Социо - культурные аспекты перевода национально-специфической лексики

При переводе какого-либо специального текста из области архитектуры слово «Fachwerkhaus» может быть передано как «фахверковое здание» («фахверковый лом»), поскольку для специалиста термин будет понятен в своем историческом значении.

Одна из пьес Д. Голсуорси озаглавлена «The Silver Box» по названию вещи, которая в ее сюжете играет большую роль, это — небольшая серебряная коробка, какие в состоятельных английских домах ставятся на столе для сигарет. Переводить -это заглавие как «Серебряный портсигар» (или: «папиросница») было бы ошибочно: портсигар носится в кармане и меньше по размерам, чем коробка, о которой идет речь. Поэтому правильно поступила переводчица Г. А. Островская, озаглавив перевод просто «Серебряная коробка», а назначение самой коробки раскрыв в обстановочной ремарке как «серебряная коробка для сигарет». Само собой понятно, что для заглавия последнее сочетание не годилось бы как слишком длинное.

Итак, предпосылкой для верной передачи слов, выражающих реалии материального быта, является знание самих вещей, стоящих за этими словами, верное представление о них. Если же сама вещь не названа прямо, а описана перифрастически или изображена метафорически, то задача еще более усложняется. И чем более чужда и далека сама действительность с ее отдельными деталями, тем легче возникают ошибки, неточности понимания, приблизительность перевода как в плоскости вещественного содержания, выражаемого им, так и в стилистическом разрезе.

Когда переводчик ограничивает себя только данными текста, слепо доверяясь номинативным значениям его словарных элементов, взятых в отдельности, не подозревая или забывая о том, что новые значения их, получающиеся в результате их сочетания друг с другом, могут быть отмечены даже и в словарях, — тогда возникают грубые смысловые ошибки.

 Национально-специфические реалии  многочисленны в рамках каждой определенной культуры и могут быть установлены различные их группы и подгруппы по признаку принадлежности к той или иной сфере материального быта, духовной жизни человека, общественной деятельности, к миру природы и т. д. В связи с интересом к переводу слов, являющихся их названиями и всегда составляющих большую трудность для передачи на другом языке, предложены и классификации самих реалий по указанному признаку, но это —вопрос экстралингвистический. Для лингвистической же общей теории перевода интерес представляет вопрос о способах передачи слов как названий реалий. При этом не лишнее подчеркнуть, что речь должна идти именно о переводе названий реалий, а отнюдь не о «переводе» самих реалий, ибо реалия — понятие экстралингвистическое и не может «переводиться», как не может «переводиться» с одного языка на другой любая существующая в природе вещь. Между тем в целом ряде работ можно прочитать и о «переводе реалий». Это, конечно, терминологически некорректно, но так как подобное словоупотребление уже широко распространилось, к нему — в тех случаях, когда оно встречается, — следует относиться как к условности, как к сокращенному и упрощенному способу выражения. Наряду с ним практикуется другой, более приемлемый: «перевод слов-реалий» (сочетание «слова-реалии» выступает как синоним «названий реалий»); допустимо также сочетание «передача реалий», поскольку слово «передача» шире по значению, чем «перевод» и может относиться к экстралингвистическим понятиям.

Возможности перевода названий реалий, фактически встречающиеся в переводах, сводятся к четырем основным случаям.

Это, во-первых, транслитерация либо транскрипция (полная или частичная), непосредственное использование данного слова, обозначающего реалию, либо его корня в написании буквами своего языка или в сочетании с суффиксами своего языка. [5, С. 132]

Во-вторых, создание нового слова или сложного слова, или словосочетания для обозначения соответствующего предмета на основе элементов и морфологических отношений, уже реально существующих в языке. В своей основе это перевод описательный, перифрастический.

Третий способ — использование слова, обозначающего нечто близкое (хотя и не тождественное) по функции к иноязычной реалии,— иначе — уподобляющий перевод, уточняемый в условиях контекста, а иногда граничащий с приблизительным обозначением.

Четвертый способ — так называемый гипонимический (от английского слова «hiponymy», составленного из греческих корней) или обобщенно-приблизительный перевод, при котором слова ИЯ, обозначающие видовое понятие, передается словом ПЯ, называющим понятие родовое.

Из русского языка во многие зарубежные языки и во многие национальные языки наших братских республик перешел — как путем переводов, так и независимо от них целый ряд слов, которые обозначают важнейшие понятия общественно-политической жизни или служат названием научно-технических достижений (слова «Совет», «колхоз», «колхозник», «спутник», — ср., например, немецкие «Sowjet», «Kolchos», «Sputnik»; английские «Soviet», «Kolkhoz», «Sputnik»; испанское «koljos» и т. д., как обозначения совершенно новых, специфических для нашей страны  общественных  отношений  и достижений  науки),  Эти  слова прочно укоренились на новой языковой почве и давно уже не требуют комментариев и пояснений, иные из них (как, например, «колхоз», «колхозники) получили и переводные соответствия в некоторых иностранных языках, если в них, как, например, в немецком языке, есть к этому благоприятные словообразовательные условия (ср. англ. «collective farm»).

Транслитерация при переводе на русский язык (или при рассказе или сообщении о фактах зарубежной жизни или о быте братских народов СССР) применяется нередко в тех случаях, когда речь идет о названиях учреждений, должностей, специфических для данной страны, т. е. о сфере общественно-политической жизни, о названиях предметов и понятий материального быта, о формах обращения к собеседнику и т.п. Т ран с л итерационный способ передачи реалий широко распространен и оставляет существенный след как в русской переводной литературе, так и в оригинальных произведениях (художественных, публицистических, научных). Свидетельством этому служат такие, например, слова, относящиеся к английской общественной жизни, как «пэр», «мэр», «лендлорд», «эсквайр», или к испанской, как «гидальго», «коррехидор», «альгвасил», «алькальд», «тореро», «коррида» и др., слова, обозначающие старые западноевропейские земельные меры — «акр» (французское), «морген» (немецкое); слова, связанные с бытом французского города, как, например, «фиакр», «консьерж»; английские обращения «мисс», «сэр» и многие другие им подобные.

  Нет такого слова, которое не могло бы быть переведено на другой язык, хотя бы описательно, т. е. распространенным сочетанием слов данного языка. Но транслитерация необходима именно тогда, когда важно соблюсти лексическую краткость обозначения, соответствующего его привычности в языке подлинника, и вместе с тем подчеркнуть специфичность называемой вещи или понятия, если нет точного соответствия в языке перевода. Оценивая целесообразность применения транслитерации, необходимо точно учитывать, насколько важна перс-дача этой специфичности. Если же последнее не требуется, то использование транслитерации превращается в злоупотребление иностранными заимствованиями, приводит к затемнению смысла и к засорению родного языка.

Целесообразность и правомерность транслитерации в известных случаях доказывается тем, что нередко авторы, пишущие о жизни других народов, прибегают к этому языковому средству, как к способу назвать и подчеркнуть реалию, специфическую для быта данного народа. В русский язык вошли, например, слова «аул», «кишлак», «сакля» и многие другие и именно в этой транслитерации стали традиционными. Так подчеркивалась специфичность веши, обозначаемой словом, ее отличие от того, что могло бы быть приблизительно обозначено отдаленно соответствующим русским словом (ср. «аул» или «кишлак», с одной стороны, и «деревня», с другой, «сакля» или «хижина» и «изба»). Пример слов, заимствованных оригинальной литературой путем транслитерации, служит мотивировкой при использовании таких слов в переводе.

Часто иноязычные слова переносятся в язык перевода именно для выделения оттенка специфичности, который присущ выражаемой ими реалии — при возможности лексического перевода, более или менее точного. В переводах на русский язык грузинской классической литературы часто встречаются такие слова, как «майдан» (иранизм, означающий «площадь»), «кинто» (уличные певец), «моурави» (судья), «чонгури» (музыкальный инструмент) и другие названия реалий старого грузинского быта, ставшие сейчас приличными для русского читателя переводов с грузинского языка. То же в переводах с армянского («ашуг»— певец, «саз» — музыкальный инструмент и др.).

Когда транслитерируемое слово употребляется редко или, тем более, впервые переносится в русский переводный текст, бывает необходимо и комментирующее пояснение, и соответствующий контекст. Так, к переводу романа армянского классика Хачатура Абовяна «Раны Армении», выполненному С. В. Шервинским, приложен довольно большой список армянских и тюркских слов, перенесенных в русский текст из армянского и требующих истолкования наряду со словами более или менее знакомыми русскому читателю (такими, как «ага» — господин, «ашуг»— певец, «лаваш» — род хлеба); здесь большое количество таких слое, которые, может быть, впервые использованы в этом переводе («автафа» — медный Рукомойник, «бухара» — камин, «зох»— съедобный стебель некоторых растений, «трэх»— кожаный лапоть и т. д.).

 Но возможность применить  иноязычное слово определяется  не только наличием комментария. При всей непонятности слова, употребляемого впервые (или вообще очень редко), контекст, в котором оно употреблено, если и не способен полностью раскрыть его смысл, то все же может дать некоторое представление о предмете или понятии, обозначенном им, В предложении: «В жизнь ты не увидишь, чтобы армянин валялся в грязи, хоть выпей он пять тунг вина», слово «тунг» легко понимается нами как родительный падеж множественного числа слова «тунга», явно означающего меру жидких тел, видимо довольно большую (по комментарию — равную 4 литрам). В словосочетании: «И нос, и щеки, и лечак, и минтану — все перемарала»—два последних существительных не могут обозначать ничего другого, кроме каких-то частей женской одежды.

Аналогичное явление представляет перенос в русский текст французского слова «арпан», немецкого «морген» (названия старинной земельной меры) и т. п, или употребление в переводе «Поднятой целины» М. Шолохова на испанский язык таких слов, как «la staniza» (станица), «un pud» (пуд), «bachlyk» (башлык)3 и др. или в немецком переводе «Тихого Дона» слов  «Amman»,  «Jcssaul»,  «Sotnik'   и   г.  д.  Контекст перевода во всех случаях применения этих транслитераций позволяет, если и не полностью установить содержание обозначаемых ими реалий, то отнести их к определенному кругу понятий, выяснить их родовую принадлежность. Когда   на   страницах   русского   перевода   романа Диккенса «Оливер Твист» появляется «бидль» (ср.  узкий  контекст: «...дерзкие выступления тотчас же пресекались в корне после показания врача и свидетельства бидля: первый всегда вскрывал труп и ничего в нем не находил..., второй (т. е. бидль — А. Ф.) неизменно показывал под присягой все, что было угодно приходу)», мы уже угадываем, что речь идет о каком-то лице, имеющем отношение к приходу и занимающем в его администрации невысокую ступень — предположение, подтверждаемое примечанием. Впрочем, в русских переводах западноевропейской художественной литературы за последнее время все более упрочивается тенденция избегать таких слов, которые требовали бы пояснительных примечаний, не предполагаемых подлинником — т. е, именно транслитерированных обозначений иностранных реалий, кроме ставших уже привычными. Напротив, в современных переводах с языков Востока транслитерация используется достаточно часто, когда речь идет о вещах или явлениях, специфических для материального или общественного быта, т. е. не имеющих соответствий у нас.

Ср., например, следующую выдержку из обстановочной ремарки к первой картине первого действия пьесы японского драматурга Киеми Хотта «Остров» (перевод Е. М. Пинус):

«Прямо перед зрителями токонома. В ней радиоприемник, на полках книги и глобус, на стенах висят рейсшины и угольники. Перед токонома японский столик, рядом, за створчатой фусума, домашний алтарь». Ср. также реплику из той же картины;

«Я принесла ивасей, сделать сасими?» Из «списка японских слов, употребленных в пьесе» (всего 22 слова на книгу в 217 страниц) узнаем, что  «токонома — глубокая  ниша,   служащая  для украшения  комнаты»,  «фусума—раздвижная  перегородка  в доме»,  а «сасими — наструганная сырая рыба, национальная еда». Как видим, описательным переводом комментируемых слов могли бы служить эти пояснительные словосочетания, но они — длинны, а названия данных японских реалий повторяются в пьесе неоднократно и тем самым их транслитерация может в данном случае считаться оправданной» как более экономный способ обозначения действительно специфических понятий. Второй    способ    передачи    слов,    обозначающих    специфические реалии, — а   именно   создание   нового   слова   или   словосочетания, — практически   встречается   в   русских   переводах   реже,   чем   первый.

Примером перевода, дающего полную образно-морфологическую аналогию иноязычного слова, может быть названо сложное слово «небоскреб», возникшее для передачи английского «skyscraper».

Третий  способ    передачи   слов,   обозначающих   инонациональные реалии, состоит в использовании слов родного языка, означающих нечто близкое или похожее по функции, хотя бы и не абсолютно тождественное. Так, в испанском переводе «Поднятой целины» слово «башлык» передается не только транслитерацией (см. выше), но и с помощью испанского слова «el сарuchon», не тождественного по предметной отнесенности, однако, достаточно  близкого.  Слово  «шлычка» — название  головного убора замужних женщин в старом казачьем быту — в немецком переводе «Тихого Дона» (принадлежащем М. Шику) передано словом «Haubchen» — исконным  немецким  названием  головного убора  замужних  женщин. Применение перевода этого типа в ряде случаев может вызвать и местные ассоциации. Примерами, главным образом из перевода произведений   литературы   XIX   века,   могут   служить   «извозчик» — вместо «фиакр» (что не вполне точно, так как слово «фиакр» обозначает экипаж и   лишь   метонимически   переносится   на   возницу,   «извозчики   же, наоборот, имеет это второе значение), «швейцар», «привратник» или «привратница»  вместо  «консьерж»  (что  также  не  точно,   поскольку «консьерж» находится  при  подъезде, а не при воротах), «стряпчий» вместо «клерк», «ризничий» вместо «бидль», «будочник» вместо «полицейский комиссар» (пример из статьи Добролюбова о В. Курочкине, как переводчике Беранже, см. выше). По своей национальной специфичности к названиям реалий в ряде случаев близки и существующие в языке формы обращения, к которым применимы и аналогичные способы перевода. Тик, французские обращения «monsieur» и «madamen, английские—»sir» и «miss» передавались в переводах литературы прошлого как «сударь» и «сударыня», а французские «monsieur» и «madame» в качестве слов, предшествующих фамилии, и при переводе современных произведений передаются как «господин» и «госпожа» (наряду с «мсье» и «мадам»).