Культура языческой Руси. Принятие христианства

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

3. Культура Древней Руси. Двоеверие

Акт принятия христианства в качестве государственной религии не означал, конечно, быстрого и повсеместного его утверждения в обществе; это был длительный и сложный процесс.

 Наиболее заметен он был  в городах, где население было  меньше связано патриархальными  традициями и где шло активное  храмовое строительство. Если во  второй половине XI в. в городах  было построено 18 церквей, то во второй половине XII в. — уже 112. Однако в это время и на юге, и в северном Суздале прямо за городским валом по-прежнему насыпались курганы и усопшие отправлялись в последний путь с крестиком и с обычным языческим погребальным инвентарем. Только в XIII в. языческие погребения начинают исчезать, а на севере они сохраняются до начала XVI в.; еще спустя 50 лет новгородские архиепископы жаловались в Москву о «скверных мольбищах идолских» во главе с «арбуями»-жрецами.

И в городе, и в деревне христианизация привела к двоеверию — устойчивому религиозно-магическому синкретизму языческих и христианских верований и обрядов, что было в известной мере характерно и для других европейских стран, где примитивное восприятие основных положений вероучения и культа сопровождалось его фольклоризацией и «паганизацией» — включением прежних языческих представлений и норм.

В храме звучал церковнославянский (древнеболгарский) язык, а в миру говорили на разговорном древнерусском. При рождении средневековый человек получал два имени — языческое и крещальное, а в придачу к ним — прозвище («Свибло» (шепелявый), «Толстой» или «Вареные ноги»), которое сопровождало его всю жизнь; понятие фамилии появится в феодальном кругу в XV в., а у крестьян — только к концу XIX в., и то лишь по официальным документам.

          Фактором, подготовившим принятие христианства Русью, стало создание во второй половине IX в. славянской письменности на основе греческого уставного письма с добавлением нескольких букв. Создание письменности связывают с именами братьев Кирилла и Мефодия, прибывших из Византии в Великоморавскую державу по приглашению князя Ростислава с миссионерскими целями в 863 г. Они не только создали славянскую азбуку, но и перевели на нее с древнегреческого языка книги Священного Писания. В Х в. уже есть свидетельства использования кириллицы на Руси. Договор 911 г. между Олегом и Византией был написан на двух языках — греческом и славянском. О широком распространении грамотности среди различных слоев общества имеются многочисленные летописные и археологические свидетельства. Новгородские берестяные грамоты, содержащие записи для памяти, повсеместно встречаются, начиная с XI в.

Наиболее распространена грамотность была среди городского населения. Горожане оставили надписи — «граффити» на стенах церквей Киева, Смоленска, Новгорода. Среди таких надписей размышления о жизни, жалобы, молитвы. Владимир Мономах, будучи молодым князем, во время церковной службы написал на стене Софийского собора в Киеве — «Ох тяжко мне» — и подписался христианским именем Василий.

С XI в. в семьях богачей стали учить грамоте мальчиков и девочек. Янка, сестра Владимира Мономаха, в Киеве создала женский монастырь, а при нем школу для обучения грамоте девушек.

Появились школы и высшего типа, которые готовили к государственной и церковной службе. Одна из таких школ была при Киеве-Печерском монастыре. В ней обучали богословию, философии, риторике, грамматике, используя исторические сочинения, сборники высказываний античных авторов, географические труды.

Среди князей и их семей было распространено знание иностранных языков. «Книжными мужами» летописи называли князей — Ярослава Мудрого, Всеволода Ярославовича, Владимира Мономаха, Ярослава Осмомысла, Константина Всеволодовича Ростовского. Образование получали и некоторые женщины в княжеских семьях. Так, княгиня Ефросинья Полоцкая «была книжному писанию» обучена и сама писала книги.

Известны имена 39 писцов XI—XIII вв., 15 из них были лицами духовного звания. В XI в. на Руси существовали библиотеки, в них были сборники изречений известных поэтов, философов, богословов мира, переводные книги Минеи, Триодь, а также Часословы5.

Сакральному пространству храма и «красному углу» крестьянской избы с иконами и лампадами противостояли «нечистые» места: перекрестки дорог, овин и баня, в которой проживали «домашние» темные силы (там полагалось снимать крест и совершать гадания). Вместе с молитвами в течение многих столетий в употреблении остались заговоры на все случаи жизни.

В повседневной жизни за помощью в деликатных ситуациях обращались не только к священнику, но и к местным колдунам-волхвам за «зельем» для «приворожения», лекарственными травами или просто за советом. До XVI в. приходские церкви не всегда были рядом с домом, а многие языческие святилища продолжали действовать до XIII в.

По крайней мере, до XVII в. вполне терпимыми «конкурентами» духовенству выступали скоморохи (веселые), которые вполне легально занимались своим ремеслом, отмечались в переписях как постоянные городские или сельские жители, а их «бесчестье» (оскорбление) даже каралось штрафом. В репертуар скоморохов входили и вполне серьезные духовные стихи, а сами они рассматривались как обладатели магических знаний и силы. По праздникам или на свадьбах, куда вместе призывали «иереев со кресты, а скоморохов с дудами», последние выступали как необходимые служители смеха и веселья, которых нельзя было прогнать и с которыми церковь до поры вынуждена была мириться.

Регулирование бытового поведения людей требовало сугубой осторожности: духовенство постепенно вводило языческие ритуалы в рамки церковного календаря: святки стали частью праздника Рождества, а ночь на Ивана Купалу «совместила» языческие русалии и Рождество Иоанна Предтечи. Но и спустя 500—600 лет после крещения Руси церковные поучения постоянно повторяли осуждения в адрес подобных празднеств.

 «Стучат бубны и глас сопелий  и гудут струны, женам же и  девам плескание и плясание  и главам их покивание, устам  их неприязнен клич и вопль, всескаерненыя песни, бесовские угодия совершахуся, и хребтом их вихляние, и ногам их скакание...», — сокрушался о поведении своих прихожан игумен одного из псковских монастырей Памфил в 1505 г6. Попрекали священнослужители свою паству и тем, что она не часто посещает церкви, верит в дурные приметы, откликается на «чих» заклятием (от которого происходит наше «будьте здоровы»).

Христианские святые, подобно языческим божкам, приняли на себя «заведование» повседневными житейскими проблемами: Флор и Лавр охраняли лошадей, св. Терентий — кур; Николай-угодник (иностранцы говорили о нем в XVI в. как о «втором русском боге») был покровителем всех путешествующих и странствующих; св. Антипе надлежало молиться об избавлении от зубной боли, а Моисею Мурину — от «винного запойства».

Появились на Руси и особенные «народные» святые: Никодим Кожеезерский, умерший от отравы, приготовленной другому его злодейкой-женой; Артемий Веркольский, в 12 лет убитый молнией в иоле, где пахал с отцом; Варлаам Керетский, убивший жену и наложивший на себя обет плавать в лодке с покойницей вдоль берега Белого моря, пока «мертвое тело тлению предастся». Вопреки церковным канонам стал свитым Кирилл Вельский, принародно утопившийся в реке, не вытерпев притеснений воеводы. Эти святые — простые крестьяне — не совершали подвигов и не принимали мучений за веру, но в народном сознании сподобились святости за перенесенное ими горе.

Двоеверие было характерно не только для повседневной народной жизни. И для верхов древнерусского общества принятие христианства не всегда означало отказ от традиции. Первый русский митрополит Иларион, прославляя князя Владимира, ставил в один ряд с ним язычников «старого Игоря, сына же славного Святослава», поскольку они «мужьством же и храбрьством прослуша (прослыли) в странах многих и поминаються ныне и словуть. Не в худе бо и не в неведоме земли владычествовать, но в Русьской, яже ведоша и слышима есть всеми коньци земля»7. Гордость за величие и равноправие Руси в ряду других христианских стран не отвергала ее языческое прошлое и деяния ее князей, которые в течение более 200 лет сохраняли веру в помощь «дедней и отпей молитвы» — пережиток языческого культа предков.

Князья Х—XIII вв., так же как и их подданные, носили двойные имена, совершали языческие воинские обряды («постриги»); на княжеских дворах устраивались веселые пиршества с «играми», на которых исполнялись ритуальные языческие танцы, запечатленные на женских браслетах XII в.

Языческие образы и сюжеты органично вписывались и в мир «высокой» культуры: мифологические животные и птицы (грифоны, львы, «древо жизни») присутствуют в росписи Софийского собора в Киеве, в декоре белокаменных владимирских соборов XII в., в ювелирных произведениях киевских мастеров.

Древнейшие языческие идеограммы (вроде иранского по происхождению Сэнмурва-Сумаргла — крылатого зверя, хранителя «древа жизни») встречались в орнаменте и заставках, украшающих вполне христианские по содержанию рукописи, и силой своего эмоционального воздействия готовили читателя к нелегкому делу чтения и постижения новых мировоззренческих истин.

Выдающееся место в ряду литературных памятников этого периода занимает «Слово о полку Игореве», написанное, как предполагают ученые, в Киеве около 1185 г.

«Слово о полку Игореве» повествует о разгроме войск северского князя Игоря Святославовича половецким ханом Кончаком в 1185 г. и стремительном походе Кончака на Киев, остановить который оказалось невозможным из-за распрей князей и «непособия» их князю Игорю. Поэма обращена против «неодиначества» русских князей перед лицом общей опасности. «Слово» — выдающийся образец древнерусской литературы, автор которого показывает мастерство метафоры и ритмической прозы. Он не только поэт, но и историк, заглянувший на восемь веков вглубь от своей эпохи.

Глубоко содержательна фигура гусляра Бояна, само имя которого соединилось с понятием о человеке, властвующем над духами, с его даром сверхзнания, ворожбы.

По воле автора «Слова о полку Игореве» герои обращались за помощью к языческим стихиям (ветру, солнцу, Днепру)8.

Князь Всеслав Полоцкий представал в фантастическом образе волка-оборотня, способного затмить солнце.

В обращениях Ярославны к ветру, Днепру, солнцу автор избирает ритм большого свободного дыхания народного плача. Ритм поэмы часто меняется, следуя смыслу произведения. Своеобразная музыкальность языка передается точным соответствием ритмической формы и идейного содержания повествования. Любовь к родине и народу определила выбор художественных средств выразительности, близких к фольклорному творчеству, придала высокую идейность всему произведению и определила долгую жизнь «Слова» в памяти потомков.

Все эти образы были вполне понятны современникам спустя двести лет после крещения Руси и вполне естественно вписывались в мировоззрение людей той эпохи, которое по целому ряду «параметров» отличалось от современного.

Литература и искусство Средневековой Руси взаимосвязаны. Искусство служит одним из важных источников информации о сознании народа, в том числе и произведения художественного ремесла, или «серебряного фольклора». В XII – XIII вв., в эпоху блестящего расцвета северо-восточных земель Руси, во Владимире, Суздале, Рязани создавались выдающиеся произведения прикладного ювелирного искусства в техниках чеканки, скани, гравировки, черни по серебру, зерни, перегородчатой эмали.

Почти все, что создано ювелирами той эпохи, безвозвратно погибло в дни нашествия, от которого Владимиро-Суздальский край и Рязанская земля пострадали в большей степени, чем другие княжества Руси. Из тех немного дошедших до наших дней произведений прикладного искусства домонгольской Владимиро-Суздальской Руси выделяются: серебряный потир (сосуд для освящения вина или принятия причастия) Юрия Долгорукого, шлем князя Ярослава Всеволодовича, золотые колты с перегородчатой эмалью из Владимирского клада 1865 г., серебряное нагрудное украшение – монисто с крестами и орнаментом, найденное в селе Исады под Суздалем, миниатюрная резанная на глинистом сланце икона святого целителя Пантелеймона из церкви Бориса и Глеба в Кидекше, куда она попала в XVI в., как вклад царя Ивана Васильевича Грознрго. В Средневековой Руси, не знавшей искусства резьбы по драгоценным камням, высоко ценились произведения византийской глиптики. Несколько таких византийских камей принадлежало Покровскому монастырю Суздаля. Две из них – сапфир с поясным изображением Николы  и жадеит с изображением ученика Георгия – датируются  XII в. В коллекции Суздальского музея-заповедника единичные дошедшие до нас памятники сканного мастерства   XIII в. представлены золотой нагрудной иконой с гравированным изображением поясного Николы9.

Интересна сюжетная гравировка двух серебряных браслетов-обручей конца XII – начала  XIII вв.: одного из старорязанского клада 1966 г., другого – из клада 1903 г., найденного на территории Михайловского Златоверхого монастыря в Киеве. Браслеты надевали по праздникам знатные горожанки. Они удерживали  длинные широкие рукава женской рубахи, распускаемые во время танцев. На одной из створок старорязанского браслета изображена сценка скоморошьих потех. Любимые народом скоморохи участвовали в поминках и на свадьбах, в сезонных празднествах крестьянского календаря, без них не обходились княжеские пиры и даже застолья в домах священников. На браслете XIII в., времени утверждения христианского мировоззрения на Руси, песнопевец-гусляр, дудочник и плясунья-ворожея с тем же неистовством творят «службу идольскую», что и в архаическую эпоху. Это не простая жанровая сценка скоморошьего дела. Фигуры олицетворяют компоненты языческой обрядности.