Понятие автоматизма Жане

Диссоциация может быть следствием разного рода причин. В частности, она может  быть вызвана травматическими переживаниями, когда синтетическая активность не может распространяться на все  проявления личности, и некоторые переживания оказываются не ассимилированы ею. Центрами новой личности в этих случаях могут становиться фиксированные идеи, оказывающиеся и причиной, и следствием психической слабости. Диссоциация часто описывалась Жане у больных истерией. Жане даже определял истерию как «форму психической дезинтеграции». Психическая слабость приводит к ослаблению синтетической функции, которая, в свою очередь, проявляется в диссоциированности. Больные истерией не способны к интегрированию многообразия явлений, переживаемых ими. «Частичная система мыслей эмансипируется, делается независимой и развивается сама собой, за свой собственный счет. В результате этого такая система развивается слишком пышно, а с другой стороны в общем сознании получается пробел, амнезия или бессознательность по отношению к этой идее» [там же, с. 25].

Внушение  – автоматизм, возникающий под  влиянием слов или восприятий; характеризуется  повиновением некоторому влиянию без  осознания этого. Как и первые две рассмотренные формы, внушение базируется на уже сформировавшихся механизмах сознания. У внушаемых не хватает памяти для двух идей или чувств одновременно. Идея завладевает сознанием человека, и он не помнит, не воспринимает ни одной другой идеи. “Когда Blanche видит слона, о котором я ей говорю, она забывает, что мы сидим у меня в кабинете, что входная дверь не достаточно велика, что есть еще лестница и коридор, где слон не может пройти и т.д. Когда я говорю Розе, что мы поднимаемся на самый верх Эйфелевой башни, она забывает, что башня еще не окончена, как она сама это только что сказала» [там же, с. 177]. Человек с нормальной чувствительностью способен, находясь в большом обществе, следить за разговором и в то же время слышать вопрос, с которым обращался к нему сидящий сзади. Пациенты Жане были неспособны к этому. Если они разговаривали с одним человеком, то они уже не слышали и не видели других. «У Люси была странная привычка: как только она переставала разговаривать с человеком, она не могла уже больше слышать его. Можно, став сзади нее, звать ее и кричать ей на ухо разные ругательства – она не обернется... Эта анестезия … обусловливается состоянием естественной и постоянной рассеянности, мешающей воспринимать разнообразие происходящего. Рассеянность имеет своей причиной сужение поля сознания, уменьшение количества образов, которые могут одновременно содержаться в сознании, оно оказывается подобным заполненному сосуду, который уже не может вместить более ни капли» [там же, с. 185].

Кроме полных, Жане выделял частичные  автоматизмы, протекающие на фоне наличия нормального сознания в отношении других процессов. Частичные автоматизмы могут сосуществовать практически с любыми состояниями сознания, даже с каталепсией. «Леония может грозить кому-то правой рукой, сложенной в кулак, в то время как ее левая рука остается сложенной как бы для молитвы; причем каждое из этих движений вызывает на соответствующей части лица соответствующее ему выражение» [там же, с. 222]. У субъектов со слабой способностью психического синтеза явления частичного автоматизма имеют своей причиной временную рассеянность, которая способствует расщеплению поля сознания на две части, одна из которых функционирует автоматически. «Леония, отличающаяся особенной рассеянностью, в обычном состоянии не поддается внушению. Если я обращаюсь прямо к ней и приказываю ей сделать какое-нибудь движение, она удивляется, спорит и не повинуется мне. Но, когда она занята разговором с другими, мне удается, стоя сзади нее, говорить так тихо, что она не оборачивается: она не слышит меня и между тем исполняет мои приказания, не подозревая об этом» [там же, с.225]. Действия, внушенные таким образом, не осознавались и не запоминались ею.

Из-за слабой синтетической способности  в психике не складывается даже элементарных синтезов, образующих личное восприятие. Волевое действие индивидуально и неповторимо, автоматическое – безлично. Автоматизм оказывается в некотором смысле проблемой личной воли (в этом чувствуется влияние Бирана и его представлений о свободном волевом усилии как основе сознания). Автоматизмы, по мнению Жане, не создают новых ощущений, новых синтезов, но апеллируют к уже сложившимся . Они покоятся на том, что уже наработано в психике больного. Автоматические действия «происходят от самого субъекта и в то же время настолько регулярны, что не может быть и речи о свободной воле как причине данного действия» [там же, с. 1-2].

Жане подчеркивал, что психический  автоматизм существует не только в  патологии, но и в норме. Мягкие формы  диссоциированности встречаются  у всех людей. Многие процессы проходят полуавтоматически. Например, в деятельности, не требующей особой сосредоточенности, голова часто занята посторонними мыслями. Но в случаях патологии автоматизмы выступают особенно отчетливо: «Богатый и бедный одинаково имеют в своем распоряжении хлеб и воду, но у первого, кроме того, есть еще кое-что другое; здоровый человек обладает автоматическими способностями больного, но у него имеются и другие высшие способности» [там же, с. 428]. Жане отмечал, что вне личного восприятия протекают физиологические функции; явления рассеянности, привычки, страсти, инстинкта.

"Психический автоматизм", возникнув  на пересечении философской традиции  и медицинской практики, обладает  той весомостью, которая характерна  для работ, становящимися результатом глубокого осмысления своего опыта. Понятия о синтетической функции сознания, сужении поля сознания, гипотеза о состоянии общей чувствительности, анализ механизмов рассеянности, изменений памяти, концепция психического автоматизма являются не просто теоретическими концептами или гипотезами, но, как мы можем убедиться, нашли отражение в терапевтической практике Жане.

Вслед за Шарко, Жане полагал, что гипноз и степень влияния зависят  от нейрофизиологических изменений, механизмов в отличие от нансийской школы, видевшей в гипнозе чисто психологический феномен, связанный с внушением. Он полагал, что сомнамбулизм определяется "мозговыми изменениями", некоторые из которых продолжаются и во время бодрствования (van der Hart, Steele, 2005). Соответственно, завершение периода влияния, сомнамбулической страсти и потребности в руководстве также сопровождается не только психологическими, но и физиологическими изменениями.

Жане обнаружил у своих пациентов  склонность к развитию сильных и  довольно странных чувств. Некоторые и них относились к терапевту как к родителю, другие как брату, другу. Жане считал, что терапевт должен учитывать нюансы этих чувств в терапии. Позитивные и негативные проявления в этом отношении могут быть перемешены. У пациента мощет складываться ощущение, что терапевт смотрит за ним, что он находится рядом и тихонько говорит с ним. Пациент с подобной зависимостью становится чрезвычайно требовательным, он хочет, чтобы врач стал для него всем, чтобы врач не больше никем не занимался, постоянно был с ними и разделял малейшие их заботы и тревоги. У них наблюдалась "болезнь изоляции", то есть психологические симптомы остаться одному при острой потребности в ком-то. непереносимость одиночества. Описывая свое невыносимое одиночество, одна из пациенток Жане говорила: "Я чувствую одиночество как огромную пустоту, как будто мир не существует. Я живу как автомат и грежу наяву". Жане подчеркивает, что зависимость и непереносимость одиночества не являются исключительным следствием гипноза или внушения, это гораздо более общие и более частые явления, чем принято думать. Однако в случае гипноза и внушения они приобретают особую остроту.

Жане считал, что управление и  направлении зависимости в терапии  предполагает, что терапевт изначально обеспечить внешнее влияние, которое бы направляло ментальный процесс пациента, не способного к этому самостоятельно, помогал осуществлять психический синтез.

"Неврозы и фиксированные  идеи"

"Внушение, - все равно, будет  ли оно призводиться в гипнотическом  сне или во время бодрсотвования, - составляет замечательный по своей действительности терапевтический прием. Но мы не должны преувеличивать его действительного значения. .. Принято думать, что этот прием лечения действует также быстро, как какая-нибудь хирургическая операция, и от него ждут мгновенных исцелений, имеющих все признаки чуда. Конечно, зачем же отказываться от чудес, когда есть возможность их делать. Но, как уже заметил Шарко, путь этот опасен; нас ждет на этом пути много неудач; в большей части случаев сколько-нибудь серьезных нервных и душевных заболеваний внезапное и окончательное исцеление не может быть физиологическим и психологическим абсурдом. Внушение и психологическое лечение вообще составляет такие методы лечения, которые почти всегда должны быть долго применяемы, так как в действительности они сводятся к воспитанию души.

В этом воспитании врач ставит себе две  цели: 1) необходимо вполне овладеть душевною деятельностью больного, приучить его  подчиняться авторитету врача - вести  свое существование под сторонним наблюдением; 2) необходимо свести эту власть над больным к минимуму и научить мало по малу больного обходиться без ее вмешательства". Если упускается первая задача, результат лечения не будет долговременным, если вторая - влечение к сомнамбулизму может быть доведено до опасной степени.

"Лечить истерию, говорит Брике,  надо счастьем". Жане приходит  к выводу, что "счастье" для  истериков - это простота условий  жизни, когда усилия приспособления  минимальны.

Жане отмечает в “L’influence somnambulique” (1897/98a, p. 423), что ненормальные чувства, присутствующие в гипнотическом процессе, представляют собой преувеличенные черты обычной человеческой зависимости, и изучение этих отношений может пролить свет на разные формы зависимости. Еще магнетизеры отмечали особый статус гипнотических отношений, когда гипнотизируемый повиновался только своему магнетизеру (а иногда только его и воспринимал, игнорируя всех остальных людей).

Случай 7. Жюстин (Janet, Revue philosophique, fevrier 1894, Жане "Неврозы и фиксированные идеи") (приводится в сокращении)

Больная, женщина 40 л., мы будем называть ее Жюстиной. Мы встретились с ней  в первый раз три года назад  на консультации у Сегла. Я не нашел  нужным предложить больной поступать  в госпиталь; больная в определенное время являлась в те больничные учреждения, где я вел свои врачебные наблюдения. Таким образом, я наблюдал больную 3 года, сначала раз в неделю, а затем через большие промежутки времени. Душевное состояние больной, вначале очень тяжелое, мало по малу изменилось и вот уже год как здоровье больной восстановилось.

Когда Жюстин была приведена мужем  в Сальпетриер, состояние ее было следующим. Это была крупная женщина  с густыми черными волосами, глаза  очень темные, широко раскрыты и  дикие; черты лица правильные, но лицо неприятно, так как оно искажается гримасами и судорогами, руки влажные и дрожат, походка неуверенная. На осмотре она закрывает лицо руками и разражается рыданиями, восклицая: "О, это ужасно так жить; я боюсь - Чего? - Я боюсь холеры". Эти слова объясняют все дело: перед нами больная, одержимая самой обыденной идеей, идеей болезни, холеры.

Жюстин с молодых лет чувствовала  страх при мысли о смерти. Сосредоточение больной на мысли о смерти было связано с работой ее матери - она была сиделкой, нередко ей приходилось прибирать умершить и хоронить их, и иногда она заставляла Жюстин помогать ей. В 18 лет Жюстин была потрясена видом трупов 2 умерших от холеры больных. С тех пор мысль эта к ней часто возвращалась, особенно в периоды грусти и утомления. Больной овладевал страх, и она чувствовала, как какой-то голос внутри нее говорил: "Отдай мне свою душу...", и изумлялась, замечая, что вслух отвечает этому голосу "Нет!". Таким образом, идея уже приобретала эмоциональный и патологический характер.

После болезни Жюстин стало настолько  плохо, что муж склонился к  мысли, что его жена душевнобольна  и решил сводить ее в Сальпетриер. Как только мы начинаем распрашивать больную о холере, она приходит в смущение, краснеет и бледнеет, начинает плакать и отвечает только несколькими словами: "Я боюсь... уже давно..., я не знаю, почему..., я не знаю, отчего мне страшно...". Больная не может объяснить лучше, так как тотчас теряет сознание. Все члены больной дрожат, зубы стучат и сжимаются, руки движутся так, как будто больная защищается против чего-то и боится чего-то, а туловище откидывается назад. После нескольких изгибаний Жюстин начинает страшно кричать. Приступы с судорогами, контрактурами, рвотой, асфиксией могут продолжаться часами. Точного воспоминания о происходящем во вермя припадка у больной нет.

Как следует понимать эту сцену? Конечно, как истерический припадок. Таким общим названием обозначается бесконечное множество явлений, сходных с описанным, и не можем  ли мы дать им более точное определение? Наблюдая за больной во время припадка, мы пришли к заключению, что больная ничего не сознает: можно кричать у нее под ухом и она не отвечает, колоть ее - она не реагирует. Ум больной, поглощенный данной идеей, исключающйе все, не способен ни воспринимать, ни сохранять в памяти сознательных явлений. Чтобы обнаружить присутствие последних, достаточно ввести их в бред больного. В ту минуту, когда Жюстин кричит: "Меня хватает холера", я говорю ей: "Да, она держит тебя за правую ногу", и больная быстро отдергивает ногу. Таким образом, имея терпение, можно добиться ответов от больной и вести с ней разговор: "Где же твоя холера? - Смотрите, вот этот совсем синий покойник, какой смрад от него!" С этого момента можно постепенно направить внимание больной на другие предметы и повести о них беседу с больной. По окончании припадка Жюстин не помнит о происходящем во время припадка разговор точно, как и о бреде. В начале наших опытов мы вынуждены были вызывать самый припадок, чтобы получить состояние сомнамбулизма, позднее оказалось возможность почти совсем прекратить судорожные движения, которыми начинался припадок, и вызывать почти непосредственно состояние сомнамбулизма.