Мотив страдания в повести Патрика Зюскинда «История господина Зоммера»
Автор работы: Пользователь скрыл имя, 20 Марта 2015 в 16:10, курсовая работа
Краткое описание
Тема страдания – сопутствующая и неизменная часть нашей обыденной жизни. Различные авторы прибегали к трактовке и исследованию этого ощущения. Особый интерес такие понятия начали вызывать у писателей эпохи постмодернизма, которой свойственен глубокий психологизм и изображение нетипичных состояний главного героя.
Кроме того, в повести часто
упоминается о том, что мальчик большую
часть детства сооружает жилища и проводит
на деревьях, может свидетельствовать
о том, что таким образом он так по-детски
старается отстраниться, отгородиться
от происходящего вокруг него, от непонимания
родителей, от насмешек брата, от уроков
музыки и от неразделенных чувств. Мальчик
восторгается красотой наблюдаемой им
природы, в свои годы он уже ценитель и
поклонник естественной пейзажной красоты.
Обдумывая маршрут прогулки с Каролиной,
он выбирает лучшие места, достопримечательности
местного леса и озера.
Все его детские тревоги, грезы
и переживания складываются в картину
его детско–подросткового восприятия
мира, которая призвана ярко контрастировать
с картиной жизни и переживаний господина
Зоммера.
Тайна господина Зоммера
как составляющая лейтмотива страдания
Учитывая концепцию произведения,
мы можем видеть, что мотиву страдания
в тексте явно сопутствует и ряд других
мотивов. Если распределить их между двумя
главными персонажами повести, то можно
сказать, что к господину Зоммеру относятся
также мотивы погони, дороги, бега, страха,
а к мальчику логично было бы отнести все
сказочные отсылки, а также мотивы природы,
влюбленности, руссоисткие мотивы и т.д.
Господина Зоммера мы всегда
видим в пути, он останавливается всего
в трех моментах повести, и эти моменты
можно назвать кульминационными. Впервые,
когда мальчик с отцом предлагали господину
Зоммеру подвезти его и когда тот сказал
свое решающее: «Ах, да оставьте же меня
наконец в покое!» [8, с.42].
Сцена является кульминационной,
насыщенной благодаря нарастающей градации
чувств и эмоций: «Почти одновременно
пошел дождь, нет, еще не дождь, сначала
только отдельные жирные капли, толстые,
как виноградины, которые там и сям шлепались
на асфальт и расплющивались на радиаторе
и ветровом стекле. А потом разразилась
гроза». «Но потом стало еще хуже. Потому
что дождь постепенно превратился в град.
Еще ничего не видя, мы услышали, как шорох
сменился жесткой, звонкой дробью, почувствовали,
как в машину вползает холод, и затряслись
в ознобе. Потом стали видны шарики, сначала
маленькие, с булавочную головку, потом
побольше, размером с горошину, размером
с пулю, и наконец на радиатор обрушились
целые тучи гладких белых шаров, отскакивавших
от капота в таком бешеном вихре, в таком
хаосе, что кружилась голова. Стало невозможным
продвинуться хотя бы на метр, отец остановился
на обочине дороги… ах, что я говорю, какая
обочина, какая дорога, в двух метрах не
было видно ни обочины, ни дороги, ни поля,
ни дерева, вообще ничего, только миллионы
ледяных бильярдных шаров, крутившихся
в воздухе и с жутким шумом колотивших
по машине. Внутри машины стоял такой грохот,
что разговаривать было невозможно. Мы
сидели в брюхе огромного барабана, на
котором выбивал дробь какой–то страшный
великан, и только глядели друг на друга,
дрожали от холода, и молчали, и надеялись,
что наш защитный футляр не разлетится
на куски» [8, с. 13]. В тексте повести Зюскинд
не так много места уделяет описанию погодных
условий, о них говорится вскользь, но
в данном эпизоде соприкосновение реальности
мальчика и таинственного господина проходит
на фоне урагана, во время «страшной грозы,
которой в наших краях не было двадцать
два года» [8, с.13]. Возможно, именно
таким образом автор и хотел показать
читателю внутреннюю бурю и шокирующий
ужас, происходивший в сознании человека,
не прижившегося в мирном, послевоенном
мире.
Оставалось лишь одно безопасное
место в мире в тот момент – машина, в которую,
надеялся мальчик, не проникнет зловещая
буря. И все это время снаружи был господин
Зоммер. Он как обычно быстро шагал сквозь
стену этого проливного дождя и после
предложения сесть в машину, казалось,
даже разозлился и выплеснул эту волну
отчужденности и раздражительности в
одной лишь фразе. Тогда Зоммер открылся
мальчику с новой стороны. Он дал понять,
что не нуждается в чьей–либо помощи и
требует только покоя. До этого мальчик
располагал лишь косвенной информацией
о Зоммере: слухами, рассказами мамы, брата
или сестры. В этом городе Зоммера не воспринимали
уже как что–то особенное, непонятное,
все уже давно привыкли к феномену «бегающего
вокруг да около мужчины» и его тихой жены.
В тот день мальчик долго не мог избавиться
от периодически возникающего в его голове
образа Зоммера, он задумывался о том,
насколько несчастен этот человек и чем
могло быть вызвано такое несчастье. Он
не выглядел человеком, которому нравится
то, что он делает. Глазами мальчика читатель
мог увидеть на лице мужчины необходимость,
тяжкое неосознанное бремя воспоминаний
о войны или преследований, неизвестно
что стало причиной, ему был виден только
результат. Интересно, что единственная,
сказанная Зоммером фраза звучит почти
в конце повести не из уст таинственного
господина. Описывая свою уже подростковую
жизнь, наш герой говорит о множестве мелких
конфликтов, с которыми теперь ему приходится
сталкиваться: «Вообще мне кажется, что
для этой фазы моей биографии характерны
конфликты такого и подобного рода. Вечно
ты что-то должен, почему-то обязан, чего-то
не должен, и лучше бы ты… вечно от тебя
чего-то требуют, ожидают, на чем-то настаивают:
сделай это! сделай то! не забудь о том-то!
ты уже сделал это? ты уже был там-то? ты
почему опаздываешь?., вечно нажим, вечно
притеснение… вечно цейтнот, вечно тебе
под нос суют часы. Меня редко оставляли
в покое…» [8, с.37], что явно перекликается
с той единственной сказанной Зоммером
фразой, но говорят оба о качественно разном
покое. Покой, которого искал Зоммер, та
«последняя полоса бело-желтого света»
за горами означала конец его постоянного
бега от смерти, уступив ей, в то время
как «покой» мальчика заключается
в ослаблении контроля родителей над ним.
Вторая значимая встреча мальчика
с Зоммером произошла уже в переломный
для подростка момент, когда жизнь потеряла
всякий смысл, и несправедливость мира
вынуждала его действовать решительно,
т.е. когда после ссоры с госпожой Функель
он пришел к мысли о самоубийстве. Уже
придумав ход своих похорон, представив
скорбящие лица всех знавших его и закрыв
глаза для подготовки к прыжку с дерева,
он услышал быстро приближающиеся шаги
Зоммера и его тяжелое прерывающееся дыхание.
Он как всегда убегал. Тогда,
в ту вторую встречу, мальчик стал воспринимать
его чуточку иначе. Теперь это был образ
человека, постоянно убегающего от смерти:
«И вдруг я услышал стук. Он доносился
с дороги. Тяжелое ритмичное «тук-тук-тук-тук»
раздавалось в двойном темпе моего счета:
на «раз» – «тук», между «раз» и «два»
– «тук», на «два» – «тук» и между «два»
и предстоящим «три»… в точности, как
метроном барышни Функель: «тук-тук-тук-тук»
.
Казалось, что это постукивание
передразнивает мой счет. Я открыл глаза,
и в ту же секунду постукивание прекратилось,
а вместо него послышалось шуршание, хруст
веток, мощное звериное пыхтенье… и вдруг
подо мной оказался господин Зоммер, он
стоял на глубине тридцати метров строго
по вертикали, так что, прыгнув теперь,
я бы разбил в лепешку не только себя, но
и его. Я вцепился в мою ветку и замер.
Господин Зоммер неподвижно
стоял внизу и пыхтел. Немного отдышавшись,
он вдруг затаил дыхание и стал вертеть
головой во все стороны, вроде как прислушиваясь.
Потом наклонился и заглянул налево под
кусты, направо под валежник, обошел, крадучись,
как индеец, вокруг дерева, снова возник
на прежнем месте, еще раз прислушался
и осмотрелся (только не поглядел наверх!),
убедился, что никто за ним не гонится
и вокруг нет ни души, тремя быстрыми движениями
отбросил соломенную шляпу, палку и рюкзак
и растянулся во весь рост на голой земле
между корнями, как в своей постели. Но
он не угомонился в этой постели, а, едва
улегшись, исторг долгий жутко прозвучавший
вздох… нет даже не вздох, во вздохе уже
звучит облегчение, а скорее кряхтящий
стон, глубокий, жалобный грудной звук,
в котором смешались отчаяние и страстная
жажда облегчения. И во второй раз тот
же звук, от которого волосы вставали дыбом,
жалостный стон истерзанного муками больного,
и опять никакого облегчения, никакого
покоя, ни секунды передышки, а он уже снова
приподнялся, нащупал свой рюкзак, торопливыми
движениями вытащил из него бутерброд
и плоскую жестяную фляжку и начал есть,
жрать, вталкивать в себя свой бутерброд,
и каждый раз, откусывая кусок бутерброда,
он снова подозрительно оглядывался вокруг,
словно в лесу затаились враги, словно
за ним гонится страшный преследователь,
отставший на короткое и все уменьшающееся
расстояние, и вот теперь настигает, и
вот–вот настигнет его, и в любой момент
может объявиться прямо здесь, на этом
самом месте. Бутерброд был поглощен в
кратчайшие сроки, запит глотком из полевой
фляжки, и снова в лихорадочной спешке
начались сборы к паническому бегству:
полевая фляжка брошена в рюкзак, рюкзак
закинут за спину, палка и шляпа одним
движением подняты с земли, и вот он уже,
торопливо пыхтя, шагает прочь, продираясь
сквозь кусты, слышится шуршание, хруст
веток и, со стороны дороги, четкое, как
метроном, быстро удаляющееся постукивание
палки: «тук–тук–тук–тук…» [8, с.33]. Действия
Зоммера под деревом автор описывает глаголами,
придающими тексту еще более сильную звукопись:
«war nun ein Rascheln zu hören, ein Knacken von Zweigen, ein mächtiges,
tierhaftes Keuchen» [25, S.59], что помогает читателю
как бы услышать все эти животные вздохи
и стоны Зоммера.
Описывая поедание Зоммером
бутерброда, автор использует 2 глагола:
«und begann zu essen, zu fressen» [25, S.60], семантическое
значение которых разнится тем, что первый
употребляется по отношению к человеку,
второй же к приему пищи животным. В этом
эпизоде Зюскинд проводит видимые параллели
между поведением Зоммера и животного,
с его ревом, стонами с тем ужасом, сопровождающим
всего его движения.
Третьим же и последним моментом
окончательного узнавания мальчиком Зоммера
стала сцена самоубийства последнего.
Впервые в моменте с участием данного
персонажа автор будто сводит на нет весь
тот предшествующий и сопутствующий герою
бег, таким образом давая нам понять, что
это и есть тот «покой», о котором он говорил
в начале повести. Это конечная остановка
его следования, ожидаемая и логичная.
И, хорошо понимая это, мальчик даже не
стремится осознать происходящее с рациональной
точки зрения, он живет в эти несколько
минут лишь чувствами, переживаниями о
том, что этого мужчину не стоит спасать,
он сам спасает себя своим самоубийством.
Отдельно можно упомянуть о
том, что все-таки завершающим штрихом,
завершающим образ Зоммера в понимании
мальчика, стало объявление о розыске
«… со старой-престарой фотографией на
паспорт, на которой господина Зоммера
не узнал бы никто на свете, ведь на ней
был изображен молодой человек с еще пышной
черной шевелюрой, проницательным взглядом
и уверенной, почти дерзкой улыбкой на
губах. А под фотографией можно было впервые
прочесть полное имя господина Зоммера:
Максимилиан Эрнст Эгидиус Зоммер»[8, с.
41].
И.А. Попова-Бондаренко в своей
статье говорит о значении такого сложного
и символического имени господина Зоммера:
Максимилиан Эрнст Эгидиус, первая часть
которого является синтезом латинского
имени Maximus – «величайший» и притяжательного
прилагательного aemilianus – «принадлежащий
к роду Эмилиев», греческое имя Эмилий
переводится как «ласковый», а Эрнст
с немецкого как «серьёзный, строгий, положительный»,
греческое же Эгидиус означает «щит Зевса»
[17, с.291]. Соединить все эти имена по отношению
к одному человеку довольно сложно, а тем
более к такому призрачно-танственному,
как Зоммер.
Выводы.
В результате исследования
мы выявили теоретическое наполнение
понятия «мотив» как словесного обозначения событий
или положений, которые входят в качестве
элемента в состав текста, а также как
простейшей неразложимой содержательной
единицы повествования, понятия «лейтмотив»
как мотива, обязательно неоднократно
повторяющягося в пределах текста.
Мы выяснили, что мотив страдания
в повести П.Зюскинда представлен в двух
контрастирующих видах: детское, поверхностное
страдание мальчика и глубокое, таинственное
и страшное страдание господина Зоммера,
что источник страдания заключается в
несоответствии природы человека и объектной
мировой среды, в которую он брошен. Стоит
лишь вспомнить снимок господина Зоммера,
обнаруженный мальчиком в местной газете:
с фотографии на него смотрел улыбающийся,
сияющий, полный перспектив, желаний, энтузиазма
счастливый человек. И каким мы видим господина
Зоммера мы в повести? Таинственным, странным,
испуганным, загнанным человеком, постоянно
убегающим от чего-то, возможно, от ужасов
войны, пережитых им, возможно от воспоминаний,
мы можем только догадываться и предполагать.
Но автор, видимо, хотел обратить наше
внимание на сам результат подобной
метаморфозы – Зоммер стал человеком,
вброшенным в мирную среду, хотя он до
сих пор мыслями и существом находится
где-то там, то ли на поле боя, убегая от
врагов и смерти, то ли в концлагере. Его
страдание – в его непринятии действительности
и отчуждении от нее. Страдания же мальчика
временны, неглубоки, инфантильны. Они
связаны с типичными детскими обидами,
с разочарованием в предмете его детского
обожания с возрастным максимализмом.
Мальчик, как дитя новой эпохи, не знакомый
с войной и знающий о ней лишь по немногочисленным
рассказам, противопоставляется несчастному,
загнанному и почти полубезумному Зоммеру.
Кроме того, мы увидели, что
автор вводит мотив страдания в текст
повести опосредованно, используя при
этом описание физических, психических
или эмоциональных состояний героев.
Список использованной
литературы
Бабалаева М.В. Виктор Франкл:
философское истолкование смысла страдания:
Дис…канд.филос. наук. ИФ РАН – М., 2008. –
32с.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. –
С.188-204.
Берковский Н.Я. Романтизм в Германии. – Л.: Худож.литература, 1973 – С.128-166.
Веселовский А.Н. Историческая
поэтика. – М.: Высшая школа, 1989 – С.24, С. 300-305.
Гаспаров Б.М. Литературные лейтмотивы. Очерки
по русской литературе XX века. - М.: Наука.
Издательская фирма "Восточная литература",
1993. – С.28-34.
Григорова, О.В. Художній світ
Патрика Зюскінда : Автореф. дис. на здоб.
наук. ступ. канд. філол. наук (10.01.04) / НАН
України ; Ін-т л-ри ім. Т. Шевченка. – К.,
2000.– 18 с.
Захаркин А. Мотив // Словарь литературоведческих
терминов. М.: Просвещение, 1974. – С.226-227.
Зюскинд П. Повесть
о господине Зоммере. – Спб.: Азбука-классика,
2007. – 42с.
Ильин И.П. Интертекстуальность / Современное зарубежное литературоведение:
Страны Западной Европы и США: Концепции,
школы, термины: Энциклопедический справочник
/ М.: INTRADA, 1999. – С.204-210.
Карпов А.Н. Феномен страдания
в трактовке Н.А. Бердяева / А.Н. Карпов
// Личность. Культура. Общество.– Т.
X, вып. 5–6 (44-45). – 2008. –
С.6–295.
Карпов А.Н. Феномен страдания
в трактовке Н.А. Бердяева [Электронный
ресурс] / Карпов А.Н. – Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/problema-stradaniya-v-filosofii-na-berdyaeva
Кожбаева Г.К. Образы детей в мировой
художественной литературе с позиции
сравнительного литературоведения [Электронный ресурс] / Кожбаева Г.К. – Режим доступа: http://kembridj.ru/docs/index-6010.html
Марцинкевич Н.Э. Понятие мотива в контексте концепции «Герменевтического круга» (На примере творчества А.А.Блока) [Электронный ресурс] / Наталья Э. Марцинкевич
– Режим доступа: http://ommer.ru/referat/martsynkevich-mail-ru-ponyatie-motiva-v-kontekste-kontseptsii-germ.htm