Судебное красноречие

Ответ: 

Товарищи  судьи! 

Приступая к судебному следствию, каждая из сторон не только считала свою точку зрения единственно возможной, но любую иную рассматривала едва ли не как посягательство на истину. Но вот закончено судебное следствие. Все доказательства рассмотрены, исследованы, проверены. Не осталось ничего невыясненного или сомнительного.

За неделю до окончания следствия появился в газете фельетон, который приобщен к делу. В фельетоне как о  чем-то совершенно достоверном доводится  до общего сведения о преступлении Копнина: он понуждал к сожительству молодую Надежду Музину, попавшую на свою беду в зависимость от Копнина.

Выступление печати всегда воспринимается как выражение  общественного мнения. Мы всегда с  уважением относимся к нему. Тысячами читателей фельетон был воспринят  как полное и верное отражение действительности. Вина Семена Васильевича Копнина считалась доказанной еще до того, как дело пришло в суд. Можно сказать, что появление фельетона потребовало от суда дополнительных усилий для того, чтобы подойти к делу непредвзято, чтобы освободиться от воздействия навязываемой точки зрения. Не сомневаюсь, суд с этим справился и справится. Но это не значит, что работа суда не была затруднена. В гораздо большей степени фельетон затруднил работу следователя. Следователь поторопился, надеюсь, теперь это уже очевидно, передавая материалы фельетонисту. Фельетонист поторопился с опубликованием своего произведения

Фельетон  приобщен следователем к делу. Зачем? Как доказательство? Фельетон им служить  не может. Приобщен как мнение сведущего  лица? И это невозможно, если следовать закону. Для чего же приобщен фельетон? Неужели для эдакого деликатного предупреждения судьям: «Вы, конечно, свободны вынести любой приговор, но учтите, общественное мнение уже выражено»? Невозможно допустить, что обвинительная власть пыталась таким путем воздействовать на суд. Так для чего же приобщен фельетон? Неизвестно. Хорошо было бы, объясни нам это прокурор в реплике. Справедливости ради нужно отметить, что в обвинительной речи ни слова не было о фельетоне. Светлый облик Надежды Петровны Музиной, описанный фельетонистом, настолько потускнел, что о фельетоне было неловко и вспоминать. Хотя облик Музиной и претерпел изменения, все же ее показания по-прежнему, по мнению прокурора, остаются основой обвинения.

Попытаемся проверить эти показания. Музина, только что предупрежденная об ответственности за дачу ложных показаний, начала с заявления: «Я буду показывать только правду». Никто еще в этом не усомнился, а Музина торопится рассеять сомнения. Но вот уже следующая фраза, дополнившая декларацию о правдивости, заслуживает особого внимания. Музина возвестила: «Я не питаю никакого зла к Копнину». Это звучит как едва прикрытая просьба о доверии - не питает зла, значит, не станет возводить ложное обвинение. И я, как защитник Копнина, готова повторить вслед за Музиной - верно, не питает она зла к подсудимому. Копнин, если верить Музиной, посягал на ее женскую честь, преследовал ее, ставил в невыносимое положение, позорил ее и клеветал на нее, словом, причинил ей из самых гнусных побуждений столько зла. Как же могло все это не возмутить ее? Как же ей, униженной и оскорбленной, не питать зла к нему?

Нет, если правда то, что Музина показывала о  Копнине, то она говорит неправду, заявляя, что не питает к нему зла. Или, если говорит правду, что не имеет против него зла, то неправда все то, что она наговорила на Копнина.

Надежда Петровна, сообщив суду, что она  правдива и очищена от злых чувств, перешла к изложению фактов. Она  показала, что была принята на завод  по рекомендации и настоянию Копнина. Эти показания ее верны. Она показывала, что Копнин, мастер, начальник смены, сам обучал ее токарному делу. И эти показания ее верны. Она показала, что бывали случаи, когда Копнин, хотя небольшую, но часть работы за нее делал, чтобы она выполнила норму. И эти показания ее верны.

Итак, ее показания о том, что Копнин внимательно  и заботливо относился к ней  несколько первых месяцев ее работы на заводе, полностью соответствуют  действительности. Музина старательно  работала, и это подтверждается. Следовательно, не было никаких деловых причин к тому, чтобы мастер изменил к худшему отношение к добросовестной работнице. А отношения изменились. И очень резко. Копнин не то, что стал безразличен к той, к кому он был так заботлив, он стал враждебен, открыто, не скрываясь, враждебен. Музина показывала: Копнин придирчиво выискивал брак в ее работе. И это подтвердилось. Музина показывала: Копнин выживал ее с завода. И это подтвердилось. Начальник цеха, свидетель Свиридов, припомнил: когда он пытался образумить Копнина и убедить его быть справедливым к Музиной, Копнин раскрыл свой замысел: «Гнать ее нужно с завода, гнать!» Но почему «нужно гнать», не сказал. 

Сами  эти факты, о которых говорит  Музина, достаточно впечатляющи. И легко  может показаться, что то объяснение, которое она дает этим фактам, похоже на правду. Надежда Петровна, видя заботу и внимание мастера, была убеждена, что он все это делает, так сказать, по зову совести. Но как она ошиблась! Оказывается, Копнин расставлял силки, он надеялся склонить ее к сожительству. Действовал он осторожно, ничем не возбуждая ее подозрений. По простоте душевной она поделилась с Копниным своей радостью: муж, который свыше года был в отсутствии, приехал к ней. И тут-то Копнин, сообразив, что рушится все то, что он так коварно и так тщательно готовил, потребовал грубо и цинично: «Сожительствуй со мной!» Потребовал угрожая и запугивая. И только тогда открылись глаза у Надежды Петровны. Это было для нее катастрофой. Так гибнет вера в человека. А когда возмущенная до глубины души Музина отвергла циничное предложение Копнина, он стал выживать ее с завода.

И чтобы  подтвердить и эту часть своих  показаний, Надежда Петровна еще  на следствии предъявила записку  Копнина. Ярость лишила его осторожности, он, разоблачая себя, написал: «В последний раз говорю, не хочешь добром, заставлю».

Все в  показаниях Музиной как будто  убеждает, все как будто свидетельствует  о вине Копнина. Но для полной оценки показаний Музиной самым важным, как это нередко бывает, оказывается  не то, что в них есть, а то, чего в них нет, то, о чем предпочла умолчать Музина. В апреле этого года вернулся к Музиной ее законный супруг, Александр Музин. До его приезда Надежда Петровна и не подозревала о злом умысле Копнина. Запомним это и постараемся разобраться, почему Музина рассказ о своих отношениях с Копниным начинает с октября прошлого года, то есть с того времени, когда она пришла на завод. Почему начинает с октября? Разве задолго до начала ее работы на заводе не возникли, развились и окрепли ее отношения с Копниным? Об этих своих отношениях не только в трех своих показаниях на следствии, но и здесь, в суде, Музина не промолвила ни слова до тех пор, пока в результате допроса у нее не была отнята возможность их отрицать. Что же было в этих отношениях такого, что побуждало Музину так старательно скрывать их? Копнин утверждал и утверждает, что Музина с ним сожительствовала задолго до ее поступления на завод, когда не могло быть и речи о какой бы то ни было служебной зависимости. Но Копнин - подсудимый и, конечно, понимает, что для его оправдания необходимо вызвать недоверие к показаниям Музиной.

Есть  еще одно обстоятельство, которое, на первый взгляд, ослабляет доказательственное значение показаний Копнина. На вопрос следователя Копнин показал, что  никаких доказательств, подтверждающих его заявление о близости с Музиной, он представить не может. Следователь счел его заявление клеветой, вызванной стремлением снять с себя ответственность. Следователя можно было бы понять, если бы он, прежде чем решить вопрос, кому верить, Копнину или Музиной, сделал бы все необходимое, чтобы разобраться в подлинном облике их обоих. Но даже намека на такую попытку в деле не найдешь. Поэтому и пришлось нам в суде так много заниматься тем, что надлежало сделать на предварительном следствии. Говорит ли Копнин неправду? По показаниям Музиной, она немногим более года назад приехала из Пскова к своей матери. Что делала, где и как трудилась Надежда Петровна в Пскове? На следствии она об этом умолчала. Но в суде Музина все же была спрошена, на какие средства она жила в Пскове? Товарищи судьи, вы помните ее ответ: «Жила на средства мужа». Отвечая, Надежда Петровна не помнила, что по запросу суда получена копия приговора, которым осужден ее муж. Свидетельница Пономарева показала, что Музина ей жаловалась: муж ее, электромонтер, погиб на трудовом посту, в аварии. Музину можно по-человечески понять: не очень приятно разглашать, что муж отбывает наказание. Итак, выяснилось, в Пскове супруги Музины жили на средства главы семьи, который в течение полутора лет совершил 14 краж. И любящие супруги Музины жили на уворованное. Все это и называла Надежда Петровна «жить на средства мужа». Жила, расходовала украденные деньги так, чтобы их хватило до следующей кражи, и ничего - не возражала. Позволю себе выразить уверенность, что если бы следователь знал то, что узнано на суде, то Надежде Петровне не было бы оказано столь широкое доверие, и при решении вопроса, кто из двоих говорит правду, она или Семен Васильевич Копнин, вопрос не был бы столь категорически решен в пользу Музиной. Проверим также, что же она делала в Петербурге. Следователю она сообщила, не вдаваясь в излишние подробности: сначала работала на конфетной фабрике, а затем перешла работать на завод, где трудился Копнин. Никакой проверкой показаний Музиной следователь и не стал заниматься. Судом была запрошена справка с конфетной фабрики, и выяснилось: снова сказала неправду Надежда Петровна. Между ее работой на фабрике и поступлением на завод был перерыв в восемь месяцев, и эти восемь месяцев нигде не работала.

Эти восемь месяцев она по совету матери убирала  квартиру овдовевшего Семена Васильевича  Копнина, и этих денег ей хватало  на проживание. Только убирала и  ничего более. Да, Копнин ответил на следствии, что он не может представить доказательств близости, возникшей между ним и Музиной, но едва ли нужно было следователю удовольствоваться этим ответом. Семен Васильевич Копнин - пожилой человек, совершенно не искушенный в вопросах права, потрясенный позорным обвинением, на него возведенным, растерянный и вместе с тем полный понятной ярости, разве мог он без посторонней помощи разобраться в том, что может или не может служить доказательством? Ведь он и слыхом не слыхивал, что существуют прямые и косвенные доказательства и что значение последних может быть не меньше, чем прямых.

Разве мог он знать, какие обстоятельства могут стать косвенными доказательствами? Разве не было обязанностью следователя, стремящегося к отысканию правды, помочь Копнину в спокойной и  неторопливой, не омраченной недоверчивостью  беседе, именно беседе, а не допросе, выяснить, нет ли чего-либо такого, что Копнину и не кажется доказательством, а в самом деле доказывает правдивость заявления Копнина о его отношениях с Музиной? Выполни правильно свой долг следователь, и доказательства выявились бы. Выявились с такой убедительностью, что прокурор в обвинительной речи признал: да, в этой части Надежда Петровна солгала, она действительно была в интимных отношениях с Копниным задолго до ее поступления на завод. Прокурор признал доказанным, что Музина оставила работу на конфетной фабрике, предпочитая жить, ничего не делая, за счет Копнина. Не признать интимных связей между Копниным и Музиной, сколько бы она это ни отрицала, было невозможно после показаний свидетельницы Екатерининской, допрошенной впервые только в суде. Свидетельница владеет домом в Ольгино, это у нее в доме в августе прошлого года снимали на месяц комнату Копнин и Музина. Жили они в одной комнате, рекомендовались как муж и жена, вели общее хозяйство.

Ложь  Музиной, отрицавшей близкие отношения с Копниным, была разоблачена. Эти близкие отношения прокурор считал аморальными и в них в первую очередь винил Копнина. Эти отношения действительно аморальны, но по чьей вине, к кому следует обратить упрек?

Да, верно, между Копниным и Музиной большая разница в возрасте: 54 года и 31. И нет в Копнине ничего такого, что могло бы привлечь к нему молодую женщину. Безрадостными были последние, перед встречей с Музиной, годы его жизни. Еще семь лет тому назад все хорошо было у Копнина. Но врачи обнаружили у жены Семена Васильевича неизлечимую и быстро развивающуюся опухоль в мозгу. Операция и смерть на операционном столе. Остался Копнин один в 47 лет. Копнин, человек по натуре сильный, оказался немощным перед горем.

Вы слышали  отзывы свидетелей. Если где и жил Копнин, то только на работе. Трудно так жить из года в год. Но ничего не делал Семен Васильевич, чтобы изменить свою жизнь. Таким застала его Музина. В первых же своих показаниях она, верная своей манере оспаривать обвинение, которое еще никто не выдвигал, стала заверять: «Завлекать Копнина - не завлекала». Так ли это? Вспомним еще раз выдумку Надежды Петровны о смерти своего мужа. Она сообразила, что если чем и можно пронять Копнина, то только одним: сочувствием к горю. Горю, схожему с тем, что выпало на его долю. Копнин всенепременно посочувствует, не затрудняя себя разными моральными запретами, «открылась» Копнину: горе у нее горькое, молодого мужа схоронила, вдовствует, бедняжка!

Семену  Васильевичу было так радостно чувствовать  себя кому-то нужным, сознавать, что может кого-то радовать, облегчать жизнь. Быть нужным стало для Копнина потребностью, которая росла с каждым днем. Он-то считал, что необходим ей, а на самом деле мало-помалу Музина делалась необходимой ему, как бы снова обретшему жизнь.

Ошибочно было бы думать, что существует прямая пропорция между возрастом и умением разбираться в людях, между возрастом и способностью распознать ложь и лицемерие, во что бы они ни рядились. Копнина жизнь не баловала, но от встреч с дурными людьми долго оберегала. Он остался прямодушным и бесхитростным. Вот так случилось, что он поверил Музиной. И больно, и горько, и унизительно было Копнину здесь в суде рассказывать, в какое нелепое и смешное положение попал он: на пороге старости он, как мальчишка, поверил в то, во что нельзя было поверить. Музина врала ему, а он сочувствовал ей и от всего сердца стремился помочь. Нет, не было оснований у прокурора упрекать Копнина в аморальности. Семен Васильевич не «брал на содержание» Музину. Семен Васильевич не из тех людей, которые легко привязываются. Он из тех, кто, почувствовав привязанность и тепло к человеку, распахнет сердце настежь. Иначе не умеет.

В какой-то мере это признается и в обвинительной  речи. Но делается из этого неожиданный  вывод: Копнин действительно испытывал привязанность к Музиной. А когда она после приезда мужа прервала отношения с Копниным, то он, не желая с этим смириться, стал понуждать ее к сожительству, используя служебную от него зависимость.

Как видите, обвинение значительно изменилось. Но и в изменившемся виде оно образует тот же состав преступления.

Но, проверяя обоснованность этого обвинения, мы не можем не признать, что значительно  изменилось и наше отношение к  источникам доказательств. Если раньше показания Музиной воспринимались обвинением как незыблемый оплот истины, как трубный глас правды, то сейчас основывать свои выводы на них было бы по меньшей мере неосторожно.