Русский реализм

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

   Реферат

          На тему русский реализм

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

                                                                                                                                  

 За несколько лет до того, как Тургенев изобразил отчаянную попытку лишнего человека в баррикадном бою приобщиться к историческому деянию, он, напряженно размышляя о судьбах мыслящих представителей русского дворянства, искал выхода из сферы отвлеченного теоретизирования на иных путях. В начале 50-х годов профессиональное художественное творчество представлялось ему деятельностью, служением, которое, накладывая на человека особые общественные обязательства, делает его необходимым, полезным людям и освобождает от ощущения полной «свободы» и ненужности.

В 1844 г. в статье о «Фаусте» Тургенев, характеризуя эпоху Гете, утверждал, что в истории народов бывают периоды преимущественно литературные, когда прогресс общества осуществляется через художественное творчество. После 1848 г. русская литература подверглась неслыханным до того правительственным гонениям, что не могло не сказаться на ее состоянии, однако и в это время ее значение в жизни общества было исключительно велико. Литературные споры эпохи явились выражением идейных и политических исканий, средством формирования и выявления мнений и позиций.

Отход от прогрессивных идей 40-х  годов, отмежевание недавних друзей и учеников Белинского, а также  литераторов новой генерации  от его радикализма приняли в 50-х годах форму критики «утилитаризма». Дружинин, Боткин, Анненков, с одной стороны, А. Григорьев, Эдельсон, с другой, выступали против господства отрицательного, критического направления в литературе, подавления художественного творчества «тиранией» критически и аналитически настроенного разума. В это время на основе переосмысления характеристики, данной Белинским Пушкину, зародилась концепция пушкинского и гоголевского направлений как двух тенденций русской литературы. Пушкину — художнику, «свободному» от рефлексии и тенденциозности, — была отдана пальма первенства. Стихотворения Пушкина 30-х годов о свободе поэтического творчества и независимости художника от мнения толпы, выражавшие сопротивление поэта диктату царя и его окружения, были подняты на щит либерально-дворянскими идеологами в 50-е годы и толковались как profeccion de foi поэта вообще, как выражение принципа, без которого вообще невозможна творческая деятельность. Следует отметить, что «успех» этих стихотворений и самых взглядов Пушкина на значение свободы творчества в 50-е годы был предопределен сходством условий, в которых оказалась литература после декабрьского восстания, с одной стороны, и после революции 1848 г., с другой. Однако в отличие от Пушкина, подчеркивавшего и после разразившейся политической катастрофы свою близость к подвергшимся разгрому идеологическим течениям («Арион»), многие литераторы 50-х годов — бывшие друзья Белинского — направляли свои декларации о свободе творчества не только и не столько против правительственного нажима на литературу, сколько против идеи служения искусства общественным целям, против радикализма Белинского.

Особенность идейной позиции либерально-дворянских литераторов, сотрудничавших в первой половине 50-х годов в «Современнике», состояла и в том, что, выступая против главного пафоса критической деятельности Белинского, они прочно усвоили ряд его положений в отрыве от связующей их сути и продолжали придерживаться их, даже в самих спорах со своим учителем сохраняя кто элементы его общеэстетических представлений, кто данные им оценки тех или иных, подчас важнейших литературных явлений. Конечно, А. Дружинин, П. Анненков, В. Боткин не во всем были полностью согласны друг с другом. Однако общие черты их воззрений дают основание противопоставить их вкупе не только Некрасову и Тургеневу, но и таким сотрудникам «Современника», как И. Панаев или А. Панаева. К этому следует добавить, что до середины 50-х годов споры в среде литераторов, группировавшихся вокруг редакции «Современника», происходили в обстановке дружеского общения, а подчас и взаимного влияния.

В стихотворении «Поэт и гражданин» — поэтической декларации, открывающей сборник произведений Некрасова 1856 г.,— был создан образ поэта, вобравший как автобиографические черты, так и некоторые свойства характера, «закрепленные» за поэтом литературной традицией и принятые как психологический стереотип художественной личности в кругу сотрудников «Современника».

Гуманизм, стремление к добру, обостренное  страдание при виде чужой боли, честная откровенность суждений, но разочарованность, хандра, отсутствие импульсов, побуждающих трудиться, тягостное ощущение политического  гнета и сознание своего разрыва  с «толпой», аристократизм духа — вот черты, которыми характеризует Некрасов поэта. Некоторые из черт этой характеристики родственны самоощущению Некрасова в его покаянных стихах, в особенности в «Рыцаре на час». Вместе с тем в целом образ поэта в стихотворении «Поэт и гражданин» явно связан с традицией изображения лишнего человека, протестанта 40-х годов. Герой стихотворения Некрасова объясняет свою бездеятельность, свой надлом бесправием и невозможностью активной политической деятельности:

Клянусь, я честно ненавидел! 
Клянусь, я искренно любил! 
И что ж?.. мои послышав звуки, 
Сочли их черной клеветой; 
Пришлось сложить смиренно руки 
Иль поплатиться головой... 
Что было делать? Безрассудно 
Винить людей, винить судьбу. 
Когда б я видел хоть борьбу, 
Бороться стал бы, как ни трудно, 
Но... гибнуть, гибнуть...

Злоключения Поэта в стихотворении  Некрасова напоминают данную Герценом во введении к книге «С того берега»  характеристику положения писателя в годы реакции: «Мы выросли под террором, под черными крыльями тайной полиции, в ее когтях; мы изуродовались под безнадежным гнетом и уцелели кой-как. Но не мало ли этого? Не пора ли развязать себе руки и слово для действия, для примера, не пора ли разбудить дремлющее сознание народа?». Сделать это в России, в обстановке постоянного террора самодержавной власти Герцен считает невозможным, чем он и объясняет необходимость организации вольной русской печати за границей: «Жить сложа руки можно везде; здесь мне нет другого дела, кроме нашего дела». Эти слова, впервые напечатанные в русском издании «С того берега» (1855), предвосхищают грустное признание Поэта в стихотворении Некрасова («пришлось сложить смиренно руки»), а выраженная Герценом готовность немедленно действовать и его утверждение, что борьба за политическое обновление России — единственно возможное для него дело, напоминают утверждения некрасовского Гражданина, что высшая «профессия» в современном русском обществе — гражданское служение:

Ах! будет с  нас купцов, кадетов, 
Мещан, чиновников, дворян, 
Довольно даже нам поэтов, 
Но нужно, нужно нам граждан! 
Но где ж они? Кто не сенатор, 
Не сочинитель, не герой, 
Не предводитель, не плантатор, 
Кто гражданин страны родной?

Сословная принадлежность (дворянин, мещанин, чиновник) здесь выступает  как официально признанное положение  в обществе, предполагающее определенного  рода занятия: дворянин-плантатор или  предводитель (разумеется, предводитель дворянства), мещанин или чиновник — люди определенной профессии и  образа жизни. Поэт ставит их в перечислении рядом с купцами и кадетами. «Герой» в данном контексте — тоже официальное положение и своего рода профессия, как «сенатор», — речь идет о военном. В этом списке профессий поэт присутствует дважды. Сначала в более высоком плане: Гражданин уподобляет его носителям других «ремесл», но и выделяет среди них («Довольно даже нам поэтов»). Далее поэт окончательно сводится на «землю» прозаической реальности, «превращаясь» в «сочинителя». Разговор Поэта и Гражданина в стихотворении Некрасова имеет аспект беседы о профессии литератора, об обязательствах, которые она налагает на человека, и о положении, которое дает ему в обществе. Жанр поэтической декларации, выраженной в форме диалога-спора, всегда предполагал включение этой темы в беседу. В «Разговоре книгопродавца с поэтом» Пушкин дал поэту в качестве собеседника книгопродавца. Его книгопродавец — представитель нового периода литературы, периода расширения круга читающей публики и превращения издательского дела и книгопродажи в «большую коммерцию» (так называемый «смирдинский период» русской литературы). С внешней почтительностью, за которой стоит плохо скрытое чувство превосходства хозяина, дающего работу, перед работником, которому он платит, книгопродавец устраняет сомнения поэта в правомерности «деловых» отношений в такой области, как творчество. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать», — парирует он романтические декларации своего собеседника о стихийности поэтического творчества и ссылается на судьбу аристократов духа, выражавших те же мнения, но издававших свои произведения: Байрона и Жуковского. И поэт сдается, признает себя профессионалом и деловито договаривается об условиях оплаты, переходя на прозу. Стихотворение Лермонтова «Журналист, писатель и читатель» отражает новый сдвиг в положении литературы. Журналы становятся главным средоточием беллетристики, главными посредниками между поэтом и читателем. Редактор журнала, совмещающий в своем лице критика и издателя, не только формирует общественное мнение, но и зависит от него. Читатель, журналист и писатель обсуждают равно интересующие их, важные для всех троих творческие вопросы. У Лермонтова, в отличие от Пушкина, последнее слово остается за поэтом. (Также монологом поэта заканчивает свой «разговор» Поэта и Гражданина впоследствии Некрасов). У всех трех авторов поэт выступает как профессионал, разочарованный в современном положении поэзии, в возможностях ее влияния на общество. Поэт готов отказаться от своего поприща, и внешний голос — книгопродавца, журналиста, читателя, гражданина — побуждает его продолжить свой труд, убеждает его в целесообразности этого труда. От автора к автору (Пушкин — Лермонтов — Некрасов) разочарованность поэта нарастает, как нарастают и конкретизируются трудности, которые испытывает поэт, и требования, которые предъявляет к нему общество. Поэт Пушкина разочарован из-за своей зависимости от торгашеского «века», его оскорбляет положение профессионального работника. Поэт Лермонтова испытывает творческий кризис. И он, и читатель, и даже журналист чувствуют, что литература, лишенная в современном обществе возможности открыто говорить правду, оторванная от интересов реальной жизни и серьезных проблем современности, не может развиваться, мельчает. У Некрасова этому состоянию поэзии дано историческое и социальное объяснение (сходство в положении литературы, характеризуемом обоими поэтами, исторически предопределяется состоянием общества во время реакции конца 20-х — 30-х годов, с одной стороны, и в конце 40-х — начале 50-х годов, с другой). Писатель Лермонтова, как и Поэт Некрасова, уверен, что не найдет полного взаимопонимания с массой читателей. Однако его жизненный опыт отличается от того, что пришлось пережить некрасовскому Поэту, который не просто предвидит возможность обвинений в клевете, а испытал их. Он пытался быть гражданином, проникнуть в темные глубины жизни современного общества, вскрыть их и предать гласности, но подвергся гонениям, оказался перед альтернативой гибели или отступничества. Он предал свое призвание перед лицом смертельной опасности. Все эти реальные страдания не заставляют еще Поэта отказаться от творчества, но они сужают проблематику его произведений, вынуждают искусственно глушить лучшие порывы своей личности и закрывают источник его творческой силы.

Мыслители и литераторы, пережившие катастрофу торжества европейской  и русской реакции после 1848 г., воочию наблюдали то, что предвидел Лермонтов. Многие из них стремились найти выход из того глубочайшего разлада творческой личности с современностью, который был охарактеризован Лермонтовым и резко углубился в последующее десятилетие.

Некоторые, провозгласив принцип полной автономии искусства от требований общества, пытались создать искусственную  внутреннюю гармонию творческой личности за счет ее отрешенности от конфликтов внешнего мира. Они обратились к  романтической эстетике и объявили иррациональность основным принципом  художественной деятельности.

В свете доктрины особого мира искусства, очерченного как бы магическим кругом от вторжения чуждых интересов, многие писатели 50-х годов воспринимали отношения, которые сложились в  среде сотрудников «Современника». Дружеский круг, страстно занятый литературными интересами, рафинированный по своей культуре, исключительно информированный во всех мировых литературных событиях, собирался, как в стихотворении Лермонтова «Журналист, читатель и писатель», для обсуждения своих профессиональных дел. Взаимное понимание, интимные шалости, остроумие и своего рода веселость, которыми украшались эти беседы, как бы подчеркивали ту атмосферу нравственного благополучия, которой дышат эти интеллектуалы, творческие, избранные натуры, погруженные в высокие и присущие только их кругу интересы.

Обстановка этих бесед вовсе  не предполагала единодушия, не исключала  споров, порой очень горячих, принципиальных. Однако эти споры, как и самые  беседы, по преимуществу касались профессиональных, литературных вопросов. Разногласия  в области политики, этики и  даже в трактовке общественной функции  искусства не определяли отношений  внутри кружка. «Литературный ареопаг», как любили себя называть писатели, объединившиеся вокруг «Современника» в начале 50-х годов, чувствовал себя ответственным за состояние искусства слова, за охрану личности и имени подлинных художников. Товарищеская взаимная поддержка литераторов, художников, опека «старших» над «младшими», мэтров над неофитами, взаимопомощь в литературном труде, творческое взаимодействие в спорах — вот что казалось им залогом здорового развития и убежищем от вредного влияния общественной дисгармонии на судьбу художника. Особенностью идейной жизни кружка было признание его членами в качестве аксиом некоторых положений, отчасти заимствованных из эстетики романтиков и Гегеля, отчасти из критики Белинского. Этот достаточно эклектический набор аксиом объединял всех членов кружка при всем различии их взглядов и составлял ту общую платформу, которая давала им основание ощущать свой кружок как некое единство.

Краеугольными камнями системы  взглядов кружка были вера в исторический прогресс и европейскую цивилизацию, вера в благо просвещения народа и науку, твердая убежденность в  том, что искусство занимает важнейшее  место в числе средств, содействующих  прогрессу, постепенному совершенствованию  людей и общества. При этом многие члены кружка настаивали на полной автономии искусства, его независимости  от современного общества, от нужд настоящего исторического момента.

Представление об общественной функции  искусства, ставшее для большинства  читателей статей Белинского и людей, воспитанных его влиянием, аксиомой, дополнялось принципами романтической  эстетики, согласно которым творческая деятельность поэта есть высокое  служение вечным идеалам человечества, подымающее личность художника над  его временем и средой. Особенно усилились эти романтические  элементы во взглядах многих литераторов  либералов во второй половине 50-х  годов, когда они стали активно  проповедовать теорию искусства  для искусства.

Важнейшим убеждением, принятым в  кружке «Современника», было отрицательное отношение к крепостническим нравам, к николаевскому бюрократическому режиму. Не признавая революционных методов борьбы и порицая самый принцип подчинения литературы общественным интересам, т. е. отсекая главную возможность критики и публичного протеста, многие члены кружка превращали свое отрицание действительности в абстрактную и бессодержательную позицию, обоснование отъединения высшей творческой касты от толпы, занятой «низменными» материальными интересами. Вместе с тем позиция эта выражала демонстративное нежелание приобщаться к жизни официальной, практической: «Служить, наживать деньги, увеличивать ту пакость, в которой живешь». Вера в то, что прогресс совершается через просвещение и что литература, свободная от «злобы дня», погруженная в свои «вечные» темы, мощно содействует этому прогрессу, давала писателям-либералам внутреннее оправдание общественной пассивности, возможность примириться со своим положением. Она как бы оправдывала эгоистически счастливую жизнь в избранном кругу интеллектуальной элиты, наслаждение прекрасным и уход в искусственную гармонию особого мира, отделенного от дисгармонической жизни современных людей.

Впоследствии в статье «Гамлет и Дон-Кихот» Тургенев писал, оглядываясь на опыт своего поколения и трагические годы, пережитые им: «Честный скептик всегда уважает стоика. Когда распадался древний мир — и в каждую эпоху, подобную той эпохе,— лучшие люди спасались в стоицизм, как в единственное убежище, где еще могло сохраниться человеческое достоинство. Скептики, если не имели силы умереть... делались эпикурейцами. Явление понятное, печальное и слишком знакомое нам!»