. Dam., p. 977—979] и хроники Адемара Шабанского [Adem. Hist., p. 48] (точнее, ее интерполятора), которые подтверждают тогдашнее ”крещение Руси”. Конечно, сообщение представляет собой своеобразный источниковедческий курьез, но его нельзя отбрасывать, как это делает, например, Б. Я. Рамм [516, с. 38—39]. Каждая легенда имеет определенное историческое содержание — иначе ее появление будет непонятным феноменом. Нет оснований говорить о крещении Руси в 70-е годы Х в., но, вероятно, мысль о мнимом обращении была вызвана реальными сведениями об успешном посольстве Ватикана на Русь и его последствиях, по-своему осознанных и истолкованных хронистами XI—XII вв. В любом случае сообщения Дамиани и интерполятора Адемара при всей их неопределенности заслуживают внимания. Из них, в частности, следует, что в глазах Запада Русь времен Ярополка была христианской страной и сам князь выступал поборником христианской веры.

Третий антихристианский террор.  Третья, и последняя, вспышка антихристианской борьбы связывается с именем Владимира Святославича, в дальнейшем провозглашенного просветителем Руси. Парадоксальность этой коллизии не должна нас удивлять. Одним из распространенных штампов церковной пропаганды был тезис о евгенической миссии Христовой веры, благодаря которой каждый неофит, приобщенный к благодати, совершенствуется духовно (а иногда и физически, избавляясь от тех или иных недугов) и переходит на новую, высшую идейно-моральную ступень. Отсюда тенденция противопоставлять характеристику конкретного исторического деятеля до крещения его усовершенствованному образу после осуществленного акта.

До 988 г. будущий просветитель Руси предстает перед читателем как  носитель всевозможных грехов и пороков — он жестокий и лживый, распутник и пьяница, предатель и обманщик, способный на самые мерзостные поступки (например, изнасилование Рогнеды на глазах ее родителей) [320, с. 299—300]. После 988 г. Владимир превращается в мудрого и справедливого государственного мужа, пекущегося о счастьи и процветании подвластной ему страны, заботится о сирых и голодных и к тому же является эталоном добродетелей и совершенства.

Идеологическая направленность политики Владимира в период борьбы за киевский престол была вполне мотивированной и закономерной. Повторялась ситуация ”колебания маятника”, неоднократно воплощенного в конкретные перипетии борьбы за власть. Неопределенность отношений в самом доме узурпаторов делала этот ”маятник” неминуемым: практически каждый из очередных правителей вступал на великокняжеский престол с чувством глубокой обиды на предшественника. Единственным исключением была Ольга, которая вообще не имела юридических прав для политических претензий и оказалась на великокняжеском столе волею трагического случая. Лишь ее восхождение на верхнюю ступень государственной иерархии обошлось без головокружительного поворота в политике и идеологии.

Олег вступил на киевский престол  после убийства Аскольда, опираясь на антихристианскую оппозицию на Руси. Игорь, в течение нескольких десятилетий отстраненный от власти, привык ориентироваться на враждебные Олегу прохристианские силы; отсюда его симпатии к ”греческой вере”. Аналогичным образом отстраненный от правления Святослав должен был опираться на языческие слои, находившиеся в состоянии конфронтации по отношению к властолюбивой и честолюбивой Ольге.

В еще более сложном положении  оказался Владимир. Он был бастардом, внебрачным сыном Святослава и Ольгиной ключницы Малуши, дочери Малка Любечанина и сестры известного впоследствии Добрыни [250, с. 57]. Это накладывало определенный отпечаток на характер будущего князя и на его поведение в начале государственной карьеры.

По поводу социального происхождения  Владимира написано много, в том  числе и довольно фантастического. Общественное (и юридическое) положение матери импонировало некоторым исследователям, готовым утверждать ”демократическую” родословную ”равноапостольного” князя [738; 739; ср.: 542, с. 47]. Малушу считали обыкновенной служанкой, даже рабыней, и это наивно провозглашалось едва ли не залогом выдающихся добродетелей и способностей ее сына. Все это, конечно, не более, нежели банальный романтизм, малополезный с точки зрения научного исследования.

Главным в определении принадлежности Малуши к общественным низам является эпитет ”робичич”, употребленный Рогнедой [320, с. 75]. Его толковали буквально и с позиции современной терминологии. Между тем, в древней Руси выражения ”раб”, ”раба”, ”рабыни” (а также ”роба”, ”робыни”), этимологически связанные со словами ”работать”, ”работа”, означали прежде всего человека труда, человека при деле (в том числе, конечно, и невольника). Однако они не имели специально сословного содержания. Рабы в современном значении термина (лица, находящиеся в рабстве) на древнерусском языке назывались холопами (когда они были заняты в производстве) или челядью (когда трудились в сфере обслуживания).

Примененный Рогнедой эпитет, подчеркнуто  оскорбительный для Владимира, имел целью досадить княжичу, а поэтому  его нельзя считать адекватным отражением действительного социального положения ни самого претендента на руку полоцкой княжны, ни его матери. Базировать на этом термине определенные выводы так же опасно, как и на слове ”холоп”, которым московские бояре XVI—XVII вв. называли себя в челобитных на царское имя.

В литературе существует немало удивительных домыслов по этому поводу. Ссылались  на фольклорные свидетельства (былины киевского цикла), согласно которым  брат Малуши Добрыня несколько лет  был конюшим при великокняжеском  дворе [542, с. 47, 739]. Отсюда делался вывод о его ”невольничьем” положении. Известно, однако, что шталмейстер при дворе феодального властителя — одна из самых, высоких придворных синекур, за право которой состязались самые вельможные, родовитые представители высшей аристократии. То же самое — должность ключницы. Это не служанка, носящая на поясе ключи от кладовой с провизией (как наивно думал С. Скляренко), а одна из ведущих фрейлин двора, едва ли не первая среди них — что-то наподобие лорда-хранителя печати.

Таким образом, Малуша была представительницей высших слоев господствующего класса и ближайшей наперсницей княгини. В литературе существует гипотеза, согласно которой ее отцом был древлянский князь Мал [749; 755, с. 340—378]. Имя Малко (Малкъ) — сокращенная форма имени с основой ”Мал” — как Иванко от Иван, Степанко от Степан, Юрко от Юрий и т. п. Но несмотря на филологическую возможность исследователи отрицают идентичность Малка Любечанина (уроженца города Любеча на Черниговщине) и князя Мала [309, с. 336; 357, с. 295; 539, с. 384].

Положение внебрачного ребенка  лишало младшего княжича законных перспектив на престол, что в глазах честолюбивой Рогнеды делало его маложелательным  претендентом на роль мужа. Она предпочитала Ярополка, вероятно, не столько за его  добродетели, сколько за преимущества старшего сына и первого наследника великокняжеского титула. В летописях имеется легенда о приглашении малолетнего Владимира в Новгород [250, с. 57]. Предание содержит интересную деталь: новгородцы, подговоренные Добрыней, просят у Святослава его младшего сына в правители. Таким образом, вместе с несовершеннолетним княжичем северная столица получила и его дядю, который стал там реальным хозяином.

Легенда содержит много сомнительного. Прежде всего, упоминание Новгорода  в роли северного центра (которым на самом деле была Ладога). Но не подлежит сомнению, что торговая фактория над Волховом в это время быстро росла. В первой половине XI в. она превратилась в видный политический центр. Поэтому любая коллизия, связанная с древнерусским Севером, вполне логично проецировалась на этот город. Как бы то ни было, государственная деятельность Владимира началась в этом регионе.

Конфликт между Ярополком и  Олегом, окончившийся насильственной смертью последнего [250, с. 63—66], не мог  не обеспокоить Владимира и его дядю. По утверждению летописи, именно смерть брата стала причиной бегства Владимира в Швецию. Это дает основание объяснять данный поступок опасениями Владимира за свою жизнь, а отсюда — обвинять Ярополка в братоубийственных замыслах [190, с. 372; 381, с. 453]. Здесь, однако, встречаемся с досадным недоразумением (возможно, даже неосознанным): более поздние события, в которых принимали участие Святополк Окаянный, Борис, Глеб, Святослав и Ярослав Мудрый, проецируются в более древние времена, а отмеченная еще А. А. Шахматовым параллель Ярополк — Святополк довлеет над сознанием историков. Между тем в гибели Олега Ярополк не был повинен и вовсе не стремился к кровавой развязке. Напротив, он искренне оплакивал смерть брата, укоряя организатора усобицы Свинельда [250, с. 63].

Нам неизвестна точная дата гибели Олега  и бегства Владимира. Будущий  ”равноапостольный” князь был малым  ребенком, когда в 970 г. поехал на Север [320, с. 229], но в событиях междоусобной войны он действует как взрослый человек. Добрыня отодвинулся на второй план, освободив поле деятельности для молодого княжича. Думаем, имеются все основания для сомнений в этой распространенной версии. Инициатива второй фазы внутренней борьбы исходила от Владимира, руководимого властолюбивым дядей. Побег за море имел явно провокационный характер, а по сути вообще не был бегством. Речь шла о подготовке к открытому выступлению против Ярополка и поисках союзников.

В начале своей деятельности Владимир не имел поддержки на Руси. Точнее, в  политических событиях того времени его просто не брали в расчет. Человек, лишенный законных прав на престол, не мог быть лидером, на которого та или иная группировка захотела бы сделать ставку. Поэтому Добрыне пришлось приложить немалые усилия, чтобы ввести своего незаконнорожденного племянника в водоворот политических событий.

Ярополк опирался на прохристианские  силы, постепенно укреплявшие свои позиции. Следовательно, рассчитывать на поддержку этой части древнерусского боярства и дружины Владимир не мог. Однако и языческая часть феодального класса не была надежной опорой для молодого претендента на престол. Она не представляла собой единства и, наверное, имела собственных лидеров, которые не торопились поддерживать Малушиного сына. Как справедливо подчеркивал Б. Д. Греков, в коллизии 70-х годов какой-нибудь Свинельд мог рассчитывать на замену династии Рюриковичей династией Свинельдичей [190, с. 247].

Единственно, на что могли рассчитывать Владимир и Добрыня, — на наемное варяжское войско. Таким образом, шведский вояж младшего Святославича и его опекуна имел целью подыскать военные силы, достаточные для самостоятельного выступления. Через год или два беглецы возвратились с сильной дружиной, нанятой на деньги новгородской торговой элиты.

В этой новой усобице, которая, по летописным свидетельствам, началась в 978 или 980 г. [250, с. 63—67], Ярополк, несмотря на безусловный перевес сил, действовал на редкость нерешительно. Поставив себя в зависимость от воеводы Блуда, покинул Киев, где имел наибольшую поддержку, и в конце концов погиб от руки своего советчика. Владимир вступил на великокняжеский престол, не имея конкурентов, поскольку оба его брата были убиты.

Придя к власти, Владимир должен был, по крайней мере вначале, действовать  сообразно избранной им (точнее, его дядей) политической линии. Он занял место лидера антихристианской группировки — хотя и незаконное, но княжеское происхождение плюс реальный захват власти давали ему преимущество над многочисленными свинельдами и блудами. Этим объясняется третий, последний антихристианский террор на Руси как антитеза позиции Ярополка.

Одним из первых мероприятий Владимира. после овладения великокняжеским  столом было создание нового языческого пантеона в Киеве — вместо старого, ликвидированного Ольгой или ее внуком [250, с. 67]. Капище размещалось за чертой города — на холме, получившем название Перунова. Оно объединяло шесть идолов. Исследователи интерпретируют их как верховные божества шести восточнославянских племен: полян, северян, древлян, дреговичей, кривичей, ильменских словен [357, с. 324; 381, с. 317; 425, с. 495—496]. Это Дажбог, Хорс, Перун, Стрибог, Симаргл, Мокош. Часть из них имела неславянское происхождение: Хорс — иранское божество Солнца, Перун — бог молнии у литовцев, Мокош — богиня финских племен Верхней Волги. Смысл реформы, как полагают, состоял в том, чтобы объединить местных богов в единый языческий пантеон и тем самым утвердить идеологическое единство Руси во главе с Киевом, преодолев инерцию центробежных сил.