Твардовский
показал раскулаченного старика, побывавшего
на севере. Оказавшись на оккупированной
земле, он начал бороться с захватчиками,
так объяснив мотивы своего поведения:
«Она была своя, русская, строгая власть.
Она надо мной была поставлена народом,
а не Германией». Его сыновья стали
уважаемыми людьми, а трое из них
защищали Родину. Секретарь правления
Союза писателей Л. Субоцкий критиковал
Твардовского за «идеалистическое изображение»
отношений «кулака с советской властью»,
не желая понять, что в годы войны, когда
решалась судьба Родины, отчётливо выказала
свою силу способность русских отбрасывать
обиды на власть и всё отдавать делу защиты
своей страны.
Л. Левин
нашёл «крестьянскую ограниченность»
не только у Твардовского, но и у
других авторов, которые «говорили
о защите родины, патриотизме». Вспомнив
стихотворение Симонова «Ты помнишь,
Алёша, дороги Смоленщины...», в частности
слова: «Всё-таки Родина - не дом городской,
где я празднично жил», он рассуждал:
«Я прочёл... эти строки, и меня сразу
кольнуло: почему родина - это просёлки,
а не дом городской? Это ограниченное
представление, что Россия - это просто
Русь». Левин не заметил того, что
эти просёлки были «дедами пройдены»,
не принял глубинные истоки русского
патриотизма.
Нападки на
«Родину и чужбину» показывают, что
космополитам претил русский патриотизм,
связанный с корневыми традициями,
и потому Данин осудил книгу за
то, что он не увидел в ней «не
только тени коммунистического интернационализма,
но чувствовал национальную ограниченность».
Та дискуссия конца 40-х годов реанимирована
сегодня. В. Огрызко в «Литературной России»
(2012 г.) написал о защищавшем более 60 лет
назад А. Твардовского В. Архипове статью
под «экзотическим» названием «Нападки
идиота». А дело в том, что молодой тогда
литературовед-фронтовик оказался единственным
оратором, кто безоговорочно принял новую
вещь мастера. На обсуждении в Союзе писателей
он сказал: «Во время войны я вдруг почувствовал,
что я русский. И это тогда, когда к русским
приставляли двойную охрану, когда говорили:
«Русских расстреливать, а других ещё
подождём». Это тогда, когда я прочёл в
статье Ильи Эренбурга, что сволочь немец
менял двух непокорённых русских девушек
на одну эстонку; тогда я почувствовал,
что я русский. Это почувствовал и Твардовский,
и об этом он сказал, и это неплохо. Немцы
видели в русских своих главных врагов,
и естественно, что нарастание национального
момента не могло не сказаться в «Василии
Тёркине». В ответ ему бросили: «Вы систематически
поддерживаете всё реакционное».