Иван Сергеевич Тургенев

В 1838, после окончания  университета со степенью кандидата, Тургенев, по примеру многих юношей своего времени, решил продолжить философское образование в Берлинском университете, где дружески сошелся с Н. В. Станкевичем, Т. Н. Грановским, Н. Г. Фроловым, Я. М. Неверовым, М. А. Бакуниным — и слушал лекции по философии из уст ученика Гегеля, молодого профессора К. Вердера, влюбленного в своих русских учеников и часто общавшегося с ними в непринужденной обстановке на квартире у Н. Г. Фролова. «Вы представьте, сошлись человек пять-шесть мальчиков, одна сальная свеча горит, чай подается прескверный и сухари к нему старые-престарые; а посмотрели бы вы на все наши лица, послушали бы речи наши! В глазах у каждого восторг, и щеки пылают, и сердце бьется, и говорим мы о Боге, о правде, о будущности человечества, о поэзии...», — так передал Тургенев атмосферу студенческих вечеров в романе «Рудин».

Шеллинг и Гегель дали русской молодежи к. 1830 — н. 1840-х целостное воззрение на жизнь  природы и общества, вселили веру в разумную целесообразность исторического  процесса, устремленного к конечному  торжеству правды, добра и красоты. Вселенная воспринималась Шеллингом как живое и одухотворенное существо, которое развивается и растет по целесообразным законам. Как в зерне уже содержится будущее растение, так и в мировой душе заключен идеальный «проект» будущего гармонического мироустройства. Грядущее торжество этой гармонии предвосхищается в произведениях гениальных людей, являющихся, как правило, художниками или философами. Поэтому искусство (а у Гегеля философия) — форма проявления высших творческих сил. 
Философско-романтическая школа, через которую прошел Тургенев в юности, во многом определила характерные черты художественного мироощущения писателя: вершинный принцип композиции его романов, схватывающих жизнь в высших моментах, в максимальном напряжении присущих ей сил; особая роль любовной темы в его творчестве; культ искусства как универсальной формы общественного сознания; неизменное присутствие философской тематики, во многом организующей диалектику преходящего и вечного в художественном мире его повестей и романов; стремление обнять жизнь во всей ее полноте, порождающее пафос максимальной художественной объективности. Острее, чем кто-либо другой из его современников, Тургенев чувствовал трагизм бытия, кратковременность и непрочность пребывания человека на этой земле, неумолимость и необратимость стремительного бега исторического времени. Но именно потому Тургенев обладал удивительным даром бескорыстного, ничем относительным и преходящим не ограниченного художнического созерцания. Необычайно чуткий ко всему злободневному и сиюминутному, умеющий схватывать жизнь в ее прекрасных мгновениях, Тургенев владел одновременно редчайшим чувством свободы от всего временного, конечного, личного и эгоистического, от всего субъективно-пристрастного, замутняющего остроту зрения, широту взгляда, полноту художественного восприятия. Его влюбленность в жизнь, в ее капризы и случайности, в ее мимолетную красоту была благоговейной и самоотверженной, совершенно свободной от всякой примеси самолюбивого авторского «я», что давало возможность Тургеневу видеть дальше и зорче многих его современников.

«Наше время, —  говорил он, — требует уловить  современность в ее преходящих образах; слишком запаздывать нельзя». И  он не запаздывал. Все его произведения не только попадали в настоящий момент общественной жизни России, но одновременно его опережали. Тургенев был особенно восприимчив к тому, что стоит «накануне», что еще только носится в воздухе. 
Острое художественное чутье позволяет ему по неясным, смутным еще штрихам настоящего уловить грядущее и воссоздать его, опережая время, в неожиданной конкретности, в живой полноте. Этот дар был для Тургенева-писателя тяжким крестом, который он нес всю жизнь. Его дальнозоркость не могла не раздражать современников, не желавших жить, зная наперед свою судьбу. И в Тургенева часто летели каменья. Но таков уж удел любого художника, наделенного даром предвидений и предчувствий, пророка в своем отечестве. И когда затихала борьба, наступало затишье, те же гонители часто шли к Тургеневу с повинной головой. Забегая вперед, Тургенев определял пути, перспективы развития русской литературы 2-й пол. XIX столетия. В «Записках охотника» и «Дворянском гнезде» уже предчувствуется эпос «Войны и мира» Л. Н. Толстого, «мысль народная»; духовные искания Андрея Болконского и Пьера Безухова пунктиром намечались в судьбе Лаврецкого; в «Отцах и детях» предвосхищалась мысль Достоевского, характеры будущих его героев от Раскольникова до Ивана Карамазова.

В отличие от писателей-эпиков Тургенев предпочитал  изображать жизнь не в повседневном и растянутом во времени течении, а в острых, кульминационных ее ситуациях. Это вносило драматическую ноту в романы и повести писателя: их отличает стремительная завязка, яркая, огненная кульминация и резкий, неожиданный спад с трагическим, как правило, финалом. Они захватывают небольшой отрезок исторического времени, а потому точная хронология играет в них существенную роль. Жизнь героя у Тургенева крайне ограничена в пространстве и времени: если в характерах Онегина и Печорина «отразился век», то в Рудине, Лаврецком, Инсарове, Базарове — духовные устремления десятилетия. Жизнь героев подобна ярко вспыхивающей и быстро угасающей искре в океане времени. История отмеряет им напряженную, но слишком короткую судьбу. Романы Тургенева включены в жесткие ритмы годового природного круга: действие в них завязывается весной, достигает кульминации в знойные дни лета, а завершается под свист осеннего ветра или «в безоблачной тишине январских морозов». Тургенев показывает своих героев в счастливые минуты максимального развития и расцвета их жизненных сил, но именно здесь с катастрофической силой обнаруживаются свойственные им противоречия. Потому и минуты эти оказываются трагическими: гибнет на парижских баррикадах Рудин, на героическом взлете, неожиданно обрывается жизнь Инсарова, а потом Базарова и Нежданова.

Однако трагические  финалы в романах Тургенева не являются следствием разочарования  писателя в смысле жизни, в ходе истории. Скорее наоборот: они свидетельствуют  о такой любви к жизни, которая  доходит до веры в бессмертие, до дерзкого желания, чтобы человеческая индивидуальность не угасала, чтобы красота явления, достигнув полноты, превращалась в вечно пребывающую в мире красоту. В его романах сквозь злободневные события, за спиною героев времени, всегда ощутимо дыхание вечности. Судьбы героев его романов свидетельствуют о вечном поиске, вечном вызове, который бросает дерзкая человеческая личность слепым и равнодушным законам несовершенной природы. Внезапно заболевает Инсаров в романе «Накануне», не успев осуществить великое дело освобождения Болгарии. Любящая его русская девушка Елена никак не может смириться с тем, что это конец, что эта болезнь неизлечима. «О Боже! — думала Елена, — зачем смерть, зачем разлука, болезнь и слезы? или зачем эта красота, это сладостное чувство надежды, зачем успокоительное сознание прочного убежища, неизменной защиты, бессмертного покровительства?» В отличие от Толстого и Достоевского Тургенев не дает прямого ответа на этот вопрос: он лишь приоткрывает тайну, склонив колени перед обнимающей мир красотою: «О, как тиха и ласкова была ночь, какой голубиною кротостию дышал лазурный воздух, как всякое страдание, всякое горе должно было замолкнуть перед этим ясным небом, под этими святыми, невинными лучами!». Тургенев не сформулирует крылатую мысль Достоевского: «красота спасет мир», но все его романы утверждают веру в преобразующую мир силу красоты, в творчески созидательную силу искусства, рождают надежду на неуклонное освобождение человека от власти слепого материального процесса, великую надежду человечества на превращение смертного в бессмертное, временного в вечное.

С Тургеневым не только в литературу, в жизнь вошел  поэтический образ спутницы русского героя, «тургеневской девушки» —  Натальи Ласунской, Лизы Калитиной, Елены Стаховой, Марианны. Писатель избирает цветущий период в женской судьбе, когда в ожидании избранника встрепенется девичья душа, проснутся к временному торжеству все дремлющие ее возможности. В эти мгновения женское существо прекрасно тем, что оно превосходит свою смертную природу. Излучается такой переизбыток жизненных сил, какой не может получить земного воплощения, но остается заманчивым обещанием чего-то бесконечного, более высокого и совершенного, чем материальный мир, залогом вечности. «Человек на земле — существо переходное, находящееся в состоянии общегенетического роста», — утверждает Достоевский. Тургенев молчит, но напряженным вниманием к необыкновенным взлетам человеческой души он подтверждает истину этой мысли.

Вместе с образом  «тургеневской девушки» входит в произведения писателя образ «тургеневской любви». Как правило, это первая любовь, одухотворенная и целомудренно чистая. Она решительно разрушает будни повседневного существования. Все герои Тургенева проходят испытание любовью — своего рода проверку на жизнеспособность не только в интимно-личных, но и в общественных своих возможностях и убеждениях. В любящем человеке отчетливо выявляются сильные и слабые стороны всей полноты его человеческого существа.

Любящий герой  прекрасен, духовно окрылен, но чем  выше он взлетает на крыльях любви, тем ближе оказывается у Тургенева трагическая развязка и — падение. Любовь неизменно трагична, потому что перед ее стихийной властью беззащитен любой человек. Своенравная, роковая, неуправляемая, любовь прихотливо распоряжается человеческой судьбой. Никому не дано предугадать, когда она, как вихрь, налетит и подхватит человека на своих могучих крыльях и когда она эти крылья сложит. Любовь трагична еще и потому, что идеальная мечта, окрыляющая душу влюбленного человека, не осуществима в пределах земного, природного круга. Тургеневу более, чем кому-либо из его современников, был открыт идеальный смысл любви, усвоенный в юности, и практически испытанный писателем в личной судьбе — в платонической любви с 1843 и до конца дней к прославленной французской певице Полине Виардо. Любовь — яркое подтверждение богатых и еще не реализованных возможностей человека на пути духовного совершенствования. Свет любви для Тургенева никогда не ограничивался желанием физического обладания. Он был для него путеводной звездой к торжеству красоты и бессмертия. Потому Тургенев так чутко присматривается к духовному существу первой любви, чистой, огненно-целомудренной, обещающей человеку торжество над смертью, сливающей временное с вечным в высшем синтезе, невозможном в супружеской жизни и семейной любви.

Группа писателей журнала "Современник":  
И.С. Тургенев, В.А. Соллогуб, Л.Н. Толстой,  
Н.А. Некрасов, Д.В. Григорович, И.И. Панаев.

Статья «Гамлет  и Дон Кихот» (1859) является ключом к пониманию всех героев Тургенева. Характеризуя в ней тип Гамлета, Тургенев думает о «лишних людях», дворянских героях, под Дон Кихотами же он подразумевает новое поколение  общественных деятелей — революционеров-нигилистов. Тургенев хочет быть арбитром в споре этих двух общественных сил. Он видит слабые стороны и в Гамлетах, и в Дон Кихотах. Тургенев мечтает о герое, снимающем в своем характере крайности гамлетизма и донкихотства. Он стремится встать над схваткой, примирить враждующие между собою партии, обуздать противоположности. Человек, терпимый в своих общественных убеждениях, Тургенев решительно отказывается от любых завершенных и самодовольных систем. «Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать; система — точно хвост правды, но правда, как ящерица: оставит хвост в руке — а сама убежит...» Тургеневское недоверие к завершенным общественным доктринам любого толка порождалось ощущением особой опасности такого рода доктрин и систем для ищущего, духовно не укорененного русского интеллигента. Считая культурную прослойку движущей силой общества, Тургенев питал тревогу по поводу некоторых особенностей русского интеллигента. С «легкостью в мыслях необыкновенной» он мог отрекаться от предмета вчерашнего поклонения с тем, чтобы спустя некоторое время с такой же легкостью отречься от кумира сегодняшнего дня. Отсутствие в просвещенном сословии прочных культурно-национальных устоев, по мнению Тургенева, постоянно угрожало обществу опасностью идейного фанатизма и шараханья из одной крайности в другую.

В тургеневском призыве к терпимости, в его  стремлении «снять» противоречия и  крайности непримиримых общественных течений 1860—70-х проявилась обоснованная тревога писателя за судьбы отечественной культуры. Тургенев не уставал убеждать ревнителей российского радикализма, что новый водворяющийся порядок должен быть не только силой отрицающей, но и силой охранительной, что, нанося удар старому миру, он должен спасти в нем все, достойное спасения. Тургенева тревожила беспочвенность, пугала безоглядность некоторых слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой новомодной мыслью, легкомысленно отворачиваясь от нажитого исторического опыта, от вековых традиций. «...И отрицаем-то мы не так, как свободный человек, разящий шпагой, — писал Тургенев в романе «Дым», — а как лакей, лупящий кулаком, да еще, пожалуй, и лупит-то он по господскому приказу». Эту холопскую готовность русской общественности не уважать своих традиций, легко отказываться от предмета вчерашнего поклонения Тургенев заклеймил меткой фразой: «Новый барин народился — старого долой!.. В ухо Якова, в ноги Сидору!» 
Вернувшись в 1841 из Берлина, Тургенев некоторое время находился на распутье. С одной стороны, он попытался занять кафедру философии в одном из столичных университетов, успешно выдержал магистерский экзамен, но к написанию диссертации так и не приступил. Перед ним открылась перспектива государственной службы в Министерстве внутренних дел, занятом в те годы составлением проектов грядущей отмены крепостного права. В 1843 Тургенев написал записку «Несколько замечаний о русском хозяйстве и о русском крестьянине», в которой изложил свои взгляды на крестьянский вопрос, был принят на службу в канцелярию В. И. Даля, но вскоре в ней глубоко разочаровался. В личной жизни Тургенев пережил в этот период целый ряд драматических испытаний: увлечение Авдотьей Ивановой, белошвейкой по вольному найму в доме матери, закончившееся ссорой с Варварой Петровной и рождением дочери Пелагеи (Полины), «философский роман» с Т. А. Бакуниной, завершившийся разочарованием и разрывом, наконец, роковое увлечение в 1843 Полиной Виардо, выступавшей в составе труппы итальянской оперы в Петербурге. 
1841—47 — время столкновения молодого романтика с реалиями русской жизни, заставившими его во многом пересмотреть нажитый в Германии умозрительный опыт, романтический идеализм. Высокая оценка критикой его поэмы «Параша» (1843) окончательно определила жизненный путь Тургенева, выбор им писательской стези. Тургенев публикует драматическую поэму «Разговор» (1844), повесть в стихах «Андрей» (1845), сатирическую поэму «Помещик» (1845), пробует свои силы в драме («Неосторожность», 1843; «Безденежье», 1846), создает первые прозаические повести: «Андрей Колосов» (1843), «Три портрета» (1845), «Бретер» (1846), «Петушков» (1847). Тургенев начинает развенчивать в них романтиков, героев фразы, рассчитанной на эффект, скучающих эгоистов, противопоставляя им людей иного склада — простых, естественных, цельных душой. Намечается путь к «Запискам охотника»: поэтический цикл «Деревня» (1846) — первый подход к народной теме.