Автор работы: Пользователь скрыл имя, 22 Декабря 2012 в 15:41, статья
Мне уже как-то (Wierzbicka 1990) доводилось писать о том, что в наиболее полной мере особенности русского национального характера раскрываются и отражаются в трех уникальных понятиях русской культуры. Я имею в виду такие понятия, как душа, судьба и тоска, которые постоянно возникают в повседневном речевом общении и к которым неоднократно возвращается русская литература (как «высокая», так и народная).
Вы видите, где правда и где неправда, а я точно потеряла зрение, ничего не вижу» (Чехов, «Вишневый сад»).
В-третьих, в польском языке, в отличие от русского, нет множества пословиц, посвященных правде и неправде.
В-четвертых, в польском языке нет
точного эквивалента для слова
И так далее. Я не хочу здесь подробно заниматься сопоставлением русского и польского языков, а только хочу указать на уникальность экстремального противопоставления правды и неправды (и правды и лжи) в русском языке.
В романе Булгакова «Мастер и Маргарита» Иешуа-Иисус замечает: «Правду говорить легко и приятно». Русский лингвист И. Б. Шатуновский цитирует это высказывание в своей статье о «правде» и «истине» и комментирует: «Процесс говорения того, что думаешь/ знаешь, гораздо более прост и требует меньше усилий, чем процедура «искажения» истины, требующая подключения воображения» [Шатуновский 1991: 36]. На самом деле можно полагать, что и на замечание Булгаковского Иешуа, и на замечание Шатуновского повлияли русские культурные скрипты. Нет сомнения, что с точки зрения многих других культур процесс «говорения правды» не показался бы столь простым, и моральный контраст между «говорением правды» и «говорением неправды» не показался бы столь черно-белым.
Во многих других культурах идея, что хорошо говорить правду несмотря на обстоятельства и на возможные последствия, могла бы представляться очень странной. Во многих других культурах люди думают, что говорить правду трудно и опасно и что часто легче и лучше говорить то, чего ожидают другие, то, что принято говорить или даже употреблять готовые конвенциональные формулы. (См. об этом, например, в работах Годарда, посвященных малайской культуре [Goddard 1997; 2001]). Я вернусь к этому вопросу в конце статьи.
7. Нечто о вранье
Предложенный здесь скрипт о
«правде» и «неправде» можно бы оспаривать
на основании выраженного
С недавнего времени меня вдруг осенила мысль, что у нас в России, в классах интеллигентных, даже совсем и не может быть нелгущего человека. Это именно потому, что у нас могут лгать даже совершенно честные люди. Я убежден, что в других нациях, в огромном большинстве, лгут только одни негодяи; лгут из практической выгоды, то есть прямо с преступными целями. Ну а у нас могут лгать совершенно даром самые почтенные люди и с самыми почтенными целями. У нас, в огромном большинстве, лгут из гостеприимства. Хочется произвесть эстетическое впечатление в слушателе, доставить удовольствие, ну и лгут, даже, так сказать, жертвуя собою слушателю.
Американский антрополог Дэйл Песмэн в книге «Russia and Soul: An Exploration» как будто принимает точку зрения Достоевского, когда говорит, что, хотя у нее нет сравнительных статистических данных насчет склонности разных наций к тому, чтобы лгать (к «mendacity»), в русском языке есть несомненно очень богатый словарь в этой области. Она цитирует в этой связи не только слова неправда, ложь и вранье, но и разные видовые разновидности глагола врать, такие, как приврать, соврать, наврать и так далее [Pesmen 2000: 64].
Я думаю, однако, что это лексическое богатство показывает скорее интерес к «правде» и отрицательное отношение к «неправде», чем что-либо другое. То, о чем говорит Достоевский - «вранье из гостеприимства», - по-английски назвали бы скорее всего white lies, «белой ложью», то есть не считали бы это настоящей ложью.
Правда, в русском языке есть так называемое «художественное вранье», о котором «Новый объяснительный словарь» пишет так:
Наиболее типичный случай вранья – это «художественное» вранье – игра воображения, вымысел, болтовня, не имеющая отношения к действительности. Такое вранье вполне невинно; в качестве цели оно преследует не личную корысть, а развлечение, потому что оно интереснее, забавнее, увлекательнее правды. Ср. «Все с интересом прослушали это занимательное повествование, а когда Бегемот кончил его, все хором воскликнули: Враньe! (…)» (Булгаков, «Мастер и Маргарита») [В. Апресян 2000: 226].
Существование жанра «художественного вранья» в русской культуре показывает, что внимание к «правде» и «неправде», характерное для этой культуры, касается не просто высказываний, которые «правда» или «неправда», а скорее межличностных отношений: дело в том, что ты хочешь сказать другим людям и хочешь ли ты или не хочешь обмануть их (как указывается в «Новом объяснительном словаре», обман - это тоже очень важное понятие в русской наивной картине мира). Именно поэтому предложенный мною культурный скрипт включает в себя части, которые выделены здесь большими буквами:
а) люди говорят два рода вещей ДРУГИМ ЛЮДЯМ
б) вещи одного рода - правда
в) хорошо, если кто-то хочет говорить вещи этого рода ДРУГИМ ЛЮДЯМ
г) вещи второго рода - неправда
д) нехорошо, если кто-то хочет говорить вещи этого второго рода ДРУГИМ ЛЮДЯМ
е) ПЛОХО, ЕСЛИ КТО-ТО ХОЧЕТ, ЧТОБЫ ДРУГИЕ ЛЮДИ ДУМАЛИ, ЧТО ЭТИ ВЕЩИ – ПРАВДА
«Художественное вранье» не считается обязательно чем-то плохим, потому что оно не включает в себя последний компонент этого скрипта.
В работе о семантике русского глагола М. А. Кронгауз [Кронгауз 1993: 33] спрашивает: «Почему возможно оболгать человека и нельзя обоврать?» Ответ, предлагаемый Кронгаузом, лежит в разбиении глаголов речи на «глаголы текста» и «глаголы взаимодействия или воздействия с помощью речи». Глагол врать (который означает ‘порождать ложные тексты’) принадлежит к первому из этих классов, глагол лгать (характеризующий отношение к другому человеку) - ко второму.
По сути дела, рассуждение Кронгауза соответствует анализу, предложенному мною; оно также приводит к выводу, что, в некотором смысле, лгать хуже, чем (просто) врать. (Ср. также замечание Пастернака о том, что в смысле слова врать нет намерения обмана, цитируемое в работе [Mondry, Taylor 1992: 139]).
В русском языке есть много приемов речи, которые связывают правду с другими людьми, с характером межличностного общения. Например, есть разговорный ответ «неправда!», который выражает протест; есть часто употребляемое выражение «не правда ли?», ищущее согласия во имя правды; есть часто употребляемые выражения «честное слово» и «клянусь»; есть разговорные мольбы «верь мне!», «поверь мне!»; есть разговорный ответ «верно», связывающий правду с верой и достоверностью, и другие.
Светлана Бойм в книге «Сommon Places: Mythologies of Everyday Life in Russia» [Boym 1994: 99] отмечает, что Достоевский в «Дневнике писателя» критиковал западную юридическую систему за то, что она основана на идее «объективных доводов» («evidence»), вместо того, чтобы опираться просто на правду в человеческой речи. И действительно, в русской литературе вообще понятие правды часто связано с понятием веры: хорошо, если можно верить тому, что кто-то нам говорит. Характерный пример из романа «Война и Мир»:
Князю Андрею казалось, что это полоскание волн к словам Пьера приговаривало: «Правда, верь этому».
В англосаксонской культуре, с другой стороны, понятие «правды» (то есть «truth») связано не с идеей чьих-то слов, которым можно верить, а с идеей фактов, установленных объективно. Очень характерно в этой связи следующее высказывание Джона Мильтона, автора «Утраченного рая»:
A man may be a heretic in the truth; and if he believes things only because his father says so, or the assembly so determines, without knowing other reason, though his belief be true, yet the very truth he holds becomes his heresy» [Milton 1990: 261].
Как я пыталась показать в работе [Wierzbicka 2002], за последние столетия в англосаксонской культуре значение понятия «truth» значительно сократилось, а его место все больше и больше занимает понятие «evidence». Но понятие «truth» осталось как культурная ценность, и оно больше связано со знанием, рациональным мышлением и объективными доводами («evidence»), чем с человеческой речью и возможностью верить другим людям.
В русской культуре, с ее двойной концепцией «истины» и «правды» и с ее интересом к миру человеческих отношений, понятие «правды» связано с другими важными культурными темами, касающимися людей: с темой «общения», с темой «искренности», с темой «души».
8. «Правда» в человеческих отношениях
С точки зрения англосаксонской культуры любовь к «правде», характерная для русской культуры, может представляться чрезмерной: даже если кому-то легко и приятно говорить правду, всегда ли приятно ее слушать? Русские фразы, такие, как резать правду в глаза, показывают, что носители русской культуры отдают себе отчет в том, что слушать правду может быть неприятно и даже больно. Тем не менее эти фразы показывают, что в иерархии ценностей, характерной для русской культуры, желание говорить правду стоит может быть выше желания не причинять боли собеседнику. Например, резать правду в глаза скорее всего хорошо.
Точно так же скорее всего хорошо говорить то, что ты думаешь, без обиняков; хорошо говорить прямо, даже если ты знаешь, что другому это будет неприятно. Приведу характерный пример из Чехова («Иванов»):
Львов: «Николай Алексеевич, буду говорить прямо, без обиняков. В вашем голосе, в вашей интонации, не говоря уже о словах, столько бездушного эгоизма, столько холодного бессердечия… (…) Не могу я вам высказать, нет у меня дара слова, но вы мне глубоко несимпатичны…»
Тот, кому адресовано это высказывание, не обижается, а, напротив, высоко оценивает прямоту говорящего:
Иванов: «Может быть, может быть… Вам со стороны виднее. Очень возможно, что вы меня понимаете… Вероятно, я очень, очень, виноват… (…) Вы, доктор, не любите меня и не скрываете этого, это делает честь вашему сердцу…»
Но хорошо говорить «прямо» не только о моральных недостатках нашего собеседника, но и о другом, например о его наружности. Например, в Чеховской пьесе «Три сестры» Маша говорит Вершинину, которого она не видела многие годы:
О, как вы постарели! (Сквозь слёзы) Как вы постарели.
В пьесе «Вишневый сад» Любовь Андреевна подобным образом приветствует студента Трофимова:
Что же, Петя? Отчего вы так подурнели? Отчего постарели?
Потом она обращается к своему брату, Леониду, целует его и говорит:
Постарел и ты, Леонид.
Любовь Андреевна любит своего брата и хорошо относится к Трофимову, но для нее важнее «сказать правду» (и выразить то, что она думает), чем заботиться о том впечатлении, которое ее слова произведут на собеседника. Добрая и кроткая дочь Любови Андреевны, Варя, говорит похожие вещи - без всякой злобы, а только чтобы сказать правду:
Какой вы стали некрасивый, Петя, как постарели.
Сходным образом в романе Толстого «Война и Мир» князь Андрей, который встречается с Пьером после долгой разлуки, говорит ему:
Ну ты как? Все толстеешь.
И еще один пример - из современной речи (личное сообщение Валентины Апресян). Встреча близких друзей (молодой женщины и молодого мужчины) в аэропорту:
– Поседела ты, старушка!
– А ты потолстел, мой милый!
С точки зрения англосаксонской культуры такие замечания в таких ситуациях почти немыслимы (кроме шутки). Против них есть очень сильные культурные скрипты. В русской же культуре они, по-видимому, допустимы - вероятно, во имя «правды» и связанного с правдой идеала «искренности».
9. Связь между «правдой» и «искренностью»
Русское слово искренность обычно переводится на английский язык как «sincerity», но на самом деле оно употребляется гораздо шире; кроме того, оно обладает бóльшим культурным значением. Об «искренности» часто говорят по-русски как о ценном личном качестве, как по-английски говорят о том, что называется «kindness». Несколько примеров из пьесы Чехова «Иванов»:
Это верный, искренний человек!
Он меня ужасно утомил, но мне все-таки симпатичен; в нем много искренности!
Был я молодым, горячим, искренним, неглупым…
Как показывает последний пример, утрату своей искренности можно оплакивать так же, как утрату своей молодости. Наречие искренно часто употребляется, в отличие от английского слова sincerity, при высказывании чувств и желаний, например в «Трех сестрах»:
Дорогая сестра, позволь мне пожелать искренно, от души…
Чтобы увидеть, что искренность употребляется шире, чем английское sincerity, интересно рассмотреть следующее высказывание из романа «В круге первом» [Солженицын 1968]:
Абакумов не испугался – столько детской искренности и непосредственности было в голосе и во всех движениях странного инженера, что он стерпел этот натиск и с любопытством смотрел на Прянчикова, не слушая.
В английском переводе романа слово искренность переведено как innocence; и в самом деле, слово sincerity здесь бы не подошло (и вообще словосочетание «childlike sincerity» звучит по-английски странно). Как показано в работе Годарда [Goddard 2001], sincerity связано с ситуациями, когда человек говорит что-то, что соответствует общественным конвенциям и что считается вежливым. Принимая в основном идеи Годарда на эту тему, я предлагаю для слова sincerity следующее толкование: