Одна из ключевых
проблем лингвистики, которая
естественным образом становится
фундаментальной для юрислингвистики,
- проблема сомой природы языка
его слов (имен), которая формулируется
в древнем философском споре
о том, как возникают имена:
по природе или по установлению.
Совершенно очевидно (об этом
явственно свидетельствуют многие
работы правоведов, касающихся юридического
аспекта языка), что юристы склонны
видеть в языке только сторону
"по установлению" и именно
на ней основывать свою законотворческую
и правоприменительную деятельность
в связи с языком и речью.
Все, что касается природно-стихийной
стороны не замечается ими,
значимость этой стороны недооценивается,
а известный постулат Ф. де
Соссюра, непреложный для лингвистов
("из всех общественных установлений
язык оставляет наименьшее поле
для инициативы") просто не
воспринимается. В сознании большинства
юристов-законодателей язык есть
"рукотворный феномен", регламентирующая
деятельность юристов есть вид
такой же "рукотворной" деятельности,
направленной на его "улучшению"
(что, разумеется, отчасти справедливо;
вопрос, лишь в том, каково соотношение
"частей" в разных участках
языка). Возможно, именно поэтому
в праве до сих пор нет
понятия языковой экологии, предполагающего
защиту языка как некоего самостоятельного,
хотя и пассивного, субъекта права,
нуждающегося в защите, подобно
природным явлениям: чистому воздуху
и рекам, животным и т.п.
Подобным же образом
складывается ситуация в сложнейшем
вопросе о сущности языка. Его
представляют логико-рационалистическое
(материалистическое в своей основе)
направление философии, логики
и лингвистики (язык - средство
выражения мысли) и романтическое
видение языка, исходящее из
идеи, что язык есть орган, образующий
мысль, возникновение мысли неотделимо
от языка (он ее внутренняя,
а не внешняя форма). Понятно,
что право, основанное на логике,
видит лишь первую сторону
языка, но это лишь одна сторона
его сущности. Язык в такой
же мере рационален, как и иррационален,
так же детерминируется категориями
логического познания мира, как
и чувственного, регламентировать
же его, имея в виду только
одну ипостась языка, значит
создавать законы, изначально имеющие
ограниченный диапазон действия.
Это же самое можно сказать
о диалектических антиномиях
дискретного и непрерывного, творчески-динамического
и консервативно-статического начал
языка: лишь лингвист (и юрислингвист,
в частности) может достойно
отстаивать в законотворческой
и правоприменительной деятельности
первые из названных членов, составляющих
внутреннюю сущность жизнедеятельности
естественных языков.
Таким образом, можно
сделать вывод, что методологическую
специфику юрислингвистики в
настоящее время определяет рассмотрение
языко-правовых сферы и частных
явлений, относящихся к ней,
в аспекте важнейших лингвистических
параметров, среди которых в первую
очередь выделяются следующие
пять:
1) "естественное (природное)
- искусственное (рукотворное)",
2) отражательное (по отношению
к языку) - условное (по отношению
к языку),
3) "стихийно-чувственное
- рационально-логическое",
4) "консервативно-статическое
- творчески-динамическое",
5) "непрерывное - дискретное".
§2 Основные проблемы и коллизии,
решаемые современной юридической
лингвистикой
Юрислингвистика призвана
решать самые разнообразные проблемы
лингвоправового пространства, как,
например, лингвистическая экспертиза
юридических документов, создание
рекомендаций по разработке текстов
законов и иных нормативно-правовых
актов, теоретические и практические
исследования в области юридического
перевода, криминалистические исследования
в определении языковой стратегии
и многие другие. Вопросы юрислингвистики
занимают языковедов разных стран.
Первые исследования
языка права на материале русского
языка начались еще в прошлом
веке, однако первоначально язык
законодательства исследовался
в первую очередь только с
точки зрения его особого функционального
стиля, специально предназначенного
для изложения и последующего
применения правовых норм. В рамках
теории функционального стиля
были разработаны общие правила,
касающиеся создания нормативного
правового текста, а именно правила
о порядке слов в нормативном
высказывании, о синтаксической
глубине предложения, о количестве
определений после определяемого
слова, о синтаксической структуре
предложения правовой нормы и
т. п. Эти правила в настоящее
время носят уже не только
рекомендательный характер, но и
являются основой для лингвистической
экспертизы нормативных актов.
В последнее время звучат требования
расширить теоретические основы
лингвистической экспертизы законопроектов:
применять не только логические
и нормативно стилистические
критерии оценки текста, но и
положения общего языкознания
о референции (соотнесенности языкового
знака с неязыковой действительностью),
а также использовать данные
психолингвистики и теории коммуникации
о закономерностях смыслового
восприятия текстов.
На современном этапе
в России лингвистические исследования
в области права концентрируются
на проблеме создания достаточно
высоких лингвистических стандартов
в сфере языка законодательства
с целью создания понятного
текста закона.
Исследования языка
права проводятся и на материале
английского языка. Основным предметом
исследования американских и
английских юристов и лингвистов
является язык и стиль юридических
документов с точки зрения
неспециалистов в области права.
Центральными темами являются
лингвистическая экспертиза в
судебном процессе, проблемы коммуникации
на стадии дознания в полиции,
где часто используются противоположные
коммуникативные стратегии, роль
юридического переводчика на
судебной и досудебной стадиях
в процессе, проблемы понимания
речи судей и инструкций судьи
присяжными. Особое внимание английская
и американская юрислингвистика
уделяет роли переводчика в
юридических делах, поскольку
переводчик является мостом не
только для двух языков и
культур, но и для двух социальных
сфер. Проблему адекватности и
эквивалентности юридического перевода
поднимают переводчики, а также
преподаватели, интересующиеся лингводидактическими
аспектами языка права как
языка для специальных целей.
В результате отсутствия специальных
знаний у переводчика, как лингвистических,
так и правовых, выделяется целый
ряд примеров так называемого
переводческого брака, а именно:
упущение важной информации, подмена
терминов и официально-деловой
лексики общеупотребительными словами,
замена списка слов одним обобщающим
термином, Буквальный и вольный
перевод, злоупотребление транскрипцией
слов, уже имеющих эквиваленты
в языке перевода, нарушение языковых
табу вследствие незнания эвфемизмов.
В 2002 году появился сборник
Language in the Legal Process [ 5; с. 276], состоящий
из статей американских и английских
юристов, лингвистов, судей и судебных
переводчиков. Этот сборник наглядно
показывает современное состояние
и перспективы развития американской
и английской юрислингвистики.
Российская юрислингвистика
в настоящее время сконцентрирована
на проблеме лингвистической
экспертизы. В этой связи интересны
исследования, где в качестве
компонента юридической экспертизы
используется коммуникативный, функционально-деятельностный
подход. На примере провокационных
листовок, фигурирующих в качестве
доказательства по одному из
дел о разжигании межнациональной
неприязни можно выделить коммуникативную
цель и коммуникативную перспективу,
что позволяет обнаружить провокационную
коммуникативную стратегию, т.е.
когда декларируемые в тексте
цели и задачи оказываются
далеко не первоочередными в
смысловой программе сообщения,
либо попросту мнимыми. В связи
с этим особую важность коммуникативный
подход в лингвистической экспертизе
представляет для криминалистики,
где для анализа важны «не
только сам текст как объективная
лингвистическая данность, но и
его коммуникативные характеристики:
автор и читатель, "стоящие
за текстом", коммуникативная
тактика и стратегия, цель и
перспектива текста, особенности
речевой ситуации». [ 6 ]
Углубление экспертного
анализа, проникновение во все
большие тонкости конфликтогенного
текста и конфликтного речевого
действия, привлечение все более
новых и современных методов,
стремление к объективной и
всесторонней оценке речевого
конфликта приводят к одной
из главных коллизий лингвистической
экспертизы. Она связана с выбором
критериев истинности экспертного
исследования и заключается в
том, что осложнение экспертного
исследования далеко не однозначно
связано с его возможностью
реально воздействовать на судебное
решение, принимаемого в условиях
состязательности сторон. Доверие
к апробированному, конвенциально
и узуально закрепленному у
судей, естественно, выше, чем
к новостям с передового фронта
лингвистической науки.
Решение этой коллизии
в постепенном придании статуса
легитимности норм все более
высоких уровней, узаконивание
все более современной лингвистической
методологии и методики. Единственный
путь такого решения – взаимонаправленное
сближение лингвистики и юриспруденции
(как практической, так и теоретической),
повышение уровня лингвистической
культуры и образования у юристов,
а юридической культуры и знаний
– у лингвистов-экспертов.
В круг проблем юрислингвистики
входит и проблема процесса
интерпретации текста закона. В
связи с этим следует различать
юридическую и законодательные
техники. Этим вопросом занимаются
Баранов В.М., Александров А.С., Голев
Н.Д. в рамках исследований
о соотношении риторики и права
[7]. Юридическая техника лежит
в основе искусства прочтения
текста закона. Законодательная
же техника– это техника письма
закона.
Еще одна интересная
тема в современной юрислингвистике
– вопрос о правовой коммуникации
в законотворчестве. Н.А. Любимов,
применяя основные положения
общей теории коммуникации, разработанной
американским лингвистом К. Шенноном,
а в дальнейшем получившей
свое отражение в трудах Р.
Якобсона [8. С. 198 ] выводит понятие
правовой коммуникации применительно
к сфере общественной жизни
[ 10; с 157 ]. Правовая коммуникация
– это проходящий в правовой
сфере общественной жизни процесс
передачи правовой информации
от правотворческого органа к
правоприменителю.
На основе немецкого
языка также активно проводятся
исследования языка права. Одной
из центральных тем в исследованиях
немецких лингвистов занимает
вопрос о том, что обуславливает
помехи в коммуникации между
юристами и не юристами. Отвечая
на этот вопрос, делается вывод
о том, что помехи в коммуникации
с использованием языка права
обусловлены не столько непониманием
узкоспециальных терминов, сколько
в большей степени социальными
причинами. В этой связи интересны
исследования Б. Эккарт, которые
построены на материале семейного
законодательства Германии, а именно
его части, содержащей нормы
о разводе [ 10; с. 162 ].
Еще одна проблема,
к которой до сих пор нет
единодушия - проблема ясности языка
законодательства. Как должен быть
написан закон, чтобы его можно
было считать ясным? Этот вопрос
важен потому, что только при
абсолютной ясности языка закона
субъект права может нести
юридическую ответственность по
правовому акту. Надо отметить, в
мировой практике сложились две
точки зрения на эту проблему.
Одна из них заключается в
том, что язык правовых актов
рассматривается как особый юридический
язык, имеющий мало общего с
литературным языком, а другая
– в том, что язык права
можно рассматривать как разновидность
(стиль) общелитературного языка.
Первая точка зрения
получила распространение в Германии.
А. Шнитцер утверждал, что к
ясной форме выражения права
может вынуждать только низкий
уровень развития людей. Отто
Гирке видел язык законодательных
актов как абстрактный немецкий
язык юристов, совершенно непонятный
для не специалистов. В свою
очередь это дало В. Гедеману
основание считать, что трудности,
связанные с ясностью языка
закона, непреодолимы [11; с. 57-58].
По-иному к этой проблеме
подходят некоторые польские
и российские ученые, которые,
в отличие от немецких авторов,
не противопоставляют язык законодательства
общелитературному языку, считая
его специальным стилем этого
языка. Я. Воленьский полагал,
что язык законодательства есть
фрагмент обыденного языка. По
мнению А.А. Ушакова, термины
"язык законов" или "законодательный
язык" не обозначают особого
языка, противостоящего литературному
языку, а связываются с особым
функциональным стилем современного
русского литературного языка
(законодательным стилем), который
объединяет совокупность языковых
средств, употребляемых для выражения
мысли законодателя и законодательных
категорий [2. С. 142].
А.С. Пиголкин также
рассматривает язык закона как
особый самостоятельный стиль
литературного языка, который
характеризуется специальными композиционными
и стилистическими средствами, особым
словарным составом языка для
выражения мысли законодателя. Подобной
точки зрения придерживаются
С.С. Алексеев и Н.И. Хабибуллина
[12; С.19].
Различие между двумя
вышеупомянутыми подходами состоит
в том, что ясность языка
законодательства, с точки зрения
немецких ученых, является его
относительным свойством и зависит
от степени подготовленности
адресата, а с точки зрения
польских и российских авторов
– абсолютным свойством и не
зависит от степени подготовленности
адресата.