Трансформация святочного рассказа на материале творчества Ф.М. Достоевского, М.Горького. А.П. Чехова

К концу XIX — началу XX века, жанр святочного рассказа потерял свои традиции и присущие ему индивидуальные особенности.

Новое дыхание святочному рассказу неожиданно дали потрясения начала XX века

Обновлению жанра святочного рассказа  способствовал модернизм  (во всех его разветвлениях), сопровождавшийся  интересом  к православию и к сфере духовного вообще.

В  атмосфере тяготения к духовному  интеллектуальной и художественной элиты Петербурга и Москвы, святочные рассказы видоизменялись и отдалялись от своих традиционных форм.

Своеобразное применение святочная традиция находит в эпоху событий 1917 года. В этот период святочные рассказы теряют свое существование. 

По мнению М.Кучерской, тексты с подзаголовками «святочный» и «рождественский» рассказ в советское время практически вышли из употребления. Но забыты они не были. «В печати эти термины время от времени встречались: авторы разнообразных статей, мемуаров и художественных произведений нередко использовали их с целью характеристики сентиментальных или далеких от реальности событий и текстов.

Память о жанре хранили и интеллигенты старого поколения, которые на нем воспитывались, читая в детстве номера «Задушевного слова», перебирая подшивки «Нивы» и других дореволюционных журналов.

И вот настало время, когда календарная литература — святочные и рождественские рассказы — вновь начала возвращаться на страницы современных газет и журналов. Этот процесс становится особенно заметным с конца 1980-х годов.

Чем можно объяснить это явление?  Во всех областях современной жизни наблюдается стремление восстановить нарушенную связь времен: вернуться к утраченным обычаям и формам жизни. К тому же человеку от природы присуща потребность жить в ритме времени, в рамках осознанного годового цикла.

 В наши дни возвращается  многое из утраченного, и в  том числе старая календарная  обрядность, а вместе с ней — и «святочная» литература» [ 16] .

 

 

 

 

Глава 2. Трансформация жанра святочного рассказа  на материале творчества Ф.М. Достоевского, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова, М.Горького.

2.1.Традиции и новаторство в святочном рассказе  Ф. М. Достоевского

« Мальчик у Христа на ёлке»

"Мальчик у Христа  на елке" написан в жанре  святочного (рождественского) рассказа. Он содержит все его черты:

- календарная приуроченность. Действие происходит в канун  Рождества;

- наличие автора-рассказчика, который обрамляет повествование;

- главный герой рассказа - ребенок;

- мотив чудесного.

Последняя черта жанра в рассказе проявляется неоднозначно. Так, наличие чудесного связано в святочных рассказах с изменением жизни героев в лучшую сторону, например, со спасением от смерти. Развязка же исследуемого произведения трагична: герой погибает,  чуда не происходит. Оно совершается в ином, небесном плане, где чудесное, как указывает Н.М. Копытцева [9], "связано с событием сверхъестественным - с явлением Самого Господа". Так, в предсмертном видении бедному несчастному мальчику представляется, что его приводит на райскую елку Христос. Исследовательница отмечает, что "сверхъестественное здесь изображается как явление естественное. Смерть ведет к обновлению, к воскресению в жизнь уже вечную. Мальчик замерзает в студеную зимнюю пору, но, согретый любовью Спасителя, воскресает уже на Его Небе", где он обретает все, чего так не хватало ему в действительности - свет, тепло, роскошную елку, любящий взгляд матери.

В начале рассказа мы узнаем историю мальчика, некоторые подробности его жизни. Известно, что ему шесть лет или даже менее. Просыпается он в холодном и сыром подвале, в котором находится весь день. У него умирает мама, о чем герой даже не подозревает. Почувствовав холод и бесприютность, мальчик выходит на улицу. Совершенно один, одетый в тоненький халатик, он оказывается в огромном холодном городе. Достоевский «заставил» своего мальчика странствовать по улицам огромного города в этом халатике в канун Рождества, чтобы образ напоминал образ рожденного Христа.

В начале рождественского рассказа создается образ разоренного вертепа. Вертеп - кукольная пещера, делаемая на Рождественские праздники и представляющая собой сцену Рождества Христова. Перед нами подвал, где в центре композиции, на тонкой как блин подстилке  покоится мертвая мать мальчика.

Достоевский предельно жестко и вызывающе строит образ: в центре города, готовящегося праздновать Рождество - разоренный вертеп. Мать мертва, а младенец голоден и ему холодно. И для всех, празднующих Рождество того, кто так наглядно воображается в мальчике, он, мальчик - лишний и мешающий празднику.

Ситуация Рождества повторяется в ухудшенном варианте: когда-то для готовой родить Богоматери, приехавшей из другого города, не нашлось места в гостиницах и домах Вифлеема, Ее никто не принял; спустя почти две тысячи лет в христианском городе в канун великого праздника умирает приехавшая из чужого города и вдруг захворавшая мать, и не находит помощи и пристанища ее мальчик.

Достоевский наглядно нам показывает - ничто не прошло, мы в своей жизни постоянно оказываемся перед событиями Евангельской истории, эта история длится и длится в веках, а мы оказываемся так же жестокосердны, неотзывчивы, неблагодарны, как большинство ее первоначальных участников.

Следует отметить, что автор прямо не называет, в каком городе происходит действие: "… это случилось в каком-то огромном городе и в ужасный мороз". Но исследователи указывают на то, что Достоевский на страницах рассказа воспроизводит "петербургский колорит", подчеркивая тем самым реальность происходящего. Так, Достоевский с одной стороны создает образ Петербурга, с другой - выделяя слово «какой-то» курсивом, желает подчеркнуть универсальный характер происходящего: дети гибнут от холода и голода в любом российском городе. В этих целях писатель не дает и имя мальчику, желая заострить внимание на том, что события, описываемые в рассказе, могли произойти с любым брошенным и забытым ребенком.

В городе, в котором оказывается мальчик, мы находим взбалмошное кипение жизни, эгоизм, холодность, отъединенность всех друг от друга, поэтому чувство одиночества и ощущение суеты вокруг не покидает того, кто оказывается в этом огромном пространстве: "И тоска берет его, потому что стало ему вдруг так одиноко и жутко…" . Результатом всеобщей разъединенности является равнодушие к детскому страданию: "Мимо прошел блюститель порядка и отвернулся, чтоб не заметить мальчика".

Е. Душечкина [13] в своих статьях указывает на то, что некоторые писатели XIX века считали Петербург самым несвяточным местом в России .И. И. Панов - большой любитель русских святок - жаловался: "Может быть, внутри России святки сохраняют ещё и теперь поэзию старины … но Петербург давно утратил её".

Во встречах героя рассказа с блюстителем порядка, дамой, большим мальчиком людям предлагается узнать в мальчике Младенца-Христа и в себе - друга Христова. Это так легко - ведь на дворе Рождество, и все вот сейчас вспоминают события и образы тысячелетней давности. Но никто не оказывается способен увидеть их вновь вокруг себя. Никто не узнает Христа в "рабском виде". Снова и снова реализуется предсказанное в Евангелии: "ибо алкал Я, и вы не дали Мне есть; жаждал, и вы не напоили Меня; был странником, и не приняли Меня; был наг, и не одели Меня; болен и в темнице, и не посетили Меня" . И когда спросят Его: "Господи! когда мы видели Тебя алчущим, или жаждущим, или странником, или нагим, или больным, или в темнице, и не послужили Тебе? Тогда скажет им в ответ: истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне" .

Рождество считается самым светлым и добрым праздником, потому что его уют, его тепло создают особое переживание близости людей, собравшихся округ светящейся елки. Но этот праздник не приносит радости ребенку. Вспомним, что дама его вытолкнула за дверь, толпа напугала до смерти. "Никто не оказал сострадания даже в дни Рождества, в дни милосердия, доброты, всепрощения. В этом несправедливом мире даже невинные дети страдают - и виной тому равнодушие общества, которое считает такое положение неизбежным и вполне разумным" [8]- , пишет Л.В. Кирякова в своей статье.

После описания детского праздника автор воспроизводит восхищение мальчика увиденными куколками, "маленьким, разодетыми в красные и зеленые платьица", которые были "совсем как живые". Достоевский неслучайно изображает этих куколок: они, "живые куколки", противопоставлены мертвым душой людям.

Автор также использует прием противопоставления, когда описывает сказочную елку у Христа. Если на земной елке мальчик встречается с бездушием и эгоизмом, то на елке у Христа он попадает в атмосферу любви и участия, обретая то, чего у него не было на земле, - семью, дом, где его любят. "… о, какой свет! О, какая елка! Да и не елка это, он и не видал еще таких деревьев! Где это он теперь: все блестит, все сияет и кругом все куколки, - но нет, это все мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его…"[6] .

  Итак, рассказ "Мальчик  у Христа на елке" содержит  в себе основные жанровые признаки  святочного рассказа [4]:

- его действие происходит  в канун Рождества;

- в образе главного  героя отражается мотив "божественного  дитя"  (на образ Христа указывают  возраст героя: ему лет шесть  или даже менее);

- мотив чудесного связан  в рассказе с предсмертным  видением замерзающего мальчика. Чудо здесь представлено явлением  Иисуса Христа.

 Последняя черта жанра  в рассказе решается неоднозначно. Так, наличие чудесного связано  в святочных рассказах с изменением  жизни героев в лучшую сторону, например, со спасением от смерти. Развязка же исследуемого произведения  трагична: герой погибает. В реальности  чудо не происходит. Оно совершается  в ином, небесном плане. Так, в  предсмертном видении бедному  несчастному мальчику представляется, что его приводит на райскую  елку Христос.

Это произведение Достоевского расходится с традиционными святочными рассказами, где образ ребенка напоминал взрослому о чем-то добром и вечном. Здесь в образе героя никто не хочет узнать младенца Христа.

 Трагический финал  также выделяет исследуемый нами  рассказ из контекста всей "святочной  традиции", где добро, милосердие  должны свершиться на земле. Ребенок встречается с удивительным равнодушием со стороны взрослых. И только Христос готов распахнуть свои объятия для "униженного и оскорбленного" мальчика.

 

 

 

2.2 Видоизменение святочного рассказа в творчестве А.П. Чехова.

Интерес Чехова к святочному рассказу был довольно устойчивым: в разные годы им было создано более двадцати произведений, так или иначе связанных со святочной традицией. Это объясняется, во-первых, тем, что он начинал свой творческий путь в тех периодических изданиях, которым свойственны циклическое переживание времени и последовательная реакция на даты церковного и народного календаря. Во-вторых — обстоятельствами биографического характера: «Выросший в среде обывателей провинциального городка, живущего в ритме привычных календарных дат, с детства в семье приученный отмечать церковные праздники, Чехов и в зрелые годы отнюдь не стремился преодолеть в себе чувство праздничного переживания, а напротив, судя по его произведениям и письмам, всегда ощущал каждый праздник как время особого состояния души, особого настроения» [1]. Интерес писателя к этому жанру являлся не только своеобразной данью бытовавшей традиции, но и выражением любви писателя к «поэтическому празднику» рождества. Чехов писал Григоровичу 24 декабря 1888 года: «Поздравляю Вас с Рождеством. Поэтический праздник. Жаль только, что на Руси народ беден и голоден, а то бы этот праздник с его снегом, белыми деревьями и морозом был бы на Руси самым красивым временем года. Это время, когда кажется, что сам бог ездит на санях» [1].

Все рассказы Чехова, так или иначе соотносящиеся со святочной / рождественской словесностью, можно разделить на две группы. Первую из них составляют те, действие которых приурочено к святкам, Рождеству или Новому году («В рождественскую ночь», «Либерал», «Страшная ночь», «Сон», «На пути», «Ванька», «Бабье царство», «На святках» и др.). Во вторую входят произведения, не имеющие такой приуроченности, но опубликованные 25 декабря, в рождественских номерах газет («Каштанка», «Рассказ госпожи NN», «Гусев», «Страх», «Рассказ старшего садовника»). Произведения, составляющие первую группу, в последние годы изучались довольно много. Связь же со святочным контекстом рассказов второй группы, если исключить отдельные замечания Б. И. Есинаи Е. В. Душечкиной, остается незамеченной.

Рассказ «На пути» в связях со святочной / рождественской словесностью стали воспринимать сравнительно недавно, что, естественно, положительно сказалось на его понимании. С. Сендерович справедливо напомнил, что «жанр в значительной мере определяет смысловые возможности рассказа и в еще большей мере — читательские ожидания» .

«На пути» — особый вариант святочного рассказа. По мнению Е.В. Душечкиной, «На пути» (наряду с «Ванькой», «Рассказом госпожи NN», «Бабьим царством») принадлежит к чеховским текстам о несвершившемся рождественском чуде. Противоположной точки зрения придерживается А.С. Собенников, утверждающий, что это произведение о «чуде рождественской ночи», «чуде преображения, любви и понимания...». Чехов определил жанровую особенность рассказа «На пути», назвав его «святочным». Писатель печатал в 80-х годах почти ежегодно «святочные» рассказы в рождественских номерах газет и мелких журналов. В своей творческой практике Чехов раздвинул рамки традиционного жанра. Если типичным для жанра было религиозное и сентиментально-филантропическое содержание, то Чехов использовал в произведениях этого жанра разнообразные сюжеты, не имеющие ничего общего с мистической и дидактической направленностью буржуазных авторов. В «святочных» рассказах Чехова то пародируются мистические сюжеты, то обыгрываются комические ситуации, то раскрываются серьезные жизненные коллизии.

Приведенные точки зрения не являются взаимоисключающими. В сущности, рассказ «На пути» — о «чуде понимания» двух случайно встретившихся людей и в то же время о «несвершившемся рождественском чуде», поскольку, душевно сблизившись на короткое время, они расстаются. Причина же расставания — в идеологической позиции главного героя.

Зная о жанровом контексте, нельзя не заметить, что Чехов использует характерный для святочной литературы и фольклора мотив «нечистой силы». Пожалуй, наиболее явственно о нем «сигнализирует» лубочная картина, завершающая первое подробное описание трактира, в котором происходит действие. Она изображает «жирного коричневого младенца, таращившего глаза и шептавшего что-то на ухо девице с необыкновенно тупым и равнодушным лицом...». Как предполагает А.С. Собенников, "жирный младенец" — бес. Иначе непонятно, почему младенец (не маленький ребенок, а именно младенец) что-то шепчет девице. Младенцы, как известно, дара речи лишены». Возникающий в конце иконического ряда мотив злого духа, по наблюдениям того же исследователя, переходит в ряд звуковой: следует описание метели, а, по народным представлениям, метель в рождественскую ночь означает, что разыгралась «нечистая сила». К сказанному А.С. Собенниковым можно добавить еще несколько наблюдений. Трактир, описание которого дано в начале рассказа, находится в Рогачах (рогатость — обычный признак «нечистой силы»), а церковь — всего в трехстах шагах от трактира [1].