Евангельские мотивы в зарубежной литературе

Евангельские мотивы в зарубежной литературе

  В XX веке картина меняется, и начинаются вновь поиски  вечного. Двадцатый век, насыщенный кризисами, социально-политическими проблемами, является периодом, когда евангельская тема становится особенно актуальной. Состояние общества, атмосфера духовной жизни заставляют задуматься над многими «вопросами бытия»: что такое любовь, истина, ложь, предательство, вера.

     Многие писатели минувшего  века затрагивали библейские  мотивы в своих произведениях: Л. Толстой, Н. Голованов, Л.Андреев, М. Булгаков, Ю. Нагибин, М. Волошин, Х.Л. Борхес, ранней прозе Р. Киплинга и многие другие. 

      Здесь можно  упомянуть и роман Гауптмана  «Повелитель мух», и  «Юродивый во Христе Эмануэль Квинт» - роман немецкого писателя Герхарта Гауптмана , и  «Монсеньёр Кихот» - роман  Генри Грэма Грина, и  известное произведение многотомный толстый роман Томаса Манна «Иосиф и его братья».

1. Роман Томаса Манна «Иосиф и его братья».

       В Библии  эпизод о жизни Иосифа не  несет на себе глубинной духовной, мистической нагрузки. Это история  почти светская, в том смысле, что там разыгрываются драматические  события, которые прочно врезались  в память людей, которые действительно  похожи на роман с приключениями, победами.   В целом автор  романа придерживается библейского  сюжета. Но священный библейский  писатель, который составлял Книгу  Бытия, привел этот драматический, приключенческий, можно сказать, рассказ, чтобы показать, какими удивительными  путями, какими, казалось бы, сложными, иногда парадоксальными путями, где сталкиваются случайности, неожиданности, ведет Бог своих избранников, как Он все равно сохраняет  то, что задумал, и как человек, попавший в совершенно чуждую  ему ситуацию, может сохранять  в сердце свои устои, духовные  и нравственные заветы. В этом  романе очень интересно соприкоснулись  Писание и литература.

    Томас Манн  пишет медленно, подробно, как вообще  свойственно ему. Это размышления  обо всем: и о Иакове, отце Иосифа, и о его предках. В романе  намешано очень много материала  из исторических исследований, но  не нужно искать там действительную  историю, в нём многое построено  на человеке. Иосиф представлен  чуть ли не как религиозный  мыслитель, и его нравственные, религиозные  поиски создавали некий образ Бога и взаимоотношений человека с Богом. Конструкция Томаса Манна отрывается от реальной библейской истории, и остается лишь размышлением на эту тему.

     Роман Томаса  Манна «Иосиф и его братья» - это история – повод  «для  размышления над духом человеческим, над его стремлением к вечности, над тайной Бога; там без конца  все вращается вокруг поисков  Бога, человечество ищет Бога  — то, чего в библейском рассказе  об Иосифе нет. И в этом-то  как раз особенность и парадокс: Томас Манн, отталкиваясь от этого  библейского сюжета, углубляется  в сферу религиозных исканий.»   

2. Роман Уильяма Голдинга «Повелитель мух»

     Уильям Голдинг  на протяжении всего своего  творчества размышлял над проблемами  добра и зла, человеческой природы, бытия Бога. Все эти вечные  вопросы заключались им в форму  философско-аллегорических романов, полных библейских мотивов и  образов. Особое место в наследии  Голдинга занимает самый известный  его роман «Повелитель мух». Одним  из центральных в книге является  образ Саймона, в котором воплотились  представления писателя о любви, сострадании и жертвенности.

     Скрытое сопоставление  с апостолом присутствует уже  на уровне имени героя. «Саймон» («Симон») — имя одного из двенадцати  апостолов, который был призван  Христом и которому Господь  дал новое имя — Петр .Иисус нарекает Симона Петром, это имя означает «камень», на этом «камне» Христос задумывает основать Свою Церковь. В романе Голдинга Саймон превращает джунгли в церковь: «Они… остановились, с любопытством рассматривая кусты вокруг. Саймон заговорил первый:

— Как свечи. Кусты в свечах. Это такие почки.

Кусты были темные, вечнозеленые, сильно пахли и тянули вверх, к свету, зеленые восковые свечи». Саймону не случайно приходит на ум такое сравнение: он был певчим церковного хора, скорее всего, католической церкви, где во время богослужения зажигается множество свечей. Описание зеленых свечек в тексте встречается каждый раз, когда Саймон уходит в джунгли, чтобы побыть одному. По христианским представлениям свеча — символ души человеческой перед Богом. И быть может, упоминание о зеленых свечках предназначено дать нам понять, что он уединяется для молитвы.

     Для Голдинга  характерно, что Симон Петр, чье  имя носит его герой, являет  собой не только пример святости, но и грешного человека. Именно  он трижды прилюдно отрекается от Христа . Возможно, потому, что в его образе показана борьба двух начал в природе человеческой — грешной и нравственно-духовной, отвергающей зло — Голдинг дает его имя своему любимому герою.

     Не только  имя, но и внешность Саймона  значима. Он похож на традиционный  образ Иисуса Христа: он аскетичного  телосложения, ходит босиком, у него  длинные темные волосы, худое  острое лицо с широким низким  лбом и сияющие, притягивающие  внимание глаза.

     С библейскими  святыми Саймона роднит способность  пророчествовать. В момент отчаяния  Ральфа Саймон предсказывает  ему, что тот вернется домой: «Ты  еще вернешься, вот увидишь. Просто  я чувствую — ты обязательно  вернешься». Себя Саймон не включает  в это пророчество, очевидно, подобно  Христу, предвидя скорую смерть .

     В знаковом  эпизоде 4 главы («Длинные волосы, раскрашенные  лица») Голдинг, указывает на аналогию, которую можно провести между  Саймоном и Иисусом Христом: «На  вершине горы крылато кружили  и бились, раздирая Саймона, страсти». И тут возникает другой образ  — будто над Саймоном кружит  черный ангел, и участь героя  уже предрешена.

Писатель употребляет слово «passions», которое в единственном числе имеет семантику «страсть», «взрыв чувств», «сильное душевное волнение». Но в контексте данное слово употреблено во множественном числе, а в этой форме имеет два дополнительных значения:   «Страсти Господни» (то есть муки Христа на кресте и непосредственно связанные с этим события, рассказ о них или их воспроизведение в церкви во время Страстной недели) и «история жизни того или иного мученика». Сопоставление перевода и текста в подлиннике говорит об игре слов: тут скрыты и сравнение Саймона с Христом, и намек на то, что события на острове приобретают характер инсценировки Страстей Господних, где Саймону отведена главная роль Спасителя; и намек на мученический характер его жизни и смерти.

     Обратимся  к описанию Саймона непосредственно  перед ключевым эпизодом романа  — разговором с Повелителем  мух: «Он опустился на коленки, и солнце хлестнуло его лучом. Тогда, в тот раз, воздух трясся от зноя; а теперь нависал и пугал. Скоро густая длинная грива Саймона взмокла от пота. Саймон неловко вертелся и так и сяк. Солнце било нещадно. Скоро ему захотелось пить, потом просто ужасно захотелось. Он все стоял на коленях».

 «Он встал на колени, и стрела солнца атаковала  его. В прошлый раз воздух вибрировал  от зноя, но сейчас он угрожал. Вскоре пот начал капать с  его длинных спутанных волос. Он беспокойно двигался, метался, но не было спасения от солнца. Теперь ему хотелось пить. Он  продолжал стоять на коленях».

     Построчный  перевод помогает увидеть, как  писатель мельчайшими штрихами  вырисовывает образ Саймона, показывает, что ему предстоит, как и Христу, много страдать, даже солнце пытается  ранить его лучом, как стрелой (тут снова возникает аналогия  с образом Спасителя, которого  пронзают копьем во время казни ). Сопоставление перевода и подлинника демонстрирует даже внешнее сходство Саймона с традиционным обликом страдающего Христа. В главе, в которой Саймон разговаривает с Повелителем мух, Голдинг еще более явно указывает на это сходство: «Саймон поднял лицо, из-под тяжелых мокрых прядей посмотрел в небо», «голова у Саймона чуть запрокинулась», «лицо его было лишено выраженья, а возле рта и на подбородке запеклась кровь».

     Несмотря на  угрозы Повелителя мух, Саймон  мужественно идет до конца  в познании истины. Он пересиливает  дурноту и взбирается на гору, где якобы обитает Зверь, чтобы  убедиться, что никакого Зверя  нет, а есть только раскачивающееся  на ветру тело мертвого летчика. И тогда гора становится для  Саймона Голгофой, где герой принимает  мученическую смерть. Саймон и  поднимается на гору, как на  Голгофу, с трудом, в муках: «Он  пошел дальше, спотыкаясь от усталости, но не останавливаясь. В глазах  не было всегдашнего сиянья. Он  продвигался вперед с унылой  сосредоточенностью, как старик». «Саймон  бросился вниз, у него подкашивались  ноги, он заставлял себя идти, но ковылял кое-как». Когда же  он пытается донести правду  до остальных, его зверски убивают. Смерть Саймона страшна. Подобно  Христу, он остался непонятым, одиноким  в предсмертных муках, над ним  тоже жестоко издевались. Вслед  за Христом он умер мученической  смертью, из-за своей любви к  ближним.

     После смерти  Саймона Голдинг как бы канонизирует  его: «Вода двинулась дальше и  одела жесткие космы Саймона  светом. Высеребрился овал лица, и мрамором статуи засверкало  плечо. Странно бдящие существа  с горящими глазами и дымными  шлейфами суетились вокруг головы . Медленно, в бахромке любопытных блестящих существ, само — серебряный очерк под взглядом вечных созвездий, мертвое тело Саймона поплыло в открытое море». «Странные лучистые создания с горящими глазами», «суетящиеся» вокруг головы мертвого Саймона, составляют как бы нимб Христа, мученика.

3. «Юродивый во Христе Эмануэль Квинт» - роман немецкого писателя Герхарта Гауптмана.

       Немецкий  писатель Герхарт Гауптман попытался  пойти по тому же пути, по  которому шли некоторые немецкие  художники конца ХIХ и начала  ХХ вв.: представить себе Иисуса  Христа в нашем современном  обществе. Гауптман пишет роман, который он назвал «Юродивый  во Христе Эмануэль Квинт».

    Это очень странный  роман о жизни проповедника  из народа, который внезапно вышел  говорить о Царстве Божием  в захолустном немецком городке. И дальше разворачивается парафраз  евангельской истории. Этот проповедник  встречает своего Крестителя  — это суровый протестантский  пастор, который кричит всем: «Покайтесь!», и он тоже совершает некое  крещение в речушке около села. Герой романа Эмануэль (имя его  означает «с нами Бог») приходит  к нему, у него появляются последователи, апостолы, есть там и свой Иуда. Правда, кончил он не Голгофой.

     В романе  есть изгнание торгующих из  храма, когда Эмануэль Квинт пришел  и разогнал их в храме, разбил  алтарь; он подвергся общественному  остракизму после ареста и  скитался по городам. В конце  концов он решил, что Христос  живет в нем, что Он воплотился  в нем. Он стучится в дом, спрашивают: «Кто там?» — он отвечает: «Христос», — и дверь захлопывается. И  Гауптман пишет: «По всем городам  шум этих дверей, он мог бы  разбудить небо: Христос стучится  в дверь, и все захлопывают  двери. И какое счастье, — пишет  он, — что это был не настоящий  Христос, а просто бедный юродивый, а то бы столько военных, чиновников, епископов, бургомистров подверглись  суровому осуждению». А потом  прибавляет: «А что если это  действительно был Христос, Который под видом несчастного юродивого пришел проверить, насколько созрело посеянное Им семя?».

   Эмануэль Квинт  погибает в горах, тайна остается  скрытой; когда его нашли, в руках  у него была зажата бумажка  со словами: «Тайна Царства» —  и вопросительный знак. Роман  получился двусмысленным: это и  о жизни Христа на фоне современного  общества, и в то же время  всегда можно сказать, что это  не Он. Действительно, Гауптман изобразил  только юродивого; ничего подобного  Евангелию с его внутренним  могуществом в романе нет.

    Несмотря на  кажущуюся безнадежность, Саймон  становится экзорцистом — изгоняющим  дьявола, Повелителя мух, ибо смертью  своей изгоняет призраков, страх  и ложь с острова; но смерть  становится также мощным толчком  к осознанию мальчиками своей  грешной природы. Не случайно  дети все без исключения, плачут  в конце романа, осознавая темноту  души человеческой, которую, как  они убедились, каждому следует держать под контролем.

    Библейские образы  Иисуса Христа, апостола Петра, а  также библейские мотивы жертвенности, божественного искупления отражены  в образе Саймона. От него во  всех последующих романах Голдинга  берут начало персонажи-визионеры, святые-мученики, прозревающие источник  зла в натуре человека. Как  и Саймона, своих святых писатель  сознательно делает носителями  христианского идеала любви и  сострадания, абсолютного добра, которое  духовным светом милосердия преодолевает  ужасы ада современности. В последующих  философско-аллегорических романах  указанные библейские мотивы  и образы получают свое дальнейшее  развитие, углубление и в какой-то  мере даже переосмысление, воплощаясь  в совершенно разных персонажах, от святого Мэтти («Зримая тьма») до средневекового фанатика Джослина («Шпиль»).

4.  «Монсеньёр Кихот» - роман  Генри Грэма Грина.

        Эпиграф  к роману «Монсиньор Кихот», заимствованный  из «Гамлета», по-гриновски показателен: «…сами по себе вещи не бывают  хорошими или дурными, а только  в нашей оценке». То есть истина  может возвышать, но чаще ведет  к падению, скрывает «суть дела», драму человечности. Этот парадокс, позволяющий вспомнить о «Фаусте» (недаром у Пайла в «Тихом  американце» имеется черный пес!) и силе, стремящейся творить добро, но вечно творящей зло, ставит  идею католицизма в душе выше его догматических, а также практических воплощений (от Ватикана до  исповеди).

     «Монсеньёр  Кихот» - роман крупнейшего английского  писателя Генри Грэма Грина, написанный  им в 1982 году, произведение неожиданное. Автор как бы переносит сюжет  и бессмертных героев Сервантеса  в день сегодняшний, наделяет  их современными чертами. Существует  множество вдохновлённых «Дон  Кихотом» произведений в самых  различных жанрах, его переделок  и переложений, подражаний ему, суждений  о нём. Неожиданные вариацию на  тему великого романа предложил  Грэм Грин. Спустя четыре столетия  после первого выезда странствующего  рыцаря вывел на дороги Испании  в стареньком автомобиле –  «Росинанте» ноявленных Дон Кихота  и Санчо Пансу. «На самом деле  мэра звали Санкас- как звали  и Санчо Пансу в правдивой  истории Сервантеса, - хотя при  рождении мэра нарекли Энрике , он разрешил своему другу  отцу Кихоту в шутку называть его Санчо.»