Система рассказчиков в цикле рассказов Н. В. Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки»

- стилизация повествования под  наивную болтовню, дружескую беседу, анекдот, рассказанный в дружеском кругу.17

Перечисленные особенности в определенной степени присущи и сказу Гоголя. О его своеобразии исследователи пишут чаще всего в связи с собственно стилистическим, «верхним» слоем его сочинений. Однако Гоголь не всецело придерживается сказовой манеры избранного им рассказчика, не отождествляет авторское отношение к событиям с отношением рассказчика - Рудого Панька или дьячка Фомы Григорьевича. Повествование только от имени Фомы Григорьевича во многом суживало бы возможность многостороннего показа действительности, стилистический диапазон рассказа. Круг наблюдений рассказчика ограничен и не дает возможности раскрыть в монологической системе речи реальную сложность и противоречивость явлений. Этим объясняется, что в ряде повестей «Вечеров на хуторе близ Диканьки» рассказчик уже не выступает как конкретное лицо, лишен точной характеристики.18

У Гоголя рассказчики находятся на первом плане в «Предисловиях» к 1-й и 2-й частям книги. Сами «Предисловия» ведутся от лица «издателя» и являются своеобразной композиционной рамкой произведения. Они построены в форме сказа, имитирующего живую разговорную речь. Непринужденная и доверительная беседа Пасичника с аудиторией, к которой он обращается «запросто, как будто какому-нибудь свату своему, или куму» просторечие подчеркивают достоверность самобытного уклада Диканьки, в который органично вписываются полные фантастики предпраздничные вечера у Рудого Панька. 

 Рудый Панек выступает в цикле «Вечеров» именно как издатель; формально ему принадлежит авторство лишь предисловии соответственно к первой и второй части (книжке) «Вечеров». В остальном же рассказы «передоверялись» другим рассказчикам, также заявленным в предисловиях.

Смена рассказчиков и типов повествования - о двух основных типах повествования в «Вечерах», романтически-сентиментальном («высоко-беспонятное летание») и разговорно-провинциальном писал В. В. Виноградов - создавала довольно стройную композицию цикла, в котором каждая повесть композиционно обретала своего «двойника». Так, например, исследователь В. Гиппиус выделял в цикле четыре композиционных пары:

1) два рассказа дьячка («Пропавшая  грамота» и «Заколдованное место»), имеющие форму народного, «комически-смешного, а не страшного анекдота», где «демоническое приняло вид мелкой чертовщины»;

2) две любовные новеллы («Майская  ночь» и «Ночь перед Рождеством»), где более серьезно рассказывается  «о состязании светлых сил  с демоническими»;

3) две сказки-трагедии, близкие романтике Л. Тика, в которых гибнут все, кто попытался спорить с демонами («Вечер накануне Ивана Купала» и «Страшная месть»);

4) две повести, находящиеся вне  демонологии («Иван Федорович Шпонька  и его тетушка») или почти вне  ее («Сорочинская ярмарка»).19

При этом очевидно, что повести чередуются и по тональности: за (в целом) веселой «Сорочинской ярмаркой», в своей фантастической части восходившей к мотивам народной демонологии, где нечистая сила в конечном итоге оказывается посрамлена, следовала повесть с трагическим концом «Вечер накануне Ивана Купала», в которой зло (чертовщина) представало уже как необратимое, вписываясь более в традиции немецкой романтической фантастики (неслучайно так часто отмечается сюжетная близость «Вечера…» новелле Л. Тика «Чары любви»). То же можно сказать и о дублетной паре: веселой «Ночи перед Рождеством» и страшной «Страшной мести».

Впрочем, если присмотреться внимательнее, то становится очевидным, что, несмотря на господствующую во всех повестях цикла определенную доминирующую тональность, то радостно-веселую, то трагически-ужасную, Гоголь уже внутри каждого текста постоянно балансирует на понятиях страшного и смешного. Так, самая веселая повесть цикла «Сорочинская ярмарка» имеет печальный финал («Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье?»). И наоборот, «Страшная месть» заканчивается веселыми песнями о Хоме и Ереме. С этим же связана и одна существенная особенность построения «Вечеров»: обилие повторяющихся мотивов, но поданных каждый раз с противоположным знаком. История клада с ее трагедийным исходом в «Вечере накануне Ивана Купалы» повторяется в комедийном варианте в «Заколдованном месте». Бурлескное плутание героев, которые оказываются не в силах найти дорогу домой (Каленик в «Майской ночи», Чуб в «Ночи перед Рождеством»), оборачивается странной, исполненной мистического ужаса потерей пути колдуном в «Страшной мести». Множащиеся мертвецы в «Страшной мести» перерождаются в ночном кошмаре Шпоньки в множащийся образ жен.

1.4. Система рассказчиков в цикле рассказов «Вечера на хуторе близ Диканьки»

 «Вечера́ на ху́торе близ  Дика́ньки»  - первая книга Николая Васильевича Гоголя (исключая поэму «Ганц Кюхельгартен», напечатанную под псевдонимом). Состоит из двух томов. Первый вышел в 1831, второй - в 1832 году. Рассказы «Вечеров…» Гоголь писал в 1829 - 1832 годах. По сюжету же, - рассказы книги якобы собрал и издал «пасичник Рудый Панько»20

Действие произведения свободно переносится из XIX века («Сорочинская ярмарка») в XVII («Вечер накануне Ивана Купала»), а затем в XVIII («Майская ночь, или Утопленница», «Пропавшая грамота», «Ночь перед Рождеством») и вновь в XVII («Страшная месть»), и опять в XIX («Иван Фёдорович Шпонька и его тётушка»). Окольцовывают обе книги рассказы деда дьяка*** ской церкви Фомы Григорьевича - лихого запорожца, который своей жизнью как бы соединяет прошлое и настоящее, быль и небыль. Течение времени не разрывается на страницах произведения, пребывая в некой духовной и исторической слитности. 21

Это не совсем верно, так как «Вечера…» изначально организованы на противопоставлении двух принципиально несовместимых точек зрения на жизнь. Точка зрения городского рассказчика, представляя парадоксально-современный мир анекдота и «век нынешний», предваряет точку зрения дьяка, представляющего ортодоксально-легендарный мир веры и «век минувший». Два взгляда на жизнь розняться этически и эстетически, так как дьяк иллюстрирует «истину» в образах, а городской рассказчик стремится представить видимые образы людей, как истинные. Противоборство двух взглядов замешано на отношениях между живущим человеком и нечистой силой. Конфликт взглядов происходит за диканьковским столом фиктивного «издателя» «Вечеров…» пасечника Рудый Панько, старающегося показать себя нейтральным, чтобы следовать «званию издателя, не позволяющему ему ни хвалить, ни осуждать.»

Рудый Панек выступает в цикле «Вечеров» именно как издатель; формально ему принадлежит авторство лишь предисловии соответственно к первой и второй части (книжке) «Вечеров», в остальном же рассказы ведут другие рассказчики. Всего их пять:

В первой части сборника все легенды представлены субъективно, с точки зрения двух конкретных рассказчиков:

1. «Гороховый панич» («Сорочинская ярмарка» и «Майская ночь»), и

2. дьяка Фомы Григорьевича («Вечер накануне Ивана Купала», «Пропавшая грамота» «Заколдованное место»),

Во второй части - две новеллы рассказаны без всякого вступления,

3. «рассказчик страшных историй» - Рудый Панько («Ночь перед рождеством» и «Страшная месть»);22

4. одна безобидная история (повесть о Шпоньке) рассказана Степаном Ивановичем Курочкой и одна дьяком Фомой Григорьевичем («Заколдованное место»).

5. «Пасечник», обещавший что-нибудь рассказать, в конце концов не рассказывает ничего, потому что за ним оставлена роль сглаживать конфликтные отношения между рассказчиками за диканьковским столом: «пасти пчёл». Рассказчик историй в «Вечерах» - пчела, а пчелиное царство - диканьковский мир,  где свои строгие порядки: чужих здесь не очень-то жалуют. Но пасечник, играя роль миролюбивого издателя, гостеприимно приглашает в свой дом всех москалей (прозвище для русских на Украине). При этом трудно найти рассказ в сборнике, в котором бы москаль не упоминался среди «всякого сброда, как водится по ярмаркам.» Противостояние москалей и диканьковцев, драматизированное уже в «медовом» предисловии пасечника, помогает создать атмосферу неоднозначного настоящего и скрепить в стройный цикл рассказы (особенно первого тома) «Вечеров на хуторе близ Диканьки.» 23

Предисловия пасичника воссоздают яркую картину провинциального захолустья, мелочности и ничтожности интересов его обитателей из «высшего общества»: здесь и «гороховый панич», кичащийся своей «образованностью» и тем, что дядя его был когда-то «комиссаром», здесь и Степан Иванович Курочка из мелкопоместных дворян. Эта точная бытовая живопись создает переход к такой повести, как «Иван Федорович Шпонька и его тетушка». В первом издании «Опыта биографии Н. В. Гоголя» Кулиш, отмечая жизненность образов «Вечеров на хуторе», особо выделил предисловия Рудого Панька: «Надобно быть жителем Малороссии, - писал Кулиш, - или, лучше сказать, малороссийских захолустий, лет тридцать назад, чтобы постигнуть, до какой степени общий тон этих картин верен действительности. Читая эти предисловия, не только чуешь знакомый склад речей, слышишь родную интонацию разговоров, но видишь лица собеседников и обоняешь напитанную запахом пирогов со сметаною или благоуханием сотов атмосферу, в которой жили эти прототипы Гоголевой фантазии». 24

Глава 2. Отличительные признаки повествовательной манеры рассказчиков

В практической части нашей работы мы постараемся найти отличие повествовательной манеры автора от речи рассказчика, признаки сказового повествования, а также постараемся найти отличия в манере повествования у рассказчиков.

2.1. Образ издателя сборника

Уже само заглавие книги, указывающее на единство места и времени повествования, становится основной темой первого «Предисловия». «Издатель» разъясняет читателям, о каких «вечерах» пойдет речь, чем они примечательны, как происходят его встречи с рассказчиками: «Бывало, соберутся, накануне праздничного дня, добрые люди в гости, в пасичникову лачужку, усядутся за стол, - и тогда прошу только слушать».25 Данные подробности указывают на реальность происходящего так же, как и подробная характеристика всей обстановки - Диканьки, хутора, пасичникова куреня с указанием дороги к нему. 

Непринужденная и доверительная беседа Пасичника с аудиторией, к которой он обращается «запросто, как будто какому-нибудь свату своему, или куму»26 просторечие подчеркивают достоверность самобытного уклада Диканьки, в который органично вписываются полные фантастики предпраздничные вечера у Рудого Панька. 

В «Предисловии» предварительно очерчен и сообщен читателям основной круг мотивов, ориентированных на легенду, предание, сказку, быль. 

Восклицание Пасичника: «Боже ты мой! Чего только ни расскажут! Откуда старины ни выкопают! Каких страхов ни нанесут!»27 - подчеркнут общий характер «историй», диковинных и страшных, относящихся к старине.

В этом смысле «Предисловие» является своего рода экспозицией цикла. 

Гоголь создает особый образ издателя сборника, хуторского Пасичника Рудого Панька. Но это не условное лицо, как традиционно применяется; он не просто замещает автора и говорит за него. Сказ Пасичника выявляет резкое своеобразие его личности. Оно обусловлено тем, что Пасичник принадлежит другому, чем писатель, миру. И этот мир является антитезой Диканьки. Постепенно из слов Пасичника выясняется, что мир этот - Петербург. В нем всё устроено не так, как в Диканьке. На противопоставлении «наших хуторов» - «вашим хоромам» и строится характеристика Диканьки. Он начинается описанием вечерниц, основанных на подлинных этнографических реалиях: «…у нас, на хуторах, водится издавна: как только кончатся работы в поле, мужик залезет отдыхать на всю зиму на печь и наш брат припрячет своих пчел в темный погреб, когда ни журавлей на небе, ни груш на дереве не увидите более, - тогда, только вечер, уже наверно где-нибудь в конце улицы брезжит огонек, смех и песни слышатся издалеча, бренчит балалайка, и подчас и скрыпка, говор, шум…»28

Данное описание создает представление об особом строе народной жизни, и подтверждает реальное существование некоего хутора близ Диканьки. В отличие от Петербурга, который предстает перед нами чем-то фантастическим, волшебной страной из сказки: «Боже мой! Стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головой труб и крыш. С изумлением оглядывался кузнец на все стороны. Ему казалось, что все дома устремили на него свои бесчисленные огненные очи и глядели. Господ в крытых сукном шубах он увидел так много, что не знал, кому шапку снимать». 29На основании этого рассказчику Диканька представляется более реальным и действительно существующим краем, чем известный читателю Петербург. Достоверность существования хутора подтверждается приглашением Рудого Панька читателей к себе в гости: «Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку. Я нарочно и выставил ее на первом листке, чтобы скорее добрались до нашего хутора. Про Диканьку же, думаю, вы наслышались вдоволь».30 Пасичник наивно верит в то, что его Диканька не менее известна, чем Петербург.31

2.2. Рассказчики отдельных повестей