Позитивизм и его разновидности

Томас Кун  (1922-1998), профессор Принстонского университета США  внес существенный вклад в разработку идей постпозитивизма. Долгое время внимание мыслителей было приковано в его книге «Структура научных революций» (1962). В ней автор дает свою интерпретацию науки, ее истории, исходя из социологических и психологических предпосылок. Т.Кун вводит понятие «парадигма» для обозначения научной теории, завоевавшей признание группы ученых-специалистов. Но парадигма открыта, не завершена и тем самым представляет собой объект для дальнейшей разработки. Парадигма включает в себя: «символические обобщения», выражающие законы науки; философские (мировоззренческие) взгляды и убеждения; образцы, в соответствии с которыми решаются научные проблемы; представления о ценностях теорий и объяснений. Носителем парадигмы выступает научное сообщество, которое работает в рамках данной парадигмы. Но наличие парадигмы характерно только для зрелой науки. Т.Кун их называет периодами «нормальной науки». В эти периоды решаются следующие задачи: установление и накопление фактов; сопоставление фактов и теории; разработка теории. Нормальные периоды завершаются революционными периодами, когда появляются сомнения в способности парадигмы справиться со вновь появившимися фактами и дать адекватное описание действительности. Возникающие экстраординарные проблемы «нормальной науки» осознаются сообществом как аномалии, которые понять и объяснить в рамках прежней парадигмы не представляется возможным. Тогда кризис разрешается и появляется новая теория, претендующая на роль новой парадигмы. Следовательно, периоды научных революций – это периоды выбора новых парадигм [9, C.193].

Научный прогресс для Т.Куна – это  процесс возрастающей детализации, ведущий к совершенному пониманию  природы. Т.Кун снимает проблему истинности в науке как раздражающую. Отказ от истины как цели науки  вполне укладывается в русло неопозитивистской  традиции. В результате наука рассматривается  как способ решения загадок, головоломок, ей придается инструментальное содержание.

Постпозитивистская программа все внимание концентрирует на пересмотре частных вопросов методологии науки. Но одновременно она продвигается вперед, поскольку рассматривает науки как целостный организм, развивающийся внутри всей социальной действительности. Его заслуга в том, что он пробует реализовать в своем анализе принципы исторического подхода к науке.

Таким образом, можно построить  так называемую цепочку развития позитивизма: «Первый позитивизм» - О. Конт, Д. Милль, Г. Спенсер;

             «Второй позитивизм» («махизм», или эмпириокритицизм) - Э.Мах, Р.Авенариус;

             «Третий позитивизм» (неопозитивизм) - М.Шлик, Р.Карнап, Б.Рассел;

            «Четвертый позитивизм»  (поствозитивизм) - Д.Уоткинс, Г.Альберт, Т.Кун.

Рассмотрев этапы развития позитивизма, его виды, охарактеризовав  вклад  представителей в развитие данного  направления, мы пришли к выводу о  том, что позитивизм являлся одним из наиболее распространённых направлений современной философии. Сформировавшись в середине XIX в., пройдя через несколько этапов развития, позитивизм существует вплоть до сегодняшнего дня. 

Теперь, когда мы имеем общую картину о таком направлении как позитивизм, раскрыли его сущность, характерные черты, рассмотрели этапы его развития,  нам необходимо проанализировать роль позитивистской социологии в истории общества.  

ГЛАВА 2. РОЛЬ ПОЗИТИВИСТСКОЙ СОЦИОЛОГИИ В ИСТОРИИ ОБЩЕСТВА

В этой главе описывается  влияние позитивизма на развитие общества. В частности анализируется  его место в российском обществе, рассматриваются работы российских представителей позитивизма. Так же главным аспектом в изучении данной темы является рассмотрение влияние  позитивизма на практику социологических  исследований.

2.1.  Место позитивизма  в российском обществе

«Русский позитивизм» - под этим названием принято объединять воззрения нескольких русских мыслителей, в разное время и по-разному пытавшихся применить принципы позитивизма к условиям России, потребностям ее развития и социального устроения. Первыми своими успехами в России позитивизм был обязан Гегелю. В 1840-х гг. молодые западники, особенно в кружке Н. В. Станкевича, отдавались чтению Гегеля с таким пылом и были при этом настроены так решительно и радикально, что скоро нашли его неприлично реакционным, поспешили обидеться за это на своего недавнего кумира и рады стали всякому слову левой критики его системы, раздавшемуся в Европе. Так, А. И. Герцен обрадовался Фейербаху, М. А. Бакунин и Н. И. Сазонов — Марксу, а Н. П. Огарев и В. П. Боткин — Огюсту Конту [1,C.482].

Позитивизм пришелся оппозиционерам николаевской России как нельзя более кстати. Настоящее было безрадостно, будущее не сулило ничего хорошего — хотелось бежать от реальности, и хотелось вместе, чтобы это выглядело высшим реализмом. Надежды на историю, благополучный ход и счастливый исход ее рассеялись, смириться с этим было невозможно, стыдно, оставалась надеяться на свои силы, вопреки всякому вероятию, всем объективным обстоятельствам, в сущности — уповать на чудо. Но чтобы сохранить лицо, демократам надо было чудо это доказать «научно» и представить «естественным фактом». Тут и подоспел позитивизм, учивший, что нет Бога, кроме человека, и наука — пророк его, что нет объективных законов природы и истории, а есть лишь свод временных чел. установлений и меняющихся правил игры, что истина — не более чем успех в делах, в вечной гражданской тяжбе людей с «городом и миром» и между собою и что всякое дело можно выиграть, если только знать, как за него взяться [8, C. 213].

На учение О.Конта набросились, как набрасываются на легкий и освежающий десерт после тяжелого и неудобоваримого жаркого. Зато и обращались с ним соответственно: всякий норовил отколупнуть кусочек по вкусу. Из всех русских нашелся лишь один «верный» Конта — Г. Н. Вырубов, полвека проживший в Париже. Остальные хотели от Конта чего-нибудь для себя, брали «позитивный метод», исходные положения его теории и делали из них выводы, часто очень далекие от контовских. Это вообще была замечательная черта рус. европейцев: заимствуя из Европы какое-либо учение, они умудрялись всегда лучше самого автора знать, какие из него должно вывести следствия и к чему его употребить. Так, вождь революционной демократии Н. Г. Чернышевский называл Конта гением в начале 1860-х гг., когда сам увлекался его «революционными» идеями, и глупцом — десятилетием позже, когда заметил в том же людей другой партии. Вообще судьба позитивизма, как и всякой западной теории, зависела в России от перемены ее внутренних, прежде всего политических обстоятельств [1].

К началу 1860-х гг. в России некоторое смягчение режима было принято обществом, как начало настоящей свободы, ряды демократов необыкновенно и вдруг умножились, само пр-во делало робкие шаги к демократии. Социалисты вдруг почувствовали силу и естественность своих притязаний. Вдруг показалось, что им, возможно, сбыться, и скоро. Это совпало с расцветом точных наук. Создалось впечатление, что социализм и положительное знание — почти одно и то же, что развитие науки и общественный прогресс — едино суть, что здравый смысл и просвещение (не философское, а естественнонаучное) сделает всех социалистами и подготовит обществ. переворот. Все это очень подняло акции позитивизма. Русские «нигилисты» во главе с Д. И. Писаревым приняли контовскую критику теологии и метафизики за революционное отрицание старого порядка вообще, мысль о математически расчисленном, гармоническом устройстве будущего общества, основывалась на началах «общечеловеческой солидарности» — за прямой призыв к социализму. Главным же образом прельщал «реализм» Конта — отрицание всякого знания, не основанного на самоочевидности, чувственной достоверности его посылок и экспериментальной проверяемости выводов. В этом видели окончательное освобождение мысли от всяких догм, очищение разума от веры, не замечая, что тут просто недостаток воображения: на место веры в Бога — вера своим глазам. В целом в освещении Писарева Конт представал материалистом и объективистом [5, C.489].

К такому истолкованию позитивизма  склонялись М. А. Бакунин и П. А. Кропоткин, теоретики русского и мирового анархизма, оно нашло отражение и в социологических теориях Л. И. Мечникова и М. М. Ковалевского (1880-90-е гг). Любопытно, что Бакунин и Ковалевский с разных сторон подошли к одинаковой идее: синтеза позитивизма и марксизма (Бакунин поправлял Маркса, опираясь на идеи Конта, а Ковалевский позитивизм считал нужным дополнить экономическим учением Маркса).

Двое виднейших социалистов-народников последней трети XIXв. П. Л. Лавров и Н. К. Михайловский смотрели на позитивизм иначе. Революции не получилось, недолгий демократический подъем сменился реакцией, обстоятельства решительно изменились в пользу охранительной партии. Как тут было народникам не отчаяться, сохранить оптимизм и надежду — чем утешиться, на что опереться? Оказалось, что помочь способен все тот же позитивизм. Скептически относясь ко многому у Конта, Лавров и Михайловский подхватили его мысли о «субъективном методе» в социологии и сделали из этого метода средство «научно» доказать, что человек есть мера всех вещей, единственный источник истины и права и своевольный хозяин своей судьбы, и между прочим — что революция в России давно готова, надо лишь «открыть глаза» угнетенному большинству (программа «хождения в народ»). Положение Лаврова о человеке как «источнике истории», о «критически мыслящих личностях», воплощающих общественный идеал, преодолевая сопротивление косной среды, учение Михайловского о герое, воспламеняющем и увлекающем за собой толпу, — все это не могло не импонировать народникам и находило самый сочувственный отклик в их среде [10, C. 146-150].

Наиболее серьезными русскими философами, исповедовавшими позитивизм субъективистского направления, были во второй пол. XIX в. К. Д. Кавелин и В. В. Лесевич, который, кроме всего прочего, одним из первых в России стал пропагандировать труды Р. Авенариуса (с 1896), открыв, т. о., путь русскому махизму [15].

Уже Лавров и Михайловский, хотя и  не стали махистами, в воззрениях своих приближались к «второму изданию» позитивизма, каким был эмпириокритицизм Э. Маха и Р. Авенариуса. Однако наиболее ревностных поклонников и последователей эти почтенные немецкие профессора обрели в начале XX в. в одном социалисте-революционере (В. М. Чернов) и нескольких социал-демократах (А. А. Богданов, В. А. Базаров, П. С. Юшкевич и др.) — членах самых крайних революционных партий, которым уже и народничество, и марксизм показались недостаточно радикальными учениями, и которые обратились к махизму в поисках настоящей революционной философии, могущей «научно» подкрепить те выводы, которые у них были заранее готовы и оправдать стремление к тем политическим целям, к которым они уже давно стремились. Культ положительного знания в России все еще был силен, и то, что Мах был физик, а Авенариус — физиолог, сильно действовало на воображение. К тому же за особенную научность сходило их косноязычие и вообще темнота изложения. Но главное было в откровенном субъективизме эмпириокритиков. Именно это было прежде и лучше всего усвоено русскими максималистами [10, C. 150-153]

Наиболее интересным и значительным опытом русского махизма был эмпириомонизм А. А. Богданова. В развитие идей Маха и Авенариуса он утверждал первичность коллективного (физического) опыта над индивидуальным (психическим), рассмотрел формы перехода от одного к другому, роль при этом идеологии и социальной организации. Субъектом истории, творцом (организатором) мира стал у Богданова коллектив. Это учение явилось самым адекватным филос. выражением большевизма [15].

Рассмотрев место позитивизма  в российском обществе, можно сделать  о том, что позитивизм был очень влиятельным направлением в российской социологии.

Рассматривая взгляды  П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского, Н.И. Кареева, мы доказывали, что они испытали на себе сильное влияние идей О. Конта, Г. Спенсера, да и в целом принципов позитивизма, хотя далеко не совсем и не всегда соглашались, более того, полемизировали и подвергали критике некоторые его положения. Творчество этих российских мыслителей вполне могло быть отнесено к позитивистскому течению, несмотря на то, что характеризовалось в рамках субъективного направления социологии.

2.2. Влияние позитивизма  на практику социологических  исследований

Критическая рефлексия состояния  отечественной социологии предполагает фиксацию состояния, его объяснение и предложения по развитию. Основной упор дается на неприемлемо низком социальном статусе социологии в  современном российском обществе, а  главные причины видятся в  подмене социологии демоскопией (всевозможными опросами без интерпретации и объяснения) и в социогуманитарной непросвещенности населения [14].

Действительно низкий престиж социологии в современной России, неведение  относительно ее достижений даже со стороны  тех, кто напрямую имеет дело с  социальными явлениями и процессами, почти повсеместное отождествление социологического исследования с опросами  имеет много причин. Таковой причиной для удручающего принижения статуса и престижа нашей социологии является попросту отсутствие значимых достижений, интеллектуальная стагнация. Чего же не хватает при известном обилии социологических книг, журналов, статей, исследований, факультетов, кафедр и центров, не говоря уже о дипломированных и остепененных специалистах?

Нет оригинальных, эмпирически обоснованных теорий, нет действительного развития даже заимствованных теорий, в нашей  социологии нет такого самостоятельно получаемого теоретического знания, которое давало бы новое, нетривиальное  и продуктивное видение окружающей социальной действительности, позволяло  бы эффективно решать практические и новые исследовательские задачи [14].

Воздействие позитивистской методологии не может, конечно, считаться  единственным фактором возникновения  стагнации в российской социологии. Тем не менее, влияние этого фактора  следует охарактеризовать как очень  существенное. Более того, господство позитивистского мышления в той  форме, которая была ему придана  в учебниках и академических  публикациях, было, по-видимому, одним  из главных внутринаучных факторов, повлекших за собой утрату содержательности социологических исследований тех лет.