Статья Вежбицкой

2. Эмоциональность

2.1. «Активные» эмоции 
2.1.1. Английский язык

Рассмотрим следующую пару английских предложений:

а. Mary is worrying (about something). 
'Мэри беспокоится (о чем-то)'. 
б. Mary is worried (about something). 
'Мэри обеспокоена чем-то'.

Предложение (а) предполагает некоторое  ментальное действие (Мэри 'что-то делает' в уме'); предложение (б) обозначает состояние (Мэри нечто испытывает; она 'ничего в уме не делает'). 
В английском языке эмоции чаще передаются прилагательными или псевдопричастиями, чем глаголами: Mary was sad, pleased, afraid, angry, happy, disgusted, glad, etc. «Мэри была опечалена, довольна, испугана, сердита, счастлива, возмущена, рада и т. д.» Подобного рода прилагательные и псевдопричастия обозначают пассивные эмоциональные состояния, а не активные эмоции, которым люди «предаются» более или менее по собственной воле. (Я оставляю здесь в стороне все различия между прилагательными и псевдопричастиями, сколь бы реальны они ни были.) Напротив, глаголы эмоций подразумевают более активную роль субъекта. 
Поскольку все эмоции имеют когнитивный базис (т. е. вызваны определенными мыслями или связаны с ними), их разные концептуализации, отраженные в приведенных двух схемах, могут соотноситься с разными концептуализациями мысли. 
3. Вендлер (1967:110-11) выделил следующие два типа 'думания': «Начнем со слова думать. Очевидно, что это слово употребляется в двух основных значениях, представленных предложениями Он думает о Джоунзе и Он думает, что Джоунз мошенник. Первое «думание» - процесс, второе -состояние. Первое предложение может быть использовано для описания действия некоторого лица, второе - нет. Сказанное станет совсем очевидным, если обратить внимание на то, что о крепко спящем человеке мы можем высказать истинное суждение Он думает, что Джоунз мошенник, но не можем при этом сказать Он думает сейчас о Джоунзе. Этот факт свидетельствует о том, что думание о чем-то или о комто является процессом, длящимся во времени, что оно представляет собой деятельность, которую можно осуществлять сознательно, однако на другой вид думания, на думание, что нечто имеет место, это никоим образом не распространяется. Если истинно суждение, что некто думал о Джоунзе в течение получаса, то также должно быть истинно и то, что он думал о Джоунзе в каждый отрезок этого периода. Однако, даже если верно, что кто-то в течение целого года думал, что Джоунз мошенник, то отсюда не обязательно следует, что этот кто-то думал о Джоунзе, мошеннике, в каждый момент этого времени». 
Хотя отмеченные Венддером две разновидности думания, возможно, и не соответствуют в точности различию в концептуализациях эмоций, представленных такими глаголами, как, например, беспокоиться, с одной стороны, и прилагательными или псевдопричастиями, такими, как печальный, довольный, испуганный, сердитый, счастливый или, возмущенный, с другой, связь между ними очевидна. Как нельзя, не солгав, сказать о спящем человеке Не is thinking about Jones 'Он думает <сейчас> о Джоунзе', так нельзя о нем сказать и Не is worring about Jones 'Он беспокоится <сейчас> о Джоунзе'. Применимость предложений с эмоциональными прилагательными или псевдопричастиями по отношению к людям, которые в данный момент спят, зависит от вида эмоции. Но в любом случае, глядя на спящего, мы скорее произнесем Не is worried 'Он <чем-то> обеспокоен', нежели Не is worring 'Он <сейчас> беспокоится'. 
3. Вендлер рассуждает о двух видах «думания» в терминах процессов и состояний. Очевидно, что противопоставление процессов и состояний ещё в большей степени приложимо к двум концептуализацпям эмоций: считает кто-либо «мысль, что Джоунз мошенник» состоянием или не считает, он не станет, по всей видимости, колебаться при отнесении в разряд состояний таких слов, как worried 'обеспокоен' или happy 'счастлив'. Различие между процессуальным значением глаголов типа worry и стативным характером прилагательных и псевдопричастий типа worried или happy отражается в способности первых, но не последних выступать в форме конти-нуатива, продолженного времени; ср. a. She was worrying / rejoicing / grieving 'Она была беспокоилась, радовалась, огорчалась' и б. *She was being sad / happy / worried (cp. She was being difficult / noisy - букв.' Ей было трудно / шумно'). 
Человек, который в данный момент беспокоится о чем-то, сосредоточенно об этом думает и потому испытывает чувства, сопряженные с его мыслями. Можно, следовательно, сказать, что континуатив worrying 'беспокоящийся' предполагает определенную продолжительность эмоции и внутреннюю активность субъекта, в то время как состояние being worried 'обеспокоенный' выражает, напротив, пассивность и обусловлено внешними причинами и/или причинами, возникновение которых отнесено к прошлому. 
В качестве первого приближения предлагаю следующие толкования слов:

а. X worried 'X беспокоился' (rejoiced 'радовался', grieved 'горевал') = 
X думал о чем-то 
X делал это некоторое время 
поэтому X чувствовал что-то 
X чувствовал это, когда думал об этом 
 
б. X was worried (X был обеспокоен) = 
X думал что-то о чем-то 
поэтому X чувствовал что-то

Нет необходимости говорить о том, что я вовсе не считаю, что эти  семантические формулы являются исчерпывающими описаниями значений соответствующих  языковых единиц. 
И глагольная и адъективная (причастная) схемы толкований - обе предполагают, что чувство порождено мыслью, однако глагольная схема говорит также о том, что думание длится какое-то время, что в течение этого периода времени некая конкретная мысль постоянно возникает в уме Х-а и что данное чувство возникает с этой мыслью 'одновременно. В свою очередь, адъективная схема допускает возможность того, чтобы описываемое чувство следовало за мыслью или время от времени возникало снова. 
Тем самым, я полагаю, что глагольная схема , по крайней мере, имплицитно, является «волитивной» (связанной с волей), поскольку согласно этой схеме'Чувство предстает как сопутствующее некоторой мысли, а мысль - как неоднократно возникающая в определенный период времени: человек, который позволяет, чтобы одна и та же мысль каждый раз возвращалась к нему в течение некоторого периода времени, может рассматриваться как лицо, сознательно и добровольно отдающееся мысли и 'Несущее ответственность за вызванное этой мыслью чувство (ср. Ameka 1990). 
Имеется, по-видимому, еще один признак, по которому различаются глагольная и адъективная модели. Речь идет, скажем не вполне точно, о противопоставлении чувства и внешнего проявления чувства. Обычно эмоции, обозначаемые эмоциональными глаголами, в отличие от тех, чтопередаются эмоциональными прилагательными, проявляются в действиях, причем обычно таких, которые доступны внешнему наблюдению. Например, человек который радуется, скорее всего, производит какие-то действия, порожденные этим чувством, - танцует, поет, смеется и пр. Поэтому можно было бы думать, что приведенное выше толкование эмоциональных глаголов необходимо дополнить еще одним компонентом:

(X чувствовал что-то) 
поэтому X делал что-то

Представляется, однако, что динамический характер описываемых глаголов следует передать чуть более осторожно:

(X чувствовал что-то) 
поэтому X хотел сделать что-то

Если X хотел что-то сделать по причине'Возникшего у него чувства (петь, смеяться, кричать, разговаривать и т. д.), то отсюда вроде бы следует, что X на самом деле что-то такое сделал. Но этот вывод, однако, остается не более, чем возможностью; действия X не подаются здесь как безусловный, имеющий место факт. 
Любопытно, что в английском языке подобного рода непереходных глаголов очень мало: worry 'беспокоиться( волноваться', grieve 'горевать, огорчаться1, rejoice 'радоваться', pine 'изнывать, томиться' и еще несколько. По-видимому, в современном английском языке постепенно исчезает'целый семантический класс глаголов (rejoice, например, является в определенной степени устаревшим и стилистически возвышенным, pine обычно употребляется иронически и т. д.). 
Думаю, что это не «случайно», а отражает важную особенность англо-саксонской культуры - культуры, которая обычно смотрит на поведение без особого одобрения оцениваемое как «эмоциональное», с подозрением и смущением: В этой связи можно обратить внимание на то, что английские непереходные эмоциональные глаголы, как правило, выражают негативные неодобрительные оттенки, ср. sulk 'дуться; быть мрачным, сердитым', fret 'раздражаться; беспокоиться, волноваться', fume 'кипеть <от чего-либо>; раздражаться', rave 'неистовствовать, бесноваться, быть в исступлении'. Англичанам не свойственно «отдаваться» чувствам. Сама культура побуждает их be glad, а не rejoice, be sad, но не pine и be angry скорее, чем fume или rage и т. д.

2.1.2. Русский  язык

В отличие от английского языка, русский исключительно богат  «активными» эмоциональными глаголами. Приведу здесь лишь сравнительно небольшую выборку наиболее типичных глаголов, большинство из которых совершенно не переводимо на английский язык: радоваться, тосковать, скучать, грустить, волноваться, беспокоиться, огорчаться, хандрить, унывать, гордиться, ужасаться, стыдиться, любоваться, восхищаться, ликовать, злиться, гневаться, тревожиться, возмущаться, негодовать, томиться, нервничать и т. д. 
Я не утверждаю, что все эти глаголы имеют один и тот же тип семантической структуры или что все они в точности соответствуют (по типу семантической структуры) таким английским глаголам, как worry или rejoice. Тем не менее я приведу ряд фактов, указывающих на их активный, процессуальный и квазиволитивный характер. 
Во-первых, многие (хотя и не все) русские глаголы эмоций являются рефлексивными, образованными формально с помощью суффикса -ся. Это усиливает впечатление, будто соответствующие эмоции возникли не под действием внешних факторов, а как бы сами по себе. 
Во-вторых, многие русские эмоциональные глаголы - в отличие от прилагательных (и наречий, о которых речь пойдет ниже) - способны, как и глаголы мысли, подчинять себе существительное с предлогом о (об, обо). Этот факт служит аргументом в пользу того, что эмоциональные глаголы связаны с чувством через продолжительный и протекающий одновременно с эмоциональным мыслительный процесс. Вот несколько примеров:

Душа грустит о небесах (Есенин). 
Не грусти так шибко обо мне (Есенин). 
*Я грустен о тебе. 
*Мне грустно о тебе. 
Беспокоюсь о тебе (Толстой). 
Нетревожься обо мне (Толстой). 
Обо мне не тужи (Толстой). 
Унываю о том...(Толстой).

В-третьих, активный характер русских  глаголов эмоций проявляется в особенностях их употребления - они часто выступают  в предложении вместе с глаголами  действий, что видно из следующих  примеров, взятых из дневников Л. Толстого:

Вчера нагрешил, раздражился о сочинениях - печатании их. 
Мне не гордиться надо и прошедшим, да и настоящим, а смириться, стыдиться, спрятаться - просить прощение у людей. 
Внутренняя работа идет, и потому не только не роптать, но радоваться надо.

В-четвертых, активность русских эмоциональных глаголов выражается, помимо прочего, в том, что многие из них (в форме совершенного вида) могут вводить в текст прямую речь. (Ср. lordanskaja, Mel'cuk 1981). Например:

«Маша - здесь?» -удивился Иван 
«Иван - здесь!» - обрадовалась Маша.

В английском языке тоже есть глаголы, которые могут использоваться для  интерпретации речи человека в виде одной из форм проявления чувств. К  ним относятся, например, enthuse 'прийти в восторг', exult 'ликовать, торжествовать', moan 'стонать', thunder 'греметь, грохотать' или fume 'кипеть; во.шоваться, раздражаться'.

«No prince has ever known the power that I have!» Nero exulted.' «Ни у одного правителя не было такой власти, какая есть у меня1» - ликовал Нерон' (Ruffin 1985:44; ср. Wierzbicka 1987: 251).

Как правило, однако, такие глаголы  имеют чуть негативные или иронические  коннотации и в равной мере подчеркивают эмоцию и манеру речи. Русские же глаголы чувств типа удивляться или  обрадоваться используются как «чисто»  речевые, а не как глаголы способа ведения речи (manner-of-speech verbs). В этом я вижу еще одно проявление упомянутого выше культурного различия: англо-саксонской культуре свойственно неодобрительное отношение к ничем не сдерживаемому словесному потоку чувств, между тем как русская культура относит вербальное выражение эмоций к одной из основных функций человеческой речи. 
Следует, наконец, добавить, что представление о том, что русские активно и вполне сознательно «отдаются во власть» стихии чувств, нередко находит эксплицитное подтверждение в самом языке, что ясно видно из следующих примеров:

Часто отдается унынию, негодованию  о том, что делается к мире (Толстой). 
Не унынию должны мы предаваться при всякой внезапной утрате... (Гоголь). 
Не отдаваться чувству досады... (Толстой).

Носители английского языка обычно ие говорят о своей «охваченности» тем или иным чувством (не в том смысле, что они пассивно ему предаются, а в том, чтобы.активно купаться в его волнах). И сама идея активности и ее языковое воплощение, видимо, абсолютно несвойственны и даже чужды англо-саксонской культуре. Маргинальность глаголов чувств в английском является отражением описанного ранее культурного различия. 
Антропологи часто говорят о «западных» языках вообще и английском в частности как о крайне сосредоточенных на эмоциях и как об исключительно богатых терминами, выражающими эмоции (по их мнению, это является результатом западного индивидуализма и склонности к интроспекции; см., например, Howell 1981; Heelas 1984; Lutz 1988). Поэтому, сравнивая английский язык с русским, особенно интересно отметить, что именно русский здесь выступает как язык, уделяющий эмоциям гораздо большее внимание и имеющий значительно более богатый репертуар лексических и грамматических выражений для их разграничения.

2.2. Неконтролируемость чувств

Как мы уже видели, русский язык обладает большим запасом средств, позволяющих носителям говорить о своих чувствах как об активных и будто бы вполне осознанных. Ниже я покажу, что русский язык располагает  также богатым арсеналом средств, дающих людям возможность говорить о своих эмоциях как о независимых от их воли и ими не контролируемых. 
Говоря о людях, можно при этом придерживаться двух разных ориентации: можно думать о них как об агентах, или «деятелях», и можно - как о пассивных экспериенцерах. В русском, в отличие от многих других европейских языков, обе ориентации играют .одинаково важную роль. Это, в частности, означает, что пассивно-экспериенциальный способ в русском языке имеет более широкую сферу применимости по сравнению с другими славянскими языками, еще более, нежели в немецком или французском, и значительно более широкую, чем в английском. 
При экспериенциальном способе представления лицо, о котором говорится в предложении, как правило, выступает в грамматической форме дательного падежа, а предикат обычно имеет «безличную» форму среднего рода. Одним из основных семантических компонентов, связанных с таким способом представления, "является отсутствие контроля: 'не потому, что X это хочет'. (См. раздел 3). 
Безличная форма глагола и дательный падеж имени в предложениях, где идет речь о человеческих чувствах, тоже выражают отсутствие контроля. В русском языке есть целая категория эмоциональных слов (особого рода наречия и наречные выражения), которые могут употребляться только в синтаксических конструкциях с этими формами и которые обозначают, главным образом, пассивные неволитивные эмоции. Нередко такие наречные конструкции морфологически связаны с глаголами «активных» эмоций, например:

а. Он завидовал. 
б. Ему было завидно.

Аналогично:

а. Он мучился (скучал, стыдился, грустил, жалел). 
б. Ему было мучительно (скучно, стыдно, грустно, жалко).

Активная глагольная схема, как  мы видели, предполагает, что причиной появления у данного лица некоторого чувства является напряженное обдумывание.им каких-то мыслей в течение определенного отрезка времени. Дативная (наречная) схема говорит о том, что данное чувство не находится под контролем экспериенцера. Все это можно отразить в толковании таким образом:

X думал что-то о  чем-то 
по этой причине X чувствовал что-то 
X не мог не чувствовать это

Неволитивный, неосознанный характер «дативных» эмоций ясно виден в следующих  предложениях:

И не совестно это было ему, ему было завидно (Толстой). 
Совестно мне очень перед тобой, что тебе скверно, суетно, хлопотно, а мне так прекрасно; но утешаюсь тем, что это нужно для моего дела (Толстой).

Неволитивный характер чувства, передаваемый дативной конструкцией, между тем  не означает, что само чувство не может быть вызвано сознательно. Можно, например, сказать:

Как вы делаете, чтобы  вам не было скучно? (Толстой). 
Как вы делаете, чтобы вам было весело?

В подобного рода предложениях вопрос, однако, относится к намеренному  действию, «деланию» чего-либо, что  может привести к возникновению  «неодолимого чувства» или, наоборот, воспрепятствовать его возникновению. Когда же чувство уже присутствует, оно (будучи выражено дативной конструкцией) рассматривается как неволитивнос. 
Вместе с тем «адвербиалы эмоций» - это лишь один частный случай языкового выражения категории эмоций, категории, гораздо большей по объему, чем .любое наперед заданное множество эмоциональных языковых единиц. Каждое наречие, которое может быть охарактеризовано как оценочное («хорошее» или «плохое»), может употребляться в дативно-безличной конструкции ;гля обозначения неволи-тивного чувства или, еще шире, опыта. Само наречие при этом не обязано выражать чувство; это делает вся конструкция в целом. Например:

Ему было хорошо / прекрасно / холодно.

Английские эквиваленты для  таких предложений удается подобрать далеко не всегда, поскольку в апг.тнйском языке нет универсального механизма, который бы преобразовывал дескриптивные единицы в экспоненциальные. Например, предложение Ему было трудно означает, что лицо, о котором идет речь, будучи участником некоторой ситуации, испытывало определенные трудности и что переживаемое чувство им при этом не контролировалось. Между тем буквальный перевод этого предложения на английский язык практически невозможен. 
В русском языке чувства :цодей, а также их жизненный опыт вообще обычно передаются именно таким, не переводимым точно на английский язык, образом. Ср.:

Пастушонку Пете 
Трудно жить на свете (Есенин).

О личном опыте человека, - о его  жизни - можно говорить, используя  грамматические формы инфинитива, как в предыдущем примере, или рефлексива, как в следующем:

Если бы корова 
Понимала слово, 
То жилось бы Пете 
Лучше нет на свете. (Есенин).

В контексте нашего рассуждения  важно то, что обе модели, инфинитивная и рефлексивная, являются безличными и изображают людей пассивно накапливающими жизненный опыт, экспериенцерами, не способными сознательно пользоваться накопленным опытом, ибо тот не находится под их контролем.

Мне живется очень  плохо, нас в одну комнату набито четыре человека... (Цветаева). 
Ей очень тяжело живется... (Цветаева).

В такого рода предложениях субъективный жизненный опыт человека изображен  либо как плохой (тяжелый, трудный, мучительный  и т.д.), либо - редко - как хороший. Внешние обстоятельства при этом могут быть упомянуты, но никогда не выступают в предложении в роли исчерпывающей мотивировки данной оценки. Акцент делается не на причинах и следствиях,' а на субъективном чувстве. В этом отношении существует разница между номинативными (а. и б.) и дативными (в.) предложениями:

а. Моя жизнь очень плохая (Цветаева) 
б. Живу дурно (Толстой). 
в. Мне живется очень плохо (Цветаева).

В предложении а. жизненный опыт говорящего представлен как объективный, оценка дается с объективной точки  зрения. Предложение б. может быть проинтерпретировано как относящееся к каким-то действиям (за которые несет ответственность некоторое лицо). Наконец, в предложении в. представлена чисто субъективная внутренняя точка зрения - субъект изображен не как активный контролер жизненных ситуаций (например, осмысления 'я живу аморально1 или 'я веду распутный образ жизни' здесь совершенно исключены), а как пассивный экспериенцер. По всей видимости, русский язык всячески поддерживает и поощряет именно такую" точку зрения.

2.3. Личные имена и  отношения между людьми

Русские личные имена и их словообразовательные производные подробно обсуждаются  в главе 7. Здесь же я бы хотела сделать лишь несколько важных замечаний  общего характера. 
Мне уже приходилось писать о том, что стиль преобладающих в данном обществе межличностных отношений находит свое отражение в употреблении имен. Исследование разлачий между английским и русским языком в этом плане (вместе со сравнительным анализом английского слова soul и русского душа) приводит к обнаружению многих интересных расхождений между двумя культурами. 
В недавно выпущенном на экран телевизионном фильме о советском шпионе полковнике Владимире Петрове, попросившем в 1954 году в Австралии политического убежища, к главному герою обычно обращаются Володя по-русски и Vlad по-английски. Эти слова вызывают разные представления о стоящих за ними людях и демонстрируют разные способы социального взаимодействия. 
Обе языковые формы являются нормальными и немаркированными: так, по-русски к человеку, которого вы хорошо знаете, принято обращаться с помощью краткой формы имени с мягкой основой, оканчивающейся на -а (Володя, Митя, Коля и т. п.). В английском языке абсолютно нормальным признается обращение к хорошо знакомому человеку посредством усеченной до одного слога и оканчивающейся на согласный формой первого имени (Tom, Tim, Rod, Ed и т. п.). Очевидно, что русская форма Влад построена по той же модели, что Tom или Rod, и имеет ту же экспрессивную оценку: она выражает «мужественность» (большую, чем полное имя), несентиментальность, неформальность обращения, знакомство с обладателем имени. Я попыталась передать точное значение всех таких форм следующим образом:

я хочу говорить с тобой  так, как говорят 
с мужчинами и мальчиками, которых знают хорошо

Немаркированная русская краткая  форма имени Володя имеет совершенно другое значение. Начнем с того, что она не выражает большей мужественности, чем полное имя Владимир. По своему значению краткая форма Володя стоит в действ ительности ближе к женскому имени типа Надя, чем полное мужское имя Владимир к полному женскому имени Надежда. То, что формы, подобные Володя, имеют набор окончаний, тождественный окончаниям женских имен, можно рассматривать как иконическое отражение редуцированного противопоставления у этих имен по роду. 
Далее, русские краткие формы типа Володя не имеют того «анти-детского» оттенка смысла, каковым обладают английские слова Тот или Ed. Хотя русские по отношению к детям очень часто используют уменьшительные формы имени (ср. Володенька, Катенъка и т. п.), они с течением времени не переходят от форм типа Володенька или Катенька к формам Володя или Катя, как это обычно происходит в англо-саксонском обществе, когда многих мальчиков постепенно перестают называть Tommy или Eddie и начинают звать Tom, Ed. Поскольку у русских не существует запретов, мешающих им выразить свою любовь к взрослому человеку, и поскольку мужчины у них в этом отношении не отличаются от женщин, ласкательные диминутивы, такие, как Володенька или Катенъка, не ограничены применением к одним лишь детям, что отличает их от английских «диминутивов» типа Tommy или Eddie. В результате форма Володенька, хотя и очень теплая, не является исключительно детской (подобно формам Pammy и Timmy), а форма Володя вполне может быть использована по отношению к ребенку (хотя она и менее теплая). 
Даже менее ласковая, чем Володенька, форма Володя сохраняет в себе известную степень теплоты, в то время как английские имена Тот или Ed, хотя и не формальные, совсем не 'теплые1 (в отличие от имен типа Cindy или Debbie); см. главу 7. 
Я попыталась отразить все эти свойства форм типа Володя в следующей семантической формуле (ср. гл. 7, раздел 2.1.2):

я хочу говорить с тобой  так, как люди говорят  
с людьми, которых они знают хорошо 
и по отношению к которым они испытывают какие-то хорошие чувства, и с детьми

Ещё одна проблема весьма общего характера, которая поднималась мною в главе  об именах и на которой мне хотелось бы здесь остановиться в связи  с обсуждаемыми вопросами, касается чрезвычайно широкой распространенности различных классов экспрессивных  имен в русском языке. Как указывали Браун и Форд (Brown, Ford 1964: 238), «мера распространенности личных имен хорошо согласуется с известным семантико-психологическим законом. В языковых коллективах степень лексической дифференциации внутри некоторого семантического поля растет с ростом значимости данного поля для данного коллектива». 
Применительно к русским именам и их экспрессивной деривации этот закон, видимо, означает, что в русской культурной традиции исключительно важную роль играет степень интимности личных отношений. Если, находясь с адресатом в определенных личных отношениях, говорящий называет ее Катя, Катенька, Катюша, Катька, Катюха, Катюшенька и т. п. в строгом соответствии с силой испытываемого к ней чувства и состоянием отношений между ним и адресатом на момент речи (как понимает его говорящий), то это, по всей видимости, означает, что русские считают крайне важным передать все оттенки возникающих между людьми чувств и все перемены и колебания в отношениях между ними. Такой вывод, как кажется, вполне хорошо согласуется с другими данными, как языковыми (см., например, фразеологизмы со словом душа), так и социо-психологическими (см., например, работы Bauer, Inkeles, Kluckhohn 1956 или Kluckhohn 1961). 
Степень и качество нежности, выражаемые русскими формами Илюшечка (в «Братьях Карамазовых» Достоевского) или Надюшенька (в романе «В круге первом» Солженицына), точно так же, как и грубое экспрессивное звучание формы Митюха (образованной из Дмитрий, Митя путем прибавления суффикса -уха) и ей подобных, просто не могут быть адекватно переданы по-английски. 
В романе Л. Толстого «Анна Каренина» противопоставлены два типа людей - те, для которых важнее «брюхо», тем, для которых важнее душа, кто «живет для нее». Отношение автора и его героя к этим двум человеческим типам выражено в противопоставлении непочтительной, невежливой формы Митюха ласковой, веж.тивой форме Капитоныч, сокращенной форме отчества. Нравственный экстремизм такой категоризации имен, равно как и ее эмоциональная насыщенность, весьма типичны для русских, а та роль, которую играет экспрессивная деривация личных имен в соответствующем эпизоде романа, служит хорошей иллюстрацией высокой значимости экспрессивной деривации для русского языка и русской культуры в целом.

2.4. Уменьшительные прилагательные

Русский язык исключительно богат  уменьшительными формами; кажется, что они встречаются в речи «на каждом шагу». Поэтому я могу здесь выбрать для анализа  лишь один их класс. В виду того, что  я уже в какой-то мере обсудила диминутивные существительные в главе об именах, остановлюсь здесь на употреблении уменьшительных форм прилагательных и ограничусь одной лишь группой прилагательных с суффиксом -еньк. Эта группа по причине своей высокой частотности и чрезвычайно широкой употребительности в речи занимает очень важное место в русском языке. Складывается даже впечатление, что без прилагательных на -еньк русская речь вообще была бы иной; ср. Jarinlzov 1916: 138. И тем не менее точное экспрессивное значение этих слов описать крайне сложно, как трудно определить и ту роль, которую они играют в русской речи. 
Согласно работе Братус (Bratus 1969: 42-43), уменьшительные суффиксы, будучи присоединенными к прилагательным, придают им разнообразные экспрессивно-эмоциональные оттенки, начиная от «значения низкой степени качества», которое выражено в слове хитроватый (от хитрый), п кончая «выражением чувств любви, нежности, симпатии и удовольствия»: родной - родненький, милый - миленький, чудный - чудненький, а также «презрения, ненависти, пренебрежения и надменного отношения»: плохой - плохонький, дешевый - дешевенький, поганый - поганенький (в цитируемой книге приведенный отрывок дан в виде таблицы). 
Оставим в стороне прилагательные с суффиксом -оватый (которые обычно вообще не рассматриваются как уменьшительные) и спросим себя, верно ли, что прилагательные с суффиксом -енъкий могут иметь столь разные экспрессивные значения в диапазоне от любви до ненависти? Если это и в самом деле так, то тогда вроде бы получается, что единственное инвариантное значение, которое можно приписать суффиксу -еньк, это значение неопределенной эмоции 'я чувствую что-то (думая об этом)'. А тогда можно считать, что выбор между положительной и отрицательной интерпретацией (например, между 'любовью' и 'ненавистью') частично задается базовой формой, как подсказывают приведенные выше примеры из работы Братус: миленький ('дорогой' + уменьшительность) - любовь, плохонький ('плохой' + уменьшительность) - ненависть. 
В действительности, однако, столь схематичное и поверхностное объяснение языковых данных принять очень трудно, особенно учитывая тот факт, что чисто дескриптивные прилагательные, не являющиеся сами по себе ни 'хорошими', ни 'плохими', получают обычно интерпретацию 'хороших'. Возьмем, к примеру, следующее предложение:

Жениться можно на Ксане - такая она твврденькая и сдобненькая вместе: тверденькая в поведении, сдобненькая на вид (Солженицын).

В «твердости» девушки, казалось бы, нет ничего особенно привлекательного, однако уменьшительная форма тверденькая сразу вызывает представление о чем-то приятном и привлекательном. 
Ощущение «приятности» и привлекательности выступает' на передний план в тех предложениях, в которых определяемое существительное тоже имеет уменыштге.тьнын суффикс:

... трудолюбивые светленькие немочки. (Солженицын)

В переводе на английский, который не отражает семантический вклад диминутивов, это ощущение полностью исчезает:

...hard working blond Germans...(Solzhenitsyn 1968).

Впрочем, и без уменьшительного  существительного сама уменьшительная форма прилагательного может передавать те же эмоциональные оттенки. 
Больше того, форма плохонький ('плохой' + уменьшительность) также обычно выражает «хорошее чувство» (например, нежность, жалость или, по меньшей мере, терпимость), как в следующем отрывке о ребенке из одной поэмы Марины Цветаевой:

Молоденький! 
Да родненький! 
Да плохонький какой/ 
В серебряном нагрудничке, 
и кольчики занятные, 
и ничего, что худенький - 
На личико приятненъкий.

Признавая, что прилагательные с -еньк получают интерпретацию «привлекательные», можно, вроде бы, согласиться с русской Академической грамматикой (АН СССР 1960, т. 1: 361), которая определяет данный суффикс как «усилительно-ласкательный». Такую характеристику, однако, тоже нельзя счесть адекватной, причем сразу по нескольким причинам. 
Во-первых, эффект «усиления» еще мог бы возникнуть у качественных прилагательных, но понять, каким образом он мог появиться у прилагательных относительных, таких, как правый, левый или первый, также сочетающихся с суффиксом -енък, крайне затруднительно. Например:

Она раздернула халат, да он сам уже не держался, и, снова  кажется плача или стоня, оттянула свободный ворот сорочки - и оттуда выдвинулась ее обреченная правенькая (Солженицын).

В этом конкретном случае еще можно  было бы говорить о том, что формой правенькая передается 'нежность', однако в других примерах из того же романа («Раковый корпус») никакой нежности в прилагательных с -енък мы не видим:

Назвала она и состав крови, плохонький состав, и РОЕ повышенный (Солженицын). 
Олег увидел Шулибина. Тот сидел на плохонькой узкодосочной скамье без спинки (Солженицын).

Но если в этих примерах уж точно  нет никакой 'нежности', то нельзя ли, по крайней мере, утверждать, что  в них во всех выражено просто какое-то никак не определенное 'хорошее чувство'? Кажется, что никакого такого чувства к объекту, по крайней мере, с обязательностью выражаемого прилагательным, тут передаваться не может. Ведь едва ли может возникнуть «хорошее чувство» к плохому составу чей-то крови или к плохой скамье, на которой кто-то сидит. И тем не менее я утверждаю, что некое свободно летящее 'хорошее чувство' здесь на самом деле выражено и обычно направлено к лицу, о котором идет речь в предложении. Так, фраза о «плохой старой скамье», скорее всего, говорит о том, что сидящий на ней человек вызывает у говорящего или рассказчика жалость, то есть рассматривается как лицо, которому говорящий или повествователь сострадает или симпатизирует. Переводчик, переведя на английский слово плохонький как 'sorry-looking', очень точно уловил этот смысловой нюанс русского текста. При виде плохонькой старой скамьи, автора охватило какое-то смутное чувство жалости - скорее всего, не к скамье как таковой, а к реальному или воображаемому человеку, который должен на ней сидеть. Очевидно, что аналогичную интерпретацию можно предложить и для предложения, в котором идет речь о плохом составе крови ('плохой + Уменьш.< состав крови>').

Для настойчивости в  просьбах нужны: наивность, цинизм, бесстыдство... нужно... прикинуться дурачком, убогеньким, нищеньким: «подайте, Христа ради!» (Цветаева).

Чувство жалости часто передается прилагательными с суффиксом -енък. Вот еще один характерный пример:

Тот желтенький с обостренным  носом несчастный, доедаемый раком  легких... сидел в постели и  часто дышал с подушки, со слышным хрипом в груди (Солженицын).

Характерные для русской культуры чувства, такие, как, например, смешанное  с теплотой сострадание или чувство  жалости, часто эксплицитно выражаются в предложениях, в которых мы не найдем явного упоминания каких-либо бед  или несчастий; при этом их английский перевод уже никаких таких смыслов не содержит, ср.:

В общем сапожник запивал. Вот шел он пьяненький... (Солженицын). 
It seemed the cobbler guzzled. He was walking along good and drunk (букв, 'drunk' + Уменьш.) one day...(Solzhenitsyn 1968).

Впрочем, в ряде других случаев  обнаружить жалость в языковой форме  диминутива нельзя:

Ну, что новенького? (Солженицын). 
Вы бы что-нибудь веселенькое нам сообщили (Солженицын).

Итак, мы видим, что уменьшительные формы прилагательных на -еньк могут передавать очень широкий спектр чувств: восторг, очарование, привлекательность, жалость, интерес и др. Поэтому, чтобы объяснить столь широкий разброс допустимых интерпретаций, нам не остается ничего иного, как ввести в толкование прилагательного представление о неопределенном свободно плавающем 'хорошем чувстве', не обязательно направленном на человека или видь. Соответствующий компонент в толковании мо.жет иметь следующий вид:

когда я думаю о X, я  чувствую что-то хорошее

Возможно, конечно, что «хорошее чувство» выражается в предложении иронически, как в примере

Славненькая логика! А  демократия? (Солженицын).

Однако ирония, безусловно, тоже предполагает и эксплуатирует нечто 'хорошее', которое, однако, получает прямо противоположную интерпретацию из-за действия иллокутивной силы самой иронии. 
Следует отметить, что в других славянских языках уменьшительные прилагательные употребляются реже, чем в русском. Так, польские соответствия английских прилагательных типа new 'новый', cheerful 'неунывающий, веселый' или yellow 'желтый' могут употребляться с диминутивным суффиксом только в референции к чему-то очаровательному, но не к жалостному или интересному. Например, поэт Адам Мицкевич мог сказать о молодых полячках, что они wesolutkie jak mlode koteczki 'жизнерадостные + Уменьш., как молодые котята' (и, следовательно, очаровательные), но по-польски нельзя сказать

*Со nowiutkiego? 'Что новенького?' 
*Opowiedz nam cos wesolutkiego! 'Почему бы тебе не рассказать нам что-нибудь веселенькое!'

Поскольку прилагательные с суффиксом -еньк очень часто встречаются  в русской прозе и в русской  бытовой речи и поскольку их сфера  употребления необычайно широка, они  в значительной мере определяют общую  эмоциональную окраску и тональность  русской речи. То, какое именно чувство передается, зависит каждый раз от контекста, но в целом эмоциональная температура текста весьма высокая она гораздо выше, чем у английского текста, и выше, чем в других славянских языках.

3. Неконтролируемость

3.1. Инфинитивные конструкции 
3.1.1 Инфинитивные конструкции с предикатами необходимости и возможности

Данные синтаксической типологии  языков говорят о том, что существуют два разных подхода к жизни, которые  в разных языках играют разную роль: можно рассматривать человеческую жизнь с точки зрения того, 'что делаю я', т. е. придерживаться агентивной ориентации, а можно подходить к жизни с позиции того, 'что случится со мной', следуя пациентивной (пассивной, связанной с пациенсом) ориентации. Агентивный подход является частным случаем каузативного (ср. Bally 1920) и означает акцентированное внимание к действию и к акту воли ('я делаю', 'я хочу'). При пациентивной ориентации, являющейся, в свою очередь, особым случаем феноменологической, акцент делается на 'бессилии' и пациентивности ('я ничего не могу <с> делать', 'разные вещи случаются со мной'). 
Как я уже упоминала ранее (см. раздел 2), агентивность связана обычно с номинативными и номинативоподобными конструкциями, а 'бессилие' и 'пациентивность' - с дативными и дативоподобными. При этом агентивность и пациентивность находятся в неравном положении: если факторы воли и деятельности играют важную роль во всех языках мира, то этого нельзя сказать о 'беспомощности' или 'бессилии'. И в то же время языки значительно различаются по тому, какое место занимает в них элемент 'бессилия'. Одни языки в той или иной степени им пренебрегают, принимая агентивный тип предложений как модель всех или большинства предложений, относящихся к людям. В других языках есть два основных типа предложений о людях - номинативный тип, опирающийся на агентивную модель, и дативный, в соответствие с которым люди представлены как лица, не контролирующие события. 
Синтаксис современного английского языка изобилует номинативными и им подобными конструкциями, а дативные и сходные с ними, такие, как, например, it occured to me that 'мне пришло в голову <на ум>, что'; it seems to me that 'мне кажется, что' или it is necessary / impossible for me to do it 'мне необходимо / для меня невозможно сделать это', играют в нем второстепенную роль. 
В разговорном английском даже такие значения, как долженствование и невозможность, обычно передаются с помощью личной, номинагивоподобной модели: I have to do it 'я должен это сделать'; I cannot do it 'я не могу это сделать'. Напротив, в русском синтаксисе агентивные, личные, волитивные предложения не образуют какого-либо отдельного класса; кроме того, номинативоподобные субъектные конструкции не охватывают большинства семантических полей. В то же время безличные дативные предложения занимают в русском языке доминирующее положение; более того, их роль в нем постоянно возрастает (тогда как в английском все изменения в этой области идут ровно в противоположном направлении; см. Van der Gaaf 1904 и Elmers 1981).  
Английский язык обычно представляет все жизненные события, происходящие с нами, так, как будто мы всецело управляем ими, как будто все наши ожидания и надежды находятся под нашим контролем; даже ограничения и вынужденные действия представлены в нем именно с такой точки зрения. В русском языке мы тоже иногда сталкиваемся с подобным выражением смыслов долженствования и невозможности, по-русски вполне допустимо, например, сказать Я должен это сделать или Я не могу это сделать. 
Но не эти относительно редкие номинативно-субъектные высказывания определяют русскую речь; куда более типичны для неё конструкции с дательным падежом субъекта, в которых все ограничения и принуждения субъекта подаются в пациентивном модусе, формально отличном от агентивного. Так, в русском языке имеется особый разряд безличных модальных предикативов со значением долженствования или невозможности, требующих дательного падежа субъекта. В действительности примеры двух модальных значений, которые выражаются в предложениях, построенных по личной, номинативной модели, скорее составляют исключение, чем правило. Например, значение необходимости не может быть выражено таким образом. Иными словами, чтобы дать адекватный перевод на русский таких английских предложений, как I must, I have to, их следует сначала представить в пациентивной перспективе, подчеркивающей тот факт, что лицо, о котором идет речь, не контролирует ситуацию. 
Класс предикатов, с обязательностью требующих датива субъекта, содержит такие слова, как надо, нужно, необходимо, нельзя, невозможно, не полагается, следует, должно. Например:

Ехать мне тридцать первого, в субботу, необходимо (Цветаева). 
- Беритесь-ка за лопату, - говорит Карпов. 
- Всем надо браться, -усмехаюсь я (Окуджава). 
Пойдем, зайдем в контору, если тебе нужно (Толстой).

Эти способы представления - агентивный и пациентивный - семантически не эквивалентны. Например, фраза Можно ли мне?, видимо, выражает просьбу разрешить нечто, а соответствующий ей номинативный вариант Могу ли я? является скорее риторическим вопросом о способности, вопросом, который субъект задает сам себе, что-то вроде 'смогу ли я?'. Номинативная фраза Я не могу предполагает, что причина невозможности кроется в самом субъекте, что эта невозможность у него врожденная или, на худой конец, приобретена им в результате каких-то собственных действий. Аналогично номинативная конструкция Я должен выражает необходимость, признаваемую самим субъектом и внутренне им осознанную, тогда как фразы с дативом типа Мне нужно, Мне надо, Мне необходимо все выражают необходимость, навязанную субъекту извне. 
В следующей группе примеров предложения а. и б. относятся к личной, пропущенной через сознание субъекта возможности и пост-роены по номинативному типу, а остальные примеры указывают на внешние обстоятельства (в.) или чью-то волю (г. и д.) и построены по дативному образцу:

а. Мне живется очень  плохо, нас в одну комнату набито четыре человека, и я совсем не могу писать (Цветаева). 
б. Была бы я в России, все было бы иначе, но России (звука) нет, есть буквы: СССР, не могу же я ехать в глухое, без гласных, в свистящую гущу (Цветаева). 
в. Можно ли мне надеяться, дорогая Анна Антоновна, устроиться на эти деньги в Праге? (Цветаева). 
г. Можно мне вас поцеловать, Софья Николаевна? (Л. Леонов, цитируется по Schob. 1973. 151). 
д. Можно сесть возле вас? - спросил он наконец (Тургенев, цит. по Scholz 1973: 177).

Не думаю, однако, что личная номинативная модель семантически сложнее безличной  дативной. Напротив, я полагаю, что  как раз у предложений, построенных  по безличной модели, в толковании имеется дополнительный по сравнению с личной семантический компонент 'не потому, что я это хочу'. Ср.:

Я (им. пад.) должен = 
я <непременно> сделаю это 
 
Мне должно (устар.) = 
я не могу думать: 
'если я не хочу это, я не сделаю это' 
я знаю, что <непременно> сделаю это 
 
Мне необходимо = 
я не могу думать: 
'если я не хочу это, я не сделаю это' 
я знаю, что я не могу не сделать это 
 
Не могу = 
я не могу 
 
Мне невозможно = 
я не могу думать: 
'если я хочу это, я сделаю это' 
я знаю, что я не могу не сделать это 
 
Мне нельзя = 
я не могу думать: 
'если я хочу это, я сделаю это' 
я знаю, что я не могу не сделать это 
я знаю, что было бы плохо, если бы я сделал это 
 
Мне надо = 
Я не могу думать: 
'если я не хочу это, я не сделаю это' 
я знаю, что было бы плохо, если бы я не сделал это

Внешний по отношению к субъекту характер необходимости или невозможности, передаваемый дативно-инфинитинпой конструкцией, хорошо виден в предложениях с отрицательными местоимениями и местоименными выражениями (см. Rappaport 1986; Апресян, Иомдин 1989):

некогда = 'я не могу, потому что нет времени, когда бы я смог (сделать это)'; 
негде = 'я не могу, потому что нет места, где бы я смог (сделать это)'; 
некуда = 'я не могу, потому что нет места, куда бы я смог (пойти)'.

Употребление такого рода выражений  иллюстрируют следующие примеры:

Просить мне не у кого (Цветаева). 
Никуда не хожу, п. ч. нечего надеть, а купить не на что (Цветаева). 
Знаете русское выражение: некогда о душе подумать (Цветаева). 
Он ничего не говорит, потому что нечего ему сказать (Окуджава).

Важно подчеркнуть, что подобные предложения, субъект которых (в форме датива) представлен как не контролирующий происходящие события, в русском языке не только возможны, но и типичны; именно они в значительной степени определяют колорит подлинно русской речи. (Например, в знаменитом «слове к народу» А. Солженицына на трех страницах содержится около двадцати таких предложений и среди них само название обращения «Как нам обустроить Россию?».)

3. 1. 2 Инфинитивные конструкции  без модальных слов 
В русском языке имеется также очень много разнообразных инфинитивными конструкций, значение которых связано с модальными категориями необходимости и невозможности, но в состав которых не входят модальные слова, такие, как не могу, обязан, следует или должен. 
В работе Boguslawski, Karolak (1970: 35) наличие предложений с этими конструкциями отнесено к числу главных особенностей русского языка. Вот одна из таких конструкций:

Не бывать Игорю на Руси святой...

Или еще один пример (А. Солженицын приветствует намечающиеся процессы дезинтеграции в Советском Союзе):

Все уже видят, что  вместе нам не жить!

Ниже я остановлюсь еще на нескольких конструкциях подобного  типа. Одни из них передают значение 'беспомощного хотения', другие - значение 'бессильного желания или неосознанного предчувствия', третьи - 'обязанности', четвертые говорят о бесплодных раскаяниях или сожалениях, пятые - о необходимости. Ниже предлагается краткий обзор всех таких конструкций, которые я разделила на четыре класса в соответствие с четырьмя модальными значениями: 'я хочу', 'было бы хорошо / плохо', 'мне следовало бы', 'я обязан <должен>'. 
Этот и следующий за ним параграф (3.2), посвященный рефлексивным синтаксическим единицам, содержат анализ примерно двенадцати различных синтаксических конструкций со значением отсутствия контроля над событиями. 
Читатель, который не хочет вдаваться во все тонкости и детали нашего анализа, может перейти непосредственно к разделу 3.3 и к последующему обсуждению того, как в синтаксисе естественного языка отражаются различные культурные позиции и оценки (некоторые примеры, взяты мной из работы Галкина-Федорук 1958).

- 'Я ХОЧУ

(КТО-ТО) НЕ МОЖЕТ СДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ХОТЕЛ БЫ 
 
Примеры: 
Ни пройти ни проехать (Чехов). 
Не догнать тебе бешеной тройки (Некрасов). 
А ведь, действительно, вином пахнет...Только вина нам не пить. Оно в бочке. И пробка величиной с кулак (Окуджава). 
Без всенародного голосования - этого не решить (Солженицын). 
Да уже во многих окраинных республиках центробежные силы так разогнаны, что не остановить их без насилия и крови - да и не надо удерживать такой ценой! (Солженицын). 
 
Структурная формула: 
Отрицание (Neg) + Инфинитив агентивн. (+ Датив человеч.) 
 
Толкование: 
(кто-то) не может думать: 'если я хочу это, я сделаю это' 
он не может сделать это

Комментарий: 
На первый взгляд может показаться, что приведенные выше предложения неотличимы от дативно-инфинитивных построений, передающих смысл 'смирения перед судьбой'. Действительно, второй пример вне контекста вполне может пониматься, как выражающий 'покорность судьбе' ('тебе не было назначено судьбою догнать - когда-нибудь - этот экипаж лошадей'). Между тем первый пример такой интерпретации по.тгучить не может, на что указывает различие в структурах: конструкция со значением 'смирения перед судьбой' с обязательностью требует датива субъекта, в то время как в рассматриваемую здесь конструкцию этот падеж входит лишь как факультативный. Второе структурное различие у этих примеров связано с характером глагола: в дативно-инфинитивных предложениях 'смирения' глагол либо аген-тивный, либо нет (чаще неагентивный), а в предложениях, построенных по данной модели, глагол, как правило, аген-тивный. Наконец, третье различие касается времени описываемого события: в конструкции 'смирения' оно должно быть неопределенным (что часто передается итеративной формой глагола), тогда как в настоящей конструкции время события строго фиксированное, хотя нередко и задается контекстом (и, по сути дела, временной отрезок, который здесь, как правило, имеется в виду, это 'сейчас').

ТО, ЧЕГО Я ХОЧУ, МОЖЕТ НЕ ПРОИЗОЙТИ 
 
Примеры: 
Быть первым, вольно одиноким! 
И видеть, что близка мета, 
И слышать отзвуком далеким 
Удары ног и щелк хлыста! (Брюсов). 
 
Структурная формула:  
Инфинитив + экспрессивная интонация 
 
Толкование: 
- я хочу это: X случится со мной 
я знаю, что я не могу думать: 'если я хочу это, это случится' 
по причине этого я что-то чувствую

Комментарий: 
В данной конструкции глагол не обязан быть агентивным и, фактически, таковым обычно не является. В конструкции нет места для датива или еще какого-нибудь субъекта или квазисубъекта, а интонация тут экспрессивная. Значение, передаваемое данной конструкцией, - это значение желания, не обязательно контрфактического, но и не безусловно реализуемого. Экспрессивная интонация (выступающая как необходимый составной элемент конструкции) показывает, что желание всегда сопровождается здесь некоторой эмоцией.

- 'БЫЛО ВЫ ХОРОШО / ПЛОХО...

ЖЕЛАНИЯ ЧЕГО-ТО САМОМУ СЕБЕ 
 
Примеры: 
Сейчас бы покурить,.. (Окуджава) Закусить бы, - говорит Сашка (Окуджава). 
 
Структурная формула: 
Инфинитив + бы (- я / мы - Датив человеч.) + восклицательная интонация 
 
Толкование: 
было бы хорошо, если бы X могло случиться со мной (нами) я знаю, что я не мел у лумать: 'если я хочу это, это случится'

Комментарий: 
Данная конструкция тесно связана с предыдущей, но отличается от нее в следующих двух отношениях. Во-первых, она содержит частицу- бы, указывающую на то, что статус желаемого положения дел рассматривается как чисто гипотетический. Во-вторых, в данной конструкции есть место для датива (мне/нам), тогда как в конструкции без частицы бы говорящий не может быть упомянут эксплицитно. По-видимому, если говорящие выражают страстное желание, это мешает им думать о себе как об отдельных элементах ситуации (ср. Langacker 1983: 136), однако если их желания и чувства не столь определенны, то они в состоянии размышлять о себе точно так же, как о других людях, возможно, с одной только разницей, что гипотетическое желание, касающееся нас самих, скорее всего сочетается с некоторой эмоцией, а гипотетическое желание, направленное на другое лицо, может быть бесстрастным (ср. со следующей конструкцией).

ЖЕЛАНИЕ, НАПРАВЛЕННОЕ НА ДРУГОЕ ЛИЦО 
 
Примеры: 
Елена, тебе бы в министрах быть! (Фурманов). 
Ну что вы сидите дома? Ехали бы на теплые воды. .(Толстой). 
 
Структурная формула: 
Датнв человеч. + бы + Инфинитив 
 
Толкование: 
было бы хорошо, если бы X случилось с лицом Y 
я знаю, что я не могу лумать: 'поэтому X случится'

Комментарий: 
В этой конструкции, которая может употребляться в самых разнообразных актах речи, говорящий представляет некое положение дел как желательное, хотя и не обязательно достижимое. Если высказывание направлено на собеседника и если положение дел, о котором идет речь, можно интерпретировать как реализуемое, то тогда такое высказывание можно, хотя это и не обязательно, рассматривать как совет. Интонация здесь может быть как экспрессивной, так и не экспрессивной, а эмоция не состав.ляет отдельного компонента толкования - смыслового инварианта всех речевых реализаций рассматриваемой конструкции.

ОПАСЕНИЕ 
 
Примеры: 
Часы коммунизма - свое отбили, но бетонная постройка его еще не рухнула. И как бы нам, вместо освобождения, не расплющиться под его развалинами (Солженицын). 
- Поезд в три? - спросил немец. - Как бы не опоздать (Толстой). 
Безобразно дрожали руки. «Стакан бы не выронить»... (Довлатов).

Структурная формула: 
Отрицание + Инфинитив + бы (+ Датив человеч.) 
 
Толкование: 
было бы плохо, если бы X случилось со мной поэтому я хочу что-то сделать 
я знаю, что я не могу думать: 'если не хочу этого, это не случится' поэтому я чувствую что-то

Комментарий: 
Употребляя данную конструкцию, говорящий рассматривает гипотетическую ситуацию, которая была бы для него плохой, и выражает опасение, что эта плохая для него ситуация может возникнуть. Кроме того, как указывала еще Гал-кина-Федорук (1958: 228), подобного рода предложения выражают желание говорящего сделать что-нибудь, чтобы по-мешать наступлению этой неприятной ситуаций.

- 'МНЕ СЛЕДОВАЛО БЫ'

ТЕКУЩИЕ ОБЯЗАННОСТИ 
 
Примеры: 
Может быть, мне вернуться, товарищ младший лейтенант? (Окуджава). 
Пора идти нам с тобой. Хватятся тебя (Окуджава). 
Ну, барин, обедать! (Толстой). 
- Завтракать, барин, - сказал старик. 
- Разве пора ? Ну, завтракать (Толстой). 
Не «гордиться» нам; не протягивать лапы к чужим жизням - а осознать свой народ в провале измождающей болезни, и молиться, чтобы послал нам Бог выздороветь, и разум действий для того (Солженицын). 
 
Структурная формула: 
(Ну) Инфинитив агентивный (Датив человеч.) 
 
Толкование: 
я обязан сделать X <сейчас> (если я это не сделаю,будет плохо) 
я не могу думать: 'если я не хочу этого, я не сделаю это' 
я сделаю это

Комментарий: 
Как показывают приведенные выше примеры, изолированный инфинитив агентивных глаголов может также использоваться для указания на то, что некоторое лицо обязано нечто сделать и для побуждения некоторого лица (обычно того же самого) к выполнению своих обязанностей. Трудно понять, если оставить в стороне интонационные различия, как отличить предложения с инфинитивом обязанности ('обязан') от предложений с инфинитивом команды. Впрочем, кажется, что инфинитивы команды в действительности не сочетаются с адвербиальными зависимыми, в особенности с препозитивными, в то время как инфинитивы обязанности крайне редко, если когда-либо вообще, выступают в предложениях без каких-то зависимых и, в сущности, отдают предпочтение единицам препозитивным. К этому можно было бы добавить, что инфинитивы обязанности обычно имеют референцию к говорящему, и даже в тех случаях, когда они соотносятся с адресатом, все равно обязанность, по всей видимости, затрагивает также и говорящего. Часто подобного рода высказывания начинаются с предикатива пора или частицы ну, побуждающих говорящего/адресата к действию, и передающих сообщение о том, что настало время что-то сделать и что для этого нужно начать шевелиться. Тем самым идея 'обязанности' в них сочетается с идеей 'побуждения' ('давай' или 'давай я').

"НЕ ИЗВЕСТНО, что СЛЕДУЕТ  ДЕЛАТЬ или КАК 
 
Примеры: 
Но что делать? что делать? - с отчаянием говорил он себе и не находил ответа (Толстой). 
Что мне было делать? Как подать ей помощь? (Пушкин). 
Не уйти ли?... Не подождать ли еще? (Достоевский). 
 
Структурная формула: 
Q + (Интонация специального вопроса) (Датив человеч.) Инфинитив агентивный 
 
Толкование: 
Мне следует сделать что-то (если я чего-то не сделаю, будет плохо) 
я не могу думать: 'если я не хочу этого, я не сделаю это' 
я не знаю, что мне следует сделать

Комментарий: 
В предложениях такого типа говорящий сообщает, что не знает, что ему нужно <с> делать или как (где «как» включает в себя также когда, где и др.). Очень часто такие вопросы бывают риторическими и передают смысл вроде тючему я должен?'. Например:

Может быть, все это  хорошо; но мне-то зачем заботиться об учреждении пунктов медицинских, которыми я никогда не пользуюсь? (Толстой).

- 'МНЕ НЕОБХОДИМО'

НАСУЩНАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ 
 
Примеры: 
Пусть Аля не обижается, что не пишу ей сегодня отдельно, сейчас купать Мура, готовиться к завтрашнему иждивению, мыть голову, писать С. письмо - так, до глубокой ночи. Сплю не больше пяти часов вот уже полгода (Цветаева). 
Нам ехать-то всего сорок километров (Окуджава). Мне ведь уезжать, - говорю я, ты скажи, напишешь мне?(Окуджава). 
Ты не пей много, Федосеев, говорит Карпов, - тебе машину вести (Окуджава). 
 
Структурная формула: 
(Датив человеч.) Инфинитив агентивный 
 
Толкование: 
X делает / сделает Y 
X не может думать: 'если я не хочу этою я не сделаю это'

Комментарий: 
Мы уже раньше видели, что инфинитивы агентивны.ч глаголов могут передавать значение текущей обязанности ('я/ты обязан сделать X; пора делать X'). Предложения рассматриваемого здесь типа передают похожее значение, но подразумевают еще меньшую степень контроля над событиями. По существу различие между первыми и вторыми определяется разницей в смыслах между 'мне следует (я обязан)' и 'мне необходимо (я должен)'. Поскольку обе конструкции имеют одну и ту же синтаксическую (структурную) формулу, можно было бы считать, что они в действительности образуют один класс. Тем не менее я полагаю, что есть много достаточно убедительных доводов в пользу того, чтобы рассматривать эти конструкции как представляющие отдельные самостоятельные типы. 
Во-первых, предложения обязанностиобычно начинаются с побудительной частицы ну (или с другого аналогичного языкового элемента) и побуждают к действию, между тем как предложения необходимости не имеют такого «побудительного» значения. Во-вторых, значение 'обязан', но не 'необходимо', очевидным образом содержится в вопросительных предложениях с дательным падежом субъекта, таких, как, например, Что мне делать? Отсюда следует, что, по крайней мере некоторые предложения обязанности должны быть отделены от предложений необходимости. В-третьих, отрицательные предложения с дативом субъекта, такие, как Ни пройти пи проехать 'нельзя пройти', очевидно означают, что некую вещь невозможно сделать, а не го, чтобы ее не нужно было делать. Этот факт является еще одним свидетельством того, что смысл 'обязан' следует признать отдельным грамматическим значением русского языка, а не просто считать его контекстно обусловленным вариантом некоторого, точно не определенного, модального значения. 
Любопытен n этой связи пример двух стоящих рядом предложений, инфинитивные предикаты которых имеют явно разные модальные значения:

Все уже видят, что  вместе нам не жить ('не можем', 'невозможно'). Так и не тянуть взаимное обременение ('не следует', 'не должны') (Солженицын)

3.2. Рефлексивные конструкции.

НЕСПОСОБНОСТЬ СДЕЛАТЬ ТО, ЧТО ХОЧЕТСЯ 
 
Примеры: 
Не спится ей в постели новой (Пушкин). 
О здешней жизни уже не пишется, я уже еду (Цветаева).

Структурная формула: 
Отрицание Глагол - Зл.ед.ч.(Ср. род)Рефл.(Датив человеч.)

Толкование:  
X хочет сделать Y 
(не потому, что X хочет, чтобы что-то случилось с чем-то другим) 
поэтому X делает что-то  
X думает что-то вроде этого: 
я чувствую, что я не могу сделать это 
я не мог бы сказать почему 
не потому, что я не хочу этого

Комментарий: 
В этой конструкции лицо, обозначаемое существительным в дательном падеже (которое, в случае, когда лицом является говорящий, может опускаться), представлено как экспериенцер, который по каким-то малопонятным психологическим причинам неспособен сделать то, что хочет <сделать>. Чаще всего предполагаемые для этого действия сами по себе не составляют особой сложности и фактически заключаются в том, чтобы поддерживать некоторое состояние (например, чтобы сидеть, лежать или спать, ср. Апресян, Иомдин 1989: 86). Глагол здесь должен быть непереходным или должен употребляться как непереходный, а неспособность экспери-енцера, как она гут представлена, может быть отнесена всецело на счет его внутреннего состояния (как правило, настроения) и никак не связана с целевым объектом, если таковой имеется. Например:

Мне сегодня не читается. = 'Почему-то я чувствую, что я не могу сегодня читать'. 
Мне сегодня не читается книги / книгу. 
 
НЕПОСТИЖИМАЯ СПОСОБНОСТЬ ДЕЛАТЬ ЧТО-ТО ХОРОШО 
 
Примеры:  
- Писалось тебе? 
- Чудесно писалось (Вересаев) 
 
Структурная формула: 
Глагол агентипный 3л.ед.ч. (Ср. род) Рефл. Датив человеч. Наречие ('хорошо') 
 
Толкование: 
X <сейчас> делает что-то 
не потому, что X хочет, чтобы что-то случилось с чем-то еще 
X думает что-то вроде этого: 
я чувствую, что могу <с>делать это хорошо 
я не могу сказать почему 
это не потому, что я хочу это

Комментарий: 
В рассматриваемой конструкции человек представлен как лицо, которое, делая нечто, по какой-то непонятной причине не испытывает при этом никаких затруднений. Агенс чувствует, что предпринятая им деятельность протекает гладко ('хорошо'), но, сколь бы рад он этому ни был, заслуги его в этом нет, так как успех достигается не в результате затраченных им самим усилий, а скорее благодаря действию каких-то непостижимых сил. Ср.:

Мне чудесно писалось. - 'Я чувствовал, что мое писание  шло исключительно хорошо; я не знаю почему'.  
*Мне чудесно писалось статью.

Внешняя цель тут семантически не исключается, но ее нельзя ни упомянуть, ни выделить еще каким-то иным способом, поскольку сама конструкция предназначена для описания субъективных сторон конкретной ситуации. В данном случае реальное положение дел соответствует желаемому, однако подчеркивается здесь как раз имеющееся у экспериенцера ощущение того, что между этими положениями дел нет причинно-следственной связи.

 
НЕПРЕДНАМЕРЕННЫЕ МЕНТАЛЬНЫЕ АКТЫ

Примеры: 
Ему хотелось слышать звук ее голоса (Толстой). 
Все новости - при встрече. Теперь уже мало осталось, хотя и 
самой нe верится (Цветаева).  
Помнится, уложила (как сокровище) именно в сундук, но память 
податлива, и у меня тождественна воображению, потому 
раньше посмотрите в книгах (I Цветаева).  
Сегодня мне вспомнилась Прага сады (Цветаева). 
 
Структурная формула: 
Датив человеч. Глагол ментальный - 3л.ед.ч.(Ср. род) Рефл. 
 
Толкование: 
Мне не верится (ср. с Я не верю) = 
что-то во мне говорит: я не верю в это 
не потому, что я хочу это 
я не хочу сказать: я не верю в это 
 
Мне хочется (ср. с Я хочу) = 
что-то во мне говорит: я хочу это 
не потому, что я хочу это 
я не хочу сказать: я хочу что 
 
Мне помнится (ср. с Я помню) = 
что-то во мне говорит: я помню X 
не потому, что я хочу это 
я не хочу сказать: я помню X

Комментарий: 
В английском языке оказываются противопоставленными контролируемое осознанное и неконтролируемое неосознанное (неволитивное) думание, а также осознанное думание и чувство, за которое говорящий не несет никакой ответственности:

а. I think/believe/recall... 'Я думаю/верю (полагаю)/всноминаю'... 
б. It occured to me... 'Мне пришло в голову...' 
It seemed to me...'Мне <по>казалось..Л

Между тем, «дативная» модель имеет  в английском весьма узкую сферу  применимости, и нельзя, например, сказать

It believes / doesn't believe to me...

В русском же языке дативная модель является достаточно продуктивной: именно таким способом русские очень  часто рассказывают о событиях своей  ментальной жизни, подразумевая при  этом, что эти события просто «случаются»  в их умах и что они не несут  за них ответственности. 
По-видимому, дативная модель является семантически отмеченной по отношению к номинативной. Номинативная форма представления обычно предполагает ответственность субъекта за ментальные действия, но действия эти не обязательно должны быть преднамеренными ('я думаю/верю и т. д., потому что хочу'). В то же время дативная схема эксплицитно отрицает подобную ответственность: мысль, акт веры или иное ментальное состояние или событие прсдставлены как возникающие в наших головах спонтанно, причем мы не ощущаем себя связанными по отношению к ним какими-то обязательствами. Так. например, я могу знать, что скоро уезжаю, но все же сказать не верится, то есть, 'что-то во мне говорит: я в это не верю'. 
Самое важное русское выражение такого рода - это чрезвычайно широко употребляемое хочется / не хочется. Индекс его частоты по словарю Засорина 1977, имеющему корпус в миллион слов, составляет 247, тогда как у его ближайшего английского эквивалента, книжного и высокого по стилю английского глагола desire этот индекс всего 41 (Kucera, Francis 1967). Несоответствие этих цифр становится еще более разительным, если вспомнить, что desire является почти точным переводом русского глагола желать с частотой 185 (частоты хотеть и want, соответственно, 1295 и 573). Правда, русское хочется можно иногда перевести на английский выражением feel like, однако сфера употребляемости последнего намного уже и синтаксически ограничена предложениями, описывающими действия субъекта ('X хочет (feels like) <с>делать Y). Напротив, хочется может выражать страстное, неконтролируемое желание наступления некоторого события, которое бы произошло, например, с другими людьми, о чем свидетельствует следующий отрывок:

- А ты уж думаешь,  что он нынче сделает предложение? - прибавил он, помолчав. 
- И думаю, и нет. Только мне ужасно хочется (Толстой).

Следовательно, семантически хочется  ближе стоит к desire, чем к feel like, хотя оно гораздо более разговорное. В английском языке просто нет  идиоматичного и точного способа  выражения этого понятия. 
Как указывает Яринцов (Jarintzov 1916: 121), слово хочется «передает неопределенное желание чего-то, как бы управляемого извне некоей силой». Она правильно отмечала, что предложения с этим словом «стоят в одном ряду с многочисленными языковыми единицами, использующимися в повседневной речи и выражающими подсознательное не-преднамерешюе желание, какого бы рода оно ни было. Хочется любви - подобные предложения часто встречаются в стихах и песнях».

 
3.3. Русский язык в противоположность  английскому

Мы уже видели, что русская грамматика изобилует конструкциями, в которых действительный мир предстает как противопоставленный человеческим желаниям и волевым устремлениям или как, по крайней мере, независимый от них. В английском же языке таких единиц крайне мало, если вообще есть. Зато в английской грамматике имеется большое число конструкций, где каузация позитивно связана с человеческой волей. Особенно отчетливо прослеживается взаимодействие каузации и воли в конструкциях типа

X made Y V int ('интенциональный')-инфинитив. 
(например. X made Y wash the dishes 'X заставил Y вымыть тарелки). 
 
X had Y V int-инфинитив 
(например, X had Y wash the dishes букв. 'X сделал так, чтобы Y вымыл тарелки'). 
 
X had X's Z V int "-ed"-форма 
(например, X had her boots mended букв. 'X сделал так, чтобы ее сапоги починили'). 
 
X had Y V non-int ('неинтенциональный') "-ing"-форма 
(например, X had Y crying букв. 'X сделал так, чтобы Y заплакал'). 
 
X had Y V int -ing-форма 
(например, X had Y staying with her букв. 'X сделал так, чтобы Y осталась у нее'). 
 
X got Y to V int -инфинитив 
(например, X got Y to wash the dishes букв. 'X убедил (заставил, уговорил) Y вымыть тарелки'). 
 
X got Y Adj 
(например, X got Y furious 'X привел Y в ярость'). 
 
X V int -ed-форма Y into doing Z 
(например, X talked / tricked Y into doing Z 'X уговорил/хитростью уговорил Y сделать Z'). 
 
X V aspect ('видовой') -cd-форма Y V -ing-форма 
(например, X kept Y waiting 'X заставил Y ждать').

Мы могли бы добавить, что для  английского языка, видимо, чрезвычайно  характерны - не только в сравнении с другими европейскими языками, но и относительно всех языков мира вообще - подчеркнутый акцент на каузальных отношениях и повышенное внимание к различным стратегиям взаимодействия между людьми. 
На первый взгляд попытка интерпретации подобных расхождений между языками путем обращения к другим аспектам культуры и общества может показаться глупой. Однако, если речь идет о лексике, го здесь колебания едва ли будут уместны. Самоочевидным считается тот факт, что в области культурно значимых объектов и концептов языки обладают особенно богатым словарным запасом. Как отмечает Кеннет Хейл (цит. по Dixon 1980:108), «естественно искать следы культурного развития и совершенствования в лексических структурах языка». Присоединяясь к этому бесспорно справедливому суждению, я бы, однако, дополнила его, сказав, что «культурное развитие» отражается не только в лексических, но и в грамматических структурах. Сам Хейл обращается прежде всего к терминам родства и связывает расцвет «буйной, полной жизни номенклатуры родства» в австралийском языке варлпири с той важной ролью, которую играет «алгебра родства» в социуме народа варлпири. 
Впрочем, родственные отношения занимают важное место не только в словарях языков аборигенов Австралии, но и в их грамматиках. (См., например, Hale 1966; Dench 1982 и 1987; Heath, Merlan, Rumscy 1982.) Вообще говоря, участки, которые Хейл называет областями «культурного развития», а Диксон (Dixon 1980:103) - «областями семантической спецификации», расположены не только на границе между словарем и грамматикой; они пронизывают весь язык насквозь. Хотя этого, быть может, нельзя утверждать о физических объектах или о характеристиках окружающей среды (верблюдал, северные олени, снег-, песок, рис и др.), но применительно к понятийным полям особой культурной значимости, я думаю, сказанное безусловно справедливо. Развитие лексики для различных понятийных полей, как нам представляется, фактически часто идет параллельно с развитием грамматики. Термины родства в языках Австралии это один такой пример; явно ощущаемое наличие тесных связей между волей и каузацией, как те отражаются в словаре и грамматике английского языка, - другой; наконец, отчетливо наблюдаемое отсутствие таких связей в грамматике и словаре русского языка - третий. 
В заключение обратимся еще к одному примеру, проясняющему, на наш взгляд, обсуждаемое здесь различие между русским и английским языками:

а. Не succeeded - букв. 'Он преуспел <в этом>'. 
Не failed - букв. 'Он не преуспел <в зтом>'. 
б. Ему это удалось. 
Ему это не удалось.

Английская номинативная конструкция  а. перелагает часть ответственности  за успех или неуспех некоторого предприятия на лицо, которое его  затевает, в то время как русская  дативная конструкция б. полностью  освобождает действующее лицо от какой бы то ни было ответственности за конечный результат (какие бы вещи с нами ни происходили, хорошие или плохие, они не являются результатом наших собственных действий). В русском языке нет средств, чтобы идиоматичным способом передать точное значение предложения а., тогда как в английском отсутствуют идиоматичные средства для точного выражения значения б. Данный факт представляет собой резюмирующий итог описания различий в этнофилософиях, отраженных в этих языках

4. «Иррациональность»

4.1. «Иррациональность»  в синтаксисе

Синтаксическая типология языков мира говорит о том, что существует два разных способа смотреть на действительный мир, относительно которых могут  быть распределены все естественные языки. Первый подход - это по преимуществу описание мира в терминах причин и их следствий; второй подход дает более субъективную, более импрессионистическую, более феноменологическую картину мира (ср. Bally 1920). 
Из европейских языков русский, по-видимому, дальше других продвинулся по феноменологическому пути. Синтаксически это проявляется в колоссальной (и все возрастающей) роли, которую играют в этом языке так называемые безличные предложения разных типов. Это бессубъектные (или, по крайней мере, не содержащие субъекта в именительном падеже) предложения, главный глагол которых принимает «безличную» форму среднего рода. Как указывала Яринцов (Jarintzov 1916: 122), «безличная форма глаголов сквозной линией проходит через весь язык и составляет одну из наиболее характерных особенностей русского способа мышления». 
В предыдущем разделе мы уже рассматривали ряд безличных конструкций, представляющих людей не агентами, не активными действующими лицами, а пассивными и более или менее бессильными, не контролирующими события экспериенцерами. Ниже мы остановимся на тех безличных конструкциях, которые предполагают, что мир в конечном счете являет собой сущность непознаваемую и полную загадок, а истинные причины событий неясны и непостижимы. Например:

Его переехало трамваем. 
Его убило молнией.

В этой конструкции непосредственная причина событий - трамвай или молния - изображена так, как если бы она была «инструментом» некоей неизвестной силы. Здесь нет явно выраженного субъекта, глагол стоит в безличной форме среднего рода («безличной», потому что она не может сочетаться с лицом в функции субъекта), а незаполненная позиция субъекта (см. Мельчук 1974) свидетельствует о том, что настоящая, «высшая» причина события не познана и непознаваема. «Субъект удален здесь из поля зрения... как неизвестная причина явления, описываемого глаголом.... Именно поиск истинной причины явления и признание того факта, что эта причина неизвестна, составляют основу всех безличных предложений» (Janntzov 1916: 122). 
Пешковский (1956) указывает, что такое же свойство «загадочности» присутствует в предложениях типа 
Стучит! = 'Что-то стучит (нельзя понять что и почему)', которые в этом отношении в корне отличаются от предложений с неидентифицированным субъектом типа 
Стучат! = 'Кто-то стучит'. 
Галкина-Федорук (1958: 139) замечает, что безличные предложения, в которых делается акцент на неизвестном и на необъяснимом, являются исключительно частыми в фольклорной литературе, в частности, в народных загадках. 
Альтернативная номинативная конструкция, не имеющая такого значения, тоже, конечно, допустима:

Его переехал трамвай. 
Его убила молния.

В русской разговорной речи, однако, чрезвычайно распространены как  раз предложения первого, бессубъектного, типа. Советские грамматисты часто  выказывали смущение при встрече  с этим, не совместимым с официальным  «научным взглядом на мир» свойством русского языка, относя его к реликтам прошлого. Так, академик Виноградов (1947:465), говоря о некоторых интересующих нас конструкциях, утверждал, что «языковая техника здесь использовала как материал отжившую идеологию». 
Вся ирония тут состоит в том, что языковые конструкции, о которых идет речь, показывают, что «отжившая идеология» не только не проявляет признаков утраты продуктивности, но, напротив, продолжает развиваться, захватывая все новые и новые области и постепенно вытесняя из многих районов тех своих конкурентов, которые не предполагают, что природа событий может быть непознаваемой (ср. Галкина-Федорук 1958:148). И это вполне согласуется с общим направлением эволюции русского синтаксиса, отражающего рост и все более широкое распространение всех типов «безличных» предложений, в особенности предложений с дательным падежом субъекта, представляющих людей не контролирующими события, и бессубъектных предложений, представляющих события не полностью постижимыми. 
Галкина-Федорук (1958:151) пишет: «Количество безличных предложений в современном русском языке все время возрастает. Этот рост следует объяснять не только постоянным развитием и совершенствованием форм мышления, расширяющимся репертуаром средств выражения, по и различными грамматическими процессами, природа которых, в конце концов, тоже подчинена растущей сложности содержания речи. Наши данные показывают, что многие личные глаголы начинают употребляться по тиу) безличных. С другой стороны, некоторые виды безличных предложений остаются в языке в виде реликтов более старых форм мысли». 
Пешковский (1956:345) был особенно поражен непрерывным ростом безличных конструкций в русском языке: «Таким образом, безличные предложения, по-видимому, отнюдь не есть остатки чего-то убывающего в языке, а наоборот, нечто все более и более растущее и развивающееся». Тем не менее сеть одна вещь, которую, по всей видамости, Пешковский не учел. Я имею в виду то, что рост безличных конструкций, вытеснение личных предложений безличными является типично русским феноменом и что в других европейских языках - например, в немецком, французском и английском - изменения обычно шли в противоположном направлении (как указывал Балли (Bally 1920); см. также Elmers 1981). Это даст все основания думать, что неуклонный рост и распространение в русском языке безличных конструкций отвечали особой ориентации русского семантического универсума и, в конечном счете, русской культуры. 
Чтобы показать точное значение описываемых конструкций, я бы предложила для них с.тс.тующис толкования:

Его убило молнией. 
что-то случилось в том месте в то время 
не потому, что кто-то хотел этого 
(была вспышка молнии) 
нельзя было сказать почему 
поэтому он был убит (он умер) 
 
Стучит! 
что-то случилось в этом месте 
не потому, что кто-го делает что-то 
нельзя было сказать почему 
(можно слышать что-то, как будто кто-то стучал)! 
 
Его знобило / лихорадило / мутило. 
что-то случилось с ним 
не потому, что он хотел этого 
не потому, что кто-то делал что-то 
нельзя было сказать почему 
поэтому он чувствовал холод / лихорадку / тошноту

Как показывают приведенные экспликации  значения, все предложения такого типа являются неагентивными. Таинственные и непонятные события происходят вне нас совсем не по той причине, что кто-то делает что-то, а события, происходящие внутри нас, наступают отнюдь не потому, что мы этого хотим. В агентивпости нет ничего загадочного: если человек что-то делает и из-за этого происходят какие-то события, то все представляется вполне ясным; загадочными и непостижимыми предстают те вещи вокруг и внутри нас, появление на свет которых вызвано действием таинственных сил природы. 
В русском языке предложения, построенные по агентивной личной модели, имеют более ограниченную сферу употребления в сравнении с аналогичными предложениями в других европейских языках, значительно более ограниченную, например, по сравнению с английским языком. Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывают, что язык отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причем эти события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять, чаще бывают для него плохими, чем хорошими. Как и судьба.

4.2. Русское авось 
В русском языке имеется огромное количество частиц, передающих оценки и чувства говорящего и придающих особую окраску стилю речевого взаимодействия между говорящим и слушающим (см., например, работы Николаева 1985; Rathmayr 1986; Universite de Paris VII 1986). Из европейских языков единственным языком, который в этом отношении мог бы составить конкуренцию русскому, является немецкий. (См., в частности, Wcydt 1969; Weydt et al. 1983; Kemme 1979; Altmann 1976.) 
Однако среди русских частиц есть одна, о которой сами носители языка говорят, что она очень точно отражает ряд особенностей русской культуры и русского национального характера. Речь идет о частице авось. 
Согласно данным толковых словарей (см., например, Ахманова и др. 1969) авось означает просто 'возможно, может быть', а связанное с этим словом выражение на авось имеет значение 'в надежде на ничтожно малый шанс'. Между тем в русском, как, впрочем, и в большинстве других европейских языков, имеется еще одна модальная частица, гораздо ближе, чем авось, стоящая к таким английским словам, как perhaps и maybe. Я имею в виду может быть. Слово авось означает нечто иное, это не просто слово со значением 'возможно', и, хотя при переводе на английский за неимением лучшего эквивалента мы обычно пользуемся словом perhaps 'возможно', есть достаточно много контекстов, в которых слова perhaps и maybe, видимо, не могут быть переведены на русский как авось. Ср., например:

Perhaps John did it? 
и 
Авось Иван это сделал?

Чтобы у читателя сложилось представление  о том, как употребляется слово авось, приведу вначале два примера, взятые из Академического словаря (АН СССР 1957 - 61):

У меня голова болит; я  вышла па воздух - авось пройдет 
(Тургенев). 
Дороги [через реку] нечего было искать; ее вовсе не было видно; следовало идти на авось: где лед держит пока ногу, туда и ступай (Григорович).

Обратим внимание также и на пример из «Капитанской дочки» Пушкина:

Лучше здесь остановиться, да переждать, авось буран утихнет да небо прояснится: тогда найдем дорогу по звездам (Пушкин).

То, что частица авось занимает важное место в русской культуре, и в частности, в русском способе  мышления, отражается в её способности  аккумулировать вокруг себя целую семью  родственных слов и выражений. Так, имеется, например, наречное сочетание на авось, означающее 'действовать в соответствии с отношением, выраженным в слове авось'; есть существительное авось, обозначающее то самое отношение, о котором идет речь (так сказать, авось-отношение); есть глагол авосъкать со значением 'иметь обыкновение говорить авось' (ср. Даль 1955 [1882]: 4); есть существительное авоська, обозначающее сетчатую сумку (которая могла бы, возможно, окажись она под рукой, пригодиться), и др. 
Чтобы понять ту роль, которую частица авось играет в русской народной философии и русском самосознании, рассмотрим следующие характерные примеры:

[Врач-онколог не хочет  признаться себе, что у неё  есть симптомы рака]. Сама-то для  себя она пробавлялась русским авосем: а может быть обойдется? а может только нервное ощущение? (Солженицын). 
Да понадеялся он на русский авось (Пушкин, циг. по Даль 1955 [1882]).

[Мальчик шестнадцати  лет с опухолью кости отказывается  от ампутации ноги, а друг мальчика  пытается убедить его, что это необходимо]: 
- А какая альтернатива? 
- Что? 
- Или нога или жизнь? 
- Да на авось. А может - само пройоет? 
- Нет, Дема, на авось мостов не строят. От авося только авоська осталась. Рассчитывать на такую удачу в рамках разумного нельзя (Солженицын).

[Реакции на Сталинградскую  победу]: 
Сперва, в пору отступления, это слово [русский] связывалось большей частью с отрицательными определениями: российской отсталости, неразберихи, русского бездорожья, русского авось... Но, появившись, национальное сознание ждало дня военного праздника (Гроссман).

Об огромной роли, которую «авось-отношение» играет в русской культуре, говорит бесчисленное количество передаваемых из поколения в поколение народных пословиц и поговорок (часто даже рифмованных). Даль (1955 [1882]) приводит (среди многих других) следующие примеры:

Авось, небось, да третий как-нибудь. 
Держись за авось, поколь не сорвалось. 
Авосьевы города не горожены, авоськины дети не рожены. 
Кто авосьничает, тот и постничает.

Так что же все-таки означает «русское авось»? По существу это отношение, трактующее жизнь как вещь непредсказуемую: «нет смысла строить какие-то планы и пытаться их осуществлять; невозможно рационально организовать свою жизнь, поскольку жизнь нами не контролируется; самое лучшее, что остается делать, это положиться на удачу». Предлагаю следующее толкование частицы авось:

я бы хотел этого: X случится со мной 
поэтому я сделаю Y 
я не могу думать: 'я знаю, что если я сделаю это, случится X' 
никто не может думать: 'я знаю, что случится со мной'

Таким образом, русская частица авось подводит краткий итог теме, пронизывающей насквозь русский язык и русскую культуру, - теме судьбы, неконтролируемости событий, существованию в непознаваемом и не контролируемом рациональным сознанием мере. Если у нас все хорошо, то это тишь потому, что нам просто повезло, а вовсе не потому, что мы овладели какими-то знаниями или умениями и подчинили себе окружающий нас мир. Жизнь непредсказуема и неуправляема, и не нужно чересчур полагаться на силы разума, логики или на свои рациональные действия.

5. Категорические  моральные суждения

5.1. Негативные оценки

Каждого англо-саксонского читателя русских романов поражает, вероятно, обилие абсолютных моральных суждений, в особенности относящихся к  людям по большей части к адресату, но нередко также и к другим лицам. Существенным моментом здесь является то, что все слова, выражающие категорическое моральное осуждение, относятся к разряду существительных. Охарактеризовать действие некоторого лица как подлое или сказать, что кто-то поступил подло, это означает дать этому человеку вполне негативную оценку, однако значительно хуже, конечно, назвать человека подлецом. 
И тем не менее кажется, что русские очень часто употребляют это слово. Ближайшее к нему анпшйская параллель, которая первой приходит на ум, это bastard; в английском языке оно используется как бранное. Но bastard является грубым словом, и на его употребление по сей день наложены определенные ограничения. Русское же подлец в этом смысле никоим образом не является табуированным. Например, для романтической героини Достоевского Катерины Ивановны совершенно естественно назвать Дмитрия Карамазова подлецом (после того, как тот совершил по отношению к ней низкий поступок), но, конечно, она бы никогда не смогла произнести русский эквивалент английского bastard.

Ах, какой вы, говорит, подлец (так и сказала)! 
Какой вы злой, говорит, подлец! Да как вы смеете! (Достоевский).

В этом значении подлец ближе стоит  к английскому scoundrel, нежели к bastard. Однако слово scoundrel является довольно тусклым, литературным, да к тому же несколько архаичным вариантом в английском языке, между тем как русское подлец - это яркое, разговорное слово языка повседневного общения людей. О разном статусе этих слов говорит и статистика. В Засорина 1977, например, в мегакорпусе русских слов (основанном на миллионе широко распространенных в каждодневной речи единиц) имя подлец встречается целых тридцать раз, тогда как в соответствующем американском корпусе слов (Kucera, Francis 1967) слово scoundrel встречается лишь дважды. 
Более того, подлец - это не единственное русское слово, выражающее категорическое моральное осуждение человека. Имеются, например, такие слова, как негодяй или мерзавец, которые являются столь же экспрессивными, разговорными и обиходными. В корпусе Засориной частота этих слов вполне сопоставима с частотой слова подлец; для мерзавец эта цифра составляет двадцать пять, а для негодяй - двадцать. В английском, напротив, scoundrel - фактически единственное слово такого рода. Так, приводящиеся рядом со scoundrel в тезаурусе Роже (Roget 1984) слова rascal и villain являются еще более архаичными и не используются в целях серьезного морального осуждения (общепринятого британского жаргонного употребления слова villain мы здесь не касаемся, поскольку оно не имеет прямого отношения к обсуждаемой проблеме). 
В действительности, в длинном списке слов и выражений тезауруса Роже, стоящих под рубрикой 'плохой человек', единственные единицы, которые хоть сколько-нибудь близко соответствуют по силе словам подлец, негодяй или мерзавец, это зоологизмы типа reptile 'рептилия', viper 'змея' и, можно сюда добавить еще, swine 'свинья', т. е. метафорические обозначения людей с помощью имен животных. Однако для них уже есть соответствия в русском в виде зоологизмов типа гад, свинья и в особенности скотина (от русского скот). 
Таким образом, можно заключить, что в русском языке имеется по крайней мере три широко употребляемых негабуированных имени, служащих для выражения категорического морального осуждения (подлец, мерзавец и негодяй), в то время как английский язык обладает только одним, да и то довольно сомнительным, словом подобного рода (scoundrel), при этом суммарная частота трех русских слов в соответствующем корпусе данных составляет семьдесят пять на миллион, а английское слово имеет частоту всего лишь два на миллион словоупотреблений. Все это очень яркие различия.

Русский

Английский

подлец 30 
мерзавец 25 
негодяй 20 
общая 75

scoundrel 2 
 
 
2

Каково же точное значение русских  существительных, выражающих категорическое моральное осуждение? На этот вопрос ответить очень сложно, и существующие русские словари едва ли могут оказать нам тут какую-либо помощь. Очевидно, что русская языковая интуиция даст возможность почувствовать близость этих трех слов друг к другу, потому что они часто выступают вместе, так, как если бы они были квазисинонимичными. Например:

Заметил, подлец! - подумал  Пустяков. - По роже вижу, что заметил.!! 
А он, мерзавец, кляузник. Завтра же донесет директору! (Чехов).

Какой мерзавец! Боже мой! Какой неслыханный негодяй!  
(А. Н. Толстой, цит. в АН СССР 1957-61). 
 
Негодяй, подлый человек, но ведь - благодетель... (Чехов).

Тем не менее значения у этих трех слов не полностью тождественны. Разницу  между ними помогают понять различия в их этимологии. Существительное мерзавец этимологически соотносится с глаголом мерзить 'вызывать отвращение' и с прилагательным мерзкий, которое Даль (1955 [1882]) толкует как 'отвратительный'. Слово подлец относится к человеку не столько омерзительному или отвратительному, сколько бесчестному (и потому низкому). 
В этом отношении русское слово подлец ближе, чем все другие слова, стоит к английскому bastard. Подобно слову bastard, слово подлец также часто произносится импульсивно, как мгновенная реакция на единичный акт - неожиданно плохой и бесчестный. При полновесном употреблении этого слова (а не в качестве общего применяемого ко всем случаям ругательства) оно вызывает в сознании образ лица, оценка которого говорящим падает от нормального (ожидаемого) уровня до сравнительно низкого. Даль (1955 [1882]) приводит следующие пояснения к этому слову 'низкий, бесчестный, грязный, презренный', и вес это весьма полезные намеки на i о, как должно выглядеть точное толкование данного слова. 
Так, например, героине Достоевского Катерине Ивановне лихой молодой офицер Дмитрий Карамазов поначалу казался человеком честным, и только после того, как тот. предприняв очевидным образом бессовестную попытку воспользоваться её безвыходным положением, сразу резко упал в её глазах, она бросает ему : «Подлец!» 
Далее, слова подлец и подлый в русском языке часто противопоставляются слову благородный: если первые два указывают на моральную низость человека, на его деградацию, то последнее говорит о его моральном весе, о морально высоком облике². Например:

Красива она была тем  в ту минуту, что она благородная, а я подлец, что в величии  своего великодушия и жертвы своей  за отца, а я клоп. И вот от меня, клопа и подлеца, она вся -зависит, вся кругом и с душой и с  телом (Достоевский).

В этом примере говорящий постоянно  применяет слово подлец к самоу себе, типично русский жест морального битья себя в грудь. 
Относительно слова негодяй заметим, что этимологически оно связано с прилагательным негодный и с выражением не годится, каждое из которых указывает на то, что какая-то вещь или событие «не соответствуют» определенным нормам и тем самым «бесполезны». Так, Даль (1955 [1882]) следующим образом описывает слово негодяй: 'ни к чему или никуда неспособный, дурной, плохой; человек негодный, дело негодное, сапоги негодные'. Если человек характеризуется как негодяй, то это предполагает глубокою аморальность, моральную гнилость лица, типичною для такого человека, каким был Федор Карамазов, от которого «нельзя было ожидать ничего хорошего». 
Можно было бы даже сказать, что эти три существительных со значением обвинения связаны с разными чувствами: мерзавец предполагает нечто вроде отвращения, подлец что-то типа морального негодования, соединенного с чувством презрения, а слово негодяй связано с чем-то вроде морального отбрасывания, сопровождаемого гневом. 
Для того, чтобы показать общие компоненты значений слов подлец, мерзавец и негодяй, мы можем предложить следующие трисемантических выражения:

a) X - очень плохой человек 
6) X может делать очень плохие вещи 
в) Когда я думаю об X, я чувствую что-то плохое.

Чтобы эксплицировать различия между  ними, можно предложить для каждого  из них дополнительные смысловые  компоненты. Например, для слова мерзавец я в порядке гипотезы хочу предложить выражение 'Я не хочу быть рядом с этим человеком', для слова подлец - компоненты 'X не такой, как другие люди' и 'X может делать плохие вещи, которые другие люди делать не могут', для слова негодяй - компоненты 'нельзя думать: X будет делать хорошие вещи' 'можно думать: X будет делать плохие вещи'. 
Эти компоненты не мотивированы этимологией (которая может не только снабжать нас полезными отмычками, раскрывающими толкование слова, но и сбивать с толку, предлагая ложные ключи); их появление объясняется несколько различающимися сферами использования описываемых слов, а также тем, что лучшие образцы их употребления (например, в литературе), несмотря на возможные пересечения, тоже отличаются один от другого.

5.2. Позитивные суждения 
В заключение нужно отметить, что русские точно так же эмоциональны и склонны к крайностям при выражении морального восторга, как и при выражении морального осуждения. Например, Марина Цветаева в одном из своих писем так описывает своего мужа:

Он необычайно и благородно красив, он прекрасен внешне и внутренно... Он блестяще одарен, умен, благороден. Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша!

Подобным образом, когда Цветаева описывает свою двадцатилетнюю дочь Алю, она характеризует её не только как «умную» и «ребячливую», но также говорит о ней как о «великодушной» и «благородной». По всей видимости, немногие англичане описывают своих супругов или детей в подобных выражениях. Вспомним также предложение из «Войны и мира»: «Это была такая благородная, такая возвышенная душа!» 
Отсутствие каких-либо ограничений на выражение русскими морального восторга отражается в высокой частотности таких прилагате.дьных, как благородный, - по данным словаря Засориной (1977) пятьдесят четыре раза против двадцати трех для английского эквивалента noble по словарю Kucera, Francis (1967) - и прежде всего в исключительно высокой частотности слова прекрасный, которое обычно используется для выражения «морального восторга». 
Очень часто встречающееся выражение прекрасный человек означает буквально 'красивое человеческое существо', а поскольку прилагательное прекрасный может также применяться и по отношению к вещам, которые являются красивыми (или замечательными) в других отношениях, высокую частоту употребления слова прекрасный в моральном смысле трудно документально обосновать, опираясь па работы типа словаря Засориной. И все же следующие цифры, я полагаю, чрезвычайно убедительны:

beautiful 
красивый 
прекрасный

127 
190 
130

Эти статистические данные показывают, что основное русское прилагательное красивый употребляется чаще, чем его английский эквивалент beautiful, и что к тому же в русском языке есть еще одно прилагательное, прекрасный, которое может означать либо 'красивый', либо 'красивый морально' и которое также обладает очень высокой частотой. 
Тем не менее, поскольку и в английском и в русском языках имеются некоторые другие прилагательные, которые также могут использоваться для выражения обобщенного восторга по поводу некоего лица (ср. Она чудесный человек), расхождения между языками в сфере выражения предельного морального восторга менее очевидны, чем различия, касающимися сферы морального осуждения. К этому следует также добавить, что при передаче отрицательных оценок в английской речи имеется тенденция прибегать к разного рода смягчающим выражениям (по всей видимости, это делается с целью не нарушить общественную гармонию), а при выражении положительной оценки некоторых, как правило, обыкновенных вещей (но все же не для поощрения серьезных моральных добродетелей) охотно прибегают к гиперболе (по-видимому, ради той же самой социальной гармонии). Ср. Восхитительное платье!, Какие великолепные розы!, Эта кастрюля роскошная!; см. Wierzbicka 1985 и Wierzbicka 1991). Русская же речь отдает предпочтение гиперболам для выражения любых оценок, как положительных, так и отрицательных, и, в частности, моральных. Такая любовь к категорическим моральным суждениям, конечно же, является отголоском моральной и эмоциональной ориентации русской души

6. Выводы

Наша предварительная попытка  охарактеризовать русский язык как семантический и культурный универсум может показаться делом абсолютно безрассудным. Я согласна с тем, что подобного рода предприятия требуют определенного интеллектуального риска, который полностью отсутствует как в накоплении позитивистских языковых и иных сведений, так и в играх генсративистов (а также других лингвистов) с формальными моделями. Я думаю, однако, что стоит пойти на такой риск и хотя, возможно, благоразумно было бы избегать его в тот период, когда ещё не выработаны адекватные исследовательские приемы в этой области, постоянные неудачи в их разработке едва ли будут составлять предмет вечной гордости лингвистов. Что же касается генс-ративистских и иных формальных моделей, то здесь прямым следствием отказа от риска явилось полное отсутствие сколько-нибудь серьезных результатов на пути более глубокого понимания сути культуры и каких-либо надежд на продвижение по этому пути. 
О чем нельзя говорить, о том следует молчать, что нельзя исследовать, то не может стать объектом научного анализа. Но границы области, открытой для серьезного изучения, могут распространяться значительно дальше тех мест, которые, как принято считать под воздействием авторитетов современной лингвистики, являются предельными. В работе Hymes 1961:46 говорится: «Интерпретация когнитивных стилей и даже само признание факта их наличия сильно пострадали как от тех друзей, которые слишком часто рассматривали проблему в отрыве от различных типов контроля, характерных для культурно-исторических изысканий, так и от тех, кто придавал контролю чересчур большое значение, настолько большое, что при этом, казалось бы, многие хорошо известные исторические факты придется явно отбрасывать как ложные. Данную проблему следует освободить от всякой зависимости подобного рода, в первую очередь признав её как таковую: как проблему описания и интерпретации аспекта культуры, одного из тех многих аспектов, которые могут и должны быть описаны и эмпирически и исторически, если соответствующая историческая или эволюционная теория культуры претендует на то, чтобы быть вполне адекватной. Пример соединения проблемы когнитивных стилей с типологией мы находим в работе Сепира. Обоснованность и важность такого соединения подтверждаются, с одной стороны, тем, что типологический контекст может придать необходимую силу собственно анализу когнитивного стиля, а, с другой стороны, должное внимание к когнитивному стилю может усилить роль в типологии семантических параметров языка. Возможно, что, опираясь на понятие когнитивного стиля, связанного непосредственно с типологией, а также на некоторую теоретическую конструкцию, в рамках которой языки представлены как продукты исторического развития, удастся быть одновременно философски нейтральным, лингвистически точным и вместе с тем чуть рискованным» (Hymes 1961: 46). 
Я согласна, что изучение связей между языком и культурой вообще и языком и «национальным характером» в частности в прошлом пострадали от друзей так же (по крайней мере, не меньше), как от врагов. Однако я полагаю, что естественный семантический язык, построенный на базе универсальных семантических примитивов, предоставляет нам более совершенный методологический инструмент, чем то, что было у наших предшественников, и что потому настала пора, когда «опасные», но исключительно важные и чрезвычайно привлекательные проблемы, с которыми мы здесь имели дело, снова должны попасть в центр внимания лингвистов.