Европейское Возрождение, культура гуманизма и развитие философии

2

Федеральное агентство по образованию Российской Федерации
 

Филиал Санкт-Петербургского государственного морского
технического университета


 

Кафедра социологии и философии


Европейское Возрождение, культура гуманизма и развитие философии

 

Выполнил:

Студент гр.__________ 
Научный руководитель:_______________________________________________
 

2011 г.

 

Содержание

Введение

     Хронологически эпоха Возрождения охватывает период с XIV до конца XVI - начала XVII вв. Термином "Возрождение", или "Ренессанс" (который принадлежит Якобу Буркхардту, опубликовавшему в 1860 г. книгу "Культура Ренессанса в Италии"), характеризуют прежде всего культуру Италии, ставшей в этот период центром притяжения европейских интеллектуальных сил, объединенных именем гуманистов. И хотя термин "гуманизм" появился позднее, именно им можно определить философскую мысль эпохи. Гуманистическое направление рождалось вне школьной традиции. Его средоточием были кружки, возникавшие при дворах государей или меценатов. Как правило, гуманистами были ученые без ученых званий, объединенные не по сословному признаку, а именно и только на основании своей образованности. Гуманистом считался человек, для которого изучение греческой и латинской древностей, почитавшихся образцами культуры, было необходимостью. Исследование и переводы на национальные языки оригиналов работ античной классики составляло основу их деятельности.

     Гуманизм способствовал этическим преобразованиям. Основание человеческого благородства гуманисты полагали не в сословной принадлежности, а в личности, ориентированной на открытость всем традициям. Союз разума и веры был разорван, что послужило не просто возникновению критического отношения к церкви как институту, но переосмыслению роли религии, которая автономизировалась, подобно тому, как автономизировались многие философские дисциплины. В ряде стран это вело к реформированию религии и церкви, получившему общее название протестантизма.

Одним из главных принципов мышления была полилогичность философской логики, смыслов понимания и субъектов логики. Это означало сопряжение различных категориальных систем, происходящее скорее в русле общения, но в единой форме всеобщности. Такого рода полилогичность была тесно связана с социально-политическими изменениями в жизни Западной Европы, где рождались национальные государства и гражданские общества. Это привело к появлению идеи политических свобод, в свою очередь автономизировавших политическую философию, с одной стороны, а с другой - созерцательную метафизику. Савонарола и Марсилио Фичино представляли собой два типа нового отношения к миру: если первый участвовал в борьбе против тирании, то второй искал убежища от мирских бурь.

     Идея полилогичности способствовала не только открытости традициям, но и отказу от верности какой-либо одной Традиции. Так, например, гуманисты отвергали философский культ Аристотеля, что имело важное методологическое значение: происходило освобождение от свойственной средневековью власти авторитета. Всякий приступавший к философии имел перед глазами авторов, мыслям которых он мог следовать, учась не только защищать свои взгляды, но и опровергать чужие. Философы, называвшие себя стоиками, академиками, эпикурейцами, оспаривали друг друга, используя новые переводы и открывая забытые произведения. Так, в начале XV в. была обнаружена поэма Лукреция "О природе вещей". Изменилась идея диалога, широко использовавшаяся и в античности, и в средние века. Участники диалога строили свои доказательства на паритетных началах, утверждая, что истина в споре не одна.

     В эпоху Возрождения кардинально изменилась картина мира, связанная с открытиями Николая Коперника (1473 - 1543). Место геоцентрической системы заняла гелиоцентрическая, что вызвало десакрализацию космоса, разрушение иерархической структуры мироздания, основанной на Библии. Провозглашался принцип самодвижения тел, а мир предстал как неизмеримая бесконечная сфера, где нет неба и земли. Это привело к тому, что отпадала надобность в интеллигенциях, ангелах и неподвижном перводвигателе.

Философию Возрождения можно разделить на два направления, вза-имопредполагающих друг друга: гуманистическое и антропоцентрическое (середина XIV в. - середина XVI в.); натурфилософское (вторая половина XV в. - начало XVII в.).

     Суть гуманистической антропологии состоит в том, чтобы земной мир представить обширным полем реальной человеческой деятельности. Творческим началом мира по-прежнему считался Бог, передавший в акте творения эту способность и человеку. Поэтому смысл философии виделся в раскрытии гармонического единства Божественного и человеческого, а не в их противопоставлении. Задача же человека состояла не в преодолении греховности, а в умении следовать природе, на началах которой должна обосновываться человеческая мораль. Вследствие этого идее христианского подвижничества нет места в гуманистическом учении о человеке. Ее место занимает ярко выраженный антиаскетизм, в основании которого лежат идеи наслаждения, пользы и личной выгоды. Неслучайно именно в этот период происходит полная реабилитация идей Эпикура. Гуманистическая мысль представляет человека не в его ничтожестве и величии, но в зависимости от степени его цивилизованности. Джаноццо Манетти (1396 - 1459) говорил, что существование наук и ремесел, мореплавания и способности открывать новые земли есть лучшие доказательства достоинства и величия человека. Взгляд на мир с точки зрения человека привел к созданию утопий как проявления проективных возможностей человека и рождающейся на основании эмпиризма науки с ее требованием верификации результатов не прошлым, а будущим.

     Под натурфилософией понималась не только философия природы, но и познание законов универсума, противостоящее книжному знанию схоластиков и теологическим построениям. Вместе с тем огромное значение придавалось изучению магии и алхимии. Пророки и маги Древнего Востока и Древней Греции (Гермес Трисмегист, или Триждывеличайший, Сивиллы, Зороастр, Орфей) считались основателями теологической и философской мысли, хотя, как это известно сейчас, они не были авторами им приписываемых текстов. Однако и античность, и отцы церкви, для которых Гермес Трисмегист, считавшийся не менее древним пророком, чем Моисей, почитали их за подлинные. До эпохи Просвещения Герметический корпус, представлявший синтез язычества, христианства и магии, был одним из важнейших для гуманистов. Речь шла о востребованности всех идей, способствующих открытию тайн природы. Кроме того, в этих текстах фиксировались и пути эволюции от мифологии к метафизике, и возможность представления мифологии как метафизики и метафизики как мифологии. Возрождению, не почитавшему формальной логики, такое сосуществование казалось более надежным. В Герметическом корпусе содержится также некий вариант Нагорной проповеди, подтверждающий, что спасением человек обязан Сыну Божьему.

     "Книги Сивилл" (восходящие к пророческой древнееврейской традиции) свидетельствовали о традиции перевода сокровенного, эзотерического знания в священное, но ведомое, экзотерическое; "Халдейские оракулы" (зороастрийская традиция) обнаруживали превосходство магического знания над спекулятивным; орфики выражали теолого-философские идеи через гимны.

     Возрождение - эпоха в истории культуры и искусства, отразившая начало перехода от феодализма к капитализму. В классических формах Возрождение сложилось в Западной Европе, прежде всего в Италии, однако аналогичные процессы протекали в Восточной Европе и в Азии. В каждой стране данный тип культуры имел свои особенности, связанные с ее этническими характеристиками, специфическими традициями, влиянием других национальных культур. Возрождение связано с процессом формирования светской культуры, гуманистического сознания. В сходных условиях развивались сходные процессы в искусстве, философии, науке, морали, социальной психологии и идеологии. Итальянские гуманисты XV века ориентировались на возрождение античной культуры, мировоззренческие и эстетические принципы которой были признаны идеалом, достойным подражания. В других странах такой ориентации на античное наследие могло не быть, но сущность процесса освобождения человека и утверждения силы, разумности, красоты, свободы личности, единства человека и природы свойственны всем культурам ренессансного типа.

     В развитии культуры Возрождения различают следующие этапы: Раннее Возрождение, представителями которого были Петрарка, Боккаччо, Донателло, Боттичелли, Джотто и др.; Высокое Возрождение, представленное Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэлем, Франсуа Рабле, и Позднее Возрождение, когда обнаруживается кризис гуманизма (Шекспир, Сервантес).

     Главная особенность Возрождения - целостность и разносторонность в понимании человека, жизни и культуры. Резкое возрастание авторитета искусства не вело к его противопоставлению науке и ремеслу, а осознавалось как равноценность и равноправность различных форм человеческой деятельности. В эту эпоху высокого уровня достигли прикладные искусства и архитектура, соединившие художественное творчество с техническим конструированием и ремеслом. Особенность искусства Возрождения в том, что оно носит ярко выраженный демократический и реалистический характер, в центре его стоят человек и природа. Художники достигают широкого охвата действительности и умеют правдиво отобразить основные тенденции своего времени. Они ищут наиболее эффективные средства и способы для воспроизведения богатства и разнообразия форм проявления реального мира. Красота, гармония, изящество рассматриваются как свойства действительного мира.

     В период позднего Возрождения многие его нормы изменились, обнаружились черты кризиса. В Западной Европе это сказалось в возникновении академизма и маньеризма в изобразительном искусстве, в наступлении религиозности и мистицизма на светскую и гуманистическую культуру. Обозначился разрыв между искусством и наукой, красотой и пользой, между духовной и физической жизнью человека.
Гуманизм позднего Возрождения обогатился сознанием противоречивости жизни, трагическим мироощущением, что проявилось в творчестве крупнейших его представителей  Шекспира,Микеланджело.

     Эпоха Возрождения имела огромное положительное значение в истории мировой культуры. В искусстве Возрождения воплотился идеал гармонического и свободного человеческого бытия, питавший его культуру.

Глава 1. Основные этапы эпохи возрождения

                                                        Раннее Возрождение.

     Эпоха Возрождения считается переходной от Средних веков к Новому времени. В этот период происходят изменения в экономической и культурной жизни. Появляются первые зачатки капиталистической промышленности, развивается банковское дело, международная торговля. В это время формируется научная картина мира, зарождается экспериментальное естествознание, крупнейшими учеными эпохи Н.Коперником, Дж.Бруно, Г.Галилеем обосновывается гелиоцентрическая система. Кроме того, совершаются открытие новых земель и первые кругосветные путешествия Колумба, Магеллана.

     В разных странах культура Возрождения развивается различными темпами. В Италии эпоху Возрождения относят в XIV-XVI векам, в других странах - XV-XVI вв. Наивысшая точка развития культуры Ренессанса приходится на XVI век - Высокое, или классическое, Возрождение, когда Ренессанс распространяется на другие страны Европы.

     Объединяют культуру различных европейских народов идеи гуманизма. Принцип гуманизма, т.е. высшего культурного и нравственного развития человеческих способностей, наиболее полно выражает основную направленность европейской культуры XIV-XVI вв. Идеи гуманизма захватывают все слои общества - купеческие круги, религиозные сферы, народные массы. Складывается новая светская интеллигенция. Гуманизм утверждает веру в безграничные возможности человека. Благодаря гуманистам в духовную культуру приходят свобода суждений, независимость по отношению в авторитетам, смелый критический дух. Личность, могучая и прекрасная, становится центром идеологической сферы.

     Первым гимном достоинству человека стала “Божественная комедия” Данте Алигьери - произведение, соединившее в себе поэзию, философию, Теологию, науку, проникнутое верой в земное предназначение человека. Младший современник Данте - Франческо Петрарка, философ и лирический поэт, считается родоначальником гуманистического движения в Италии. В произведениях итальянских гуманистов присутствует главная идея о том, что человек творец своей судьбы и себя самого, как, например в сочинении Пико делла Мирандола “О достоинстве человека”. по мысли гуманистов, человек обладает свободой действий, он сам управляет судьбой и обществом, делая рациональный выбор.

     В период расцвета гуманизма наука, поэзия, архитектура, изобразительные искусства достигли небывалого размаха. Многие властители стали покровителями искусств. Эти люди зачастую сочетали в себе черты чудовищных злодеев и тонких ценителей прекрасного; добро и зло в эпоху Возрождения переплетались самым причудливым образом.

     Важной особенностью культуры Возрождения стало обращение к античному наследию. Возродился античный идеал человека, понимание красоты как гармонии и меры, реалистический язык пластических видов искусства в отличие от средневекового символизма. Художников, скульпторов и поэтов Возрождения привлекали сюжеты античной мифологии и истории, древние языки - латинский и греческий. Большую роль в распространении античного наследия сыграло изобретение книгопечатания.

     На культуру Ренессанса оказала влияние средневековая культура с ее многолетней историей и прочными традициями, но гуманисты критиковали культуру средневековья, считая ее варварской; в эпоху Возрождения появляется огромное количество сочинений, направленных против церкви и ее служителей. В то же время, ренессанс не был полностью светской культурой. Некоторые деятели хотели примирить христианство с античностью или создать новую, единую религию, переосмыслить ее. Искусство Возрождения было своеобразным синтезом античной физической красоты и христианской духовности.

     Культура Возрождения зародилась в Италии. Итальянское Возрождение делят на четыре этапа: Проторенессанс (Предвозрождение) - вторая половина XIII - XIV века; Раннее Возрождение - XV век; Высокое Возрождение - конец XV - первая треть XVI в.; Позднее Возрождение - конец XVI века.

     Проторенессанс, или треченто, тесно связан со средневековьем, с романскими, готическими, византийскими традициями, он явился подготовкой Возрождения. Начало новой эпохи связано с именем Джотто ди Бондоне, которого художники Возрождения считали реформатором живописи. Джотто наметил путь, по которому пошло ее развитие: наполнение религиозных форм светским содержанием, постепенный переход от плоскостных изображений к объемным и рельефным, нарастание реалистичности. Крупнейшие художественные школы Италии помещались в Пизе и Сиене. Творчество Никколо и Джованни Пизано во многом определило дальнейшее развитие итальянского искусства. В это же время зарождается национальная литература на итальянском языке. Крупнейший поэт этой эпохи Данте сохранил в своем творчестве следы средневековой поэзии и соединил их с ренессансной реалистичностью образов. В творчестве поэта Франческо Петрарки и родоначальника итальянской литературной прозы Джованни Боккаччо гуманистические, ренессансные черты торжествуют над средневековьем. Главным содержанием литературных произведений становится описание земного реального мира, человека с его переживаниями и страстями.

     В начале XV века Возрождение в Италии окончательно победило готику. Возникновение мощного очага ренессансной культуры во Флоренции повлекло за собой обновление всей итальянской художественной культуры. Творчество величайших мастеров Раннего Возрождения, или кватроченто, - Донателло, Мазаччо, Боттичелли - проникнуто идеалами гуманизма, оно поднимает человека над уровнем обыденности, возвеличивая его.

     XV столетие явилось переломным в истории европейской культуры. Почти одновременно художники в Италии и Нидерландах обратились к изображению земного мира и стали утверждать этическую ценность и красоту человека. Реальный мир и телесная природа человека требовали достоверного изображения пространства и заполнения его фигурами и предметами. Развитие искусства в эту эпоху тесно взаимодействует с ростом научных познаний. С этого времени искусство Италии приобретает реалистическую направленность и жизнеутверждающий светский характер, составляющие важнейшую черту Возрождения. Художники Раннего Возрождения используют античное наследие более широко и творчески. Стремление к познанию мира побуждает художников к его изучению, что способствует расширению их кругозора, освобождению искусства от узости цехового ремесла и созданию вспомогательных дисциплин. Художники этого времени открывают законы линейной перспективы. В это же время ренессансный стиль оформляется и в архитектуре, на которую оказала влияние античная, готическая и византийская культура. Совершенствуется строительная техника, архитекторы Возрождения проектируют здания и часто сами осуществляют постройку, нередко они являются и скульпторами, декораторами, живописцами.
Первая половина XV века характеризуется как начало Возрождения в музыке. В это время формируется ренессансный идеал гармонии и красоты, нормы так называемого строгого стиля. В музыке, как и в других видах искусства, усиливается тенденция к изображению разнообразия мира, причем идея разнообразия сочетается со стремлением к гармонии и соразмерности всех элементов целого. Происходит переосмысление социального статуса музыки - появляется демократическая публика, широко распространяется любительское музицирование. Возрастает роль светских жанров, появляется интерес к танцевальному искусству.

     Новое искусство, победившее в начале XV в. во Флоренции, не сразу получает признание в других областях страны. В северной Италии долго господствовала готика, постепенно вытесняемая Ренессансом. Флоренция в это время является центром итальянского гуманизма. В середине XV века здесь была основана Платоновская академия, осуществившая преемственную связь Возрождения с античностью.

                                                                Высокое Возрождение

     В XVI веке в Италии ренессансное искусство вступило в фазу наивысшего расцвета. Искусство Италии в эту пору сложно и противоречиво. В это время происходит высочайший взлет искусства, основанного на традициях гуманистической культуры. И в это же время возникают новые художественные явления, выражающие крушение гуманистических идеалов, породившие маньеризм, который распространяется во многих европейских странах.

     Мастера Высокого Возрождения стремились достигнуть в своих произведениях гармонического синтеза наиболее прекрасных сторон действительности. Формирование искусства Высокого Возрождения началось в конце XV века во Флоренции. Первым художником Высокого Возрождения был Леонардо да Винчи - художник-ученый, живописец, пробовавший силы и в архитектуре и скульптуре, математик, естествоиспытатель, механик, изобретатель. Он был исследователем и новатором во всех начинаниях и оставил след в истории науки и техники, во многом опередив свое время. С самого начала творческой деятельности Леонардо определились основные особенности его искусства - интерес к психологическим решениям, стремление к лаконичности и обобщению, к пространственному расположению и объемности форм. Большое внимание уделял художник разработке перспективного построения и расположения фигур в пространстве. В оставленных им заметках о живописи содержится много сведений по анатомии, перспективе, взаимодействии цветов. Теоретические труды Леонардо не были опубликованы при его жизни, но многие его идеи получили известность и оказали влияние на творчество ряда художников. Другой известнейший художник Высокого Возрождения, Рафаэль, синтезировал достижения своих предшественников и создал в традициях гуманизма образ совершенного человека. В произведениях Рафаэля многое перекликается с творчеством его великих современников - Леонардо да Винчи и Микеланджело. Микеланджело в своем творчестве отразил глубокие противоречия своего времени, воплотил тревогу и предчувствие грядущих катастроф. Венецианская школа занимала в итальянском искусстве XVI в. особое место. Здесь у истоков Высокого Возрождения стоял Джорджоне. В своем творчестве он стремился к ритму и гармоническому единству, одухотворенности и психологической выразительности образов, основным мотивом его картин являлось единство человека и природы. Продолжил дело Джорджоне Тициан, работам которого свойственно земное, жизнерадостное чувство. В его творчестве большое значение придается цвету, цветовым отношениям. Большое место в творчестве Тициана занимают портреты, в которых он стремился создать образ, соответствующий гуманистическим идеалам, раскрыть духовный облик человека. Тициан применил новые приемы живописи, оказавшие значительное влияние на развитие европейского искусства.

     Литература Высокого Возрождения характеризуется расцветом героической поэмы Л. Пульчи в Италии, Л. Камоэнса - в Испании, в центре которой - человек, рожденный для великих дел. Во Франции период Высокого возрождения представлен творчеством Франсуа Рабле. В его произведении “Гаргантюа и Пантагрюэль” в народной сказочной и философско-комической форме дана всесторонняя картина общества и его героических идеалов.

     В музыке периода Высокого Возрождения появляются новые жанры - мадригал, шансон, вильянсико; приобретает самостоятельность инструментальная музыка - канцоны, ричеркары, импровизационные пьесы - прелюдии, фантазии, токкаты. Происходит формирование национальных музыкальных школ - нидерландской (Жоскен Депре, Гийом Дюфаи), итальянской (Палестрина, Джезуальдо), французской (К.Жанекен), немецкой, английской, испанской и т.д.

     В период, когда Италия вступила в высшую стадию расцвета, начинается Северное Возрождение. В искусстве Северного Ренессанса больше средневекового мировоззрения, религиозного чувства, символики, оно более условно по форме, более архаично, менее знакомо с античностью. Философской основой Северного Ренессанса был пантеизм, растворявший Бога в природе и наделявший ее божественными атрибутами. Пантеисты считали, что каждый кусочек природы достоин изображения, поскольку в нем есть частица Бога. Это привело к появлению пейзажа как самостоятельного жанра. В это же время возникает жанр портрета. Если в итальянском Возрождении на первый план вышла эстетическая сторона, то в северном - этическая. Немецкие художники считали, что духовная красота важнее телесной.

                                         Позднее Возрождение. Кризис Гуманизма

     Позднее Возрождение характеризуется кризисом идеи гуманизма и сознанием прозаичности складывающегося буржуазного общества. Разочарование гуманистов происходит от грандиозного несоответствия реальности ренессансным представлениям о человеке. К концу XVI в. это разочарование стало повсеместным. Кризис гуманизма вызревал постепенно, возникнув в его глубине. Гуманистическая устремленность выразилась в результатах, неожиданных для самих гуманистов. Так, в первой половине XVI в. публикуется сочинение Коперника о гелиоцентрической системе. Земля перестала быть центром мироздания. Человек стал маленьким и затерялся в бесконечной вселенной.

     Кризис гуманизма выразился также в создании утопий. Первые утописты Т. Мор и Т. Кампанелла были гуманистами. Утопические идеи возникли как реакция на противоречия и несообразности гуманизма, его неспособность ответить на волновавшие гуманистов вопросы. Утопией - по названию вымышленной Т. Мором страны - называют фантастическое, не имеющее корней в реальности устройство идеального общества. Появление утопий свидетельствует об утрате доверия к истории и человеческой природе. Утописты отказывают человеку в творческом начале, ограничивая его существование первичными потребностями.

     В искусстве Западной Европы черты кризиса гуманизма сказались в возникновении академизма и маньеризма. Обозначился разрыв между искусством и наукой, красотой и пользой, между духовной и физической жизнью человека. Уже в 20-30 гг. XVI века наряду с Возрождением в искусстве Италии возникают новые явления. Разлад гуманистических идеалов и действительности породил неверие в возможность гармонического развития личности. Ряд художников отказался от классических принципов для поиска новых средств выражения. В произведениях этих художников нарушены принципы равновесия и гармонии, свойственные искусству Высокого Возрождения. Это направление получило название маньеризма. Окончательно он сформировался к середине XVI в. Для зрелого маньеризма характерно стремление отгородиться от жизни, поставить искусство выше реальности. Новый идеал изящества основан на произвольных нормах эстетического вкуса. Лишенное высокого идейного содержания, свойственного искусству Возрождения, искусство художников-маньеристов стало не только чересчур жеманным, но и холодным, маловыразительным. Во второй половине XVI века маньеризм распространился на все европейское искусство, его влиянию не поддается только венецианская школа, сохранившая верность традициям Ренессанса и его гуманистическим принципам, однако и она отказывается от героики и обращается к изображению реальных живых людей и их окружения. Большое место в венецианском искусстве занимали пейзаж, портрет, массовые сцены. Крупнейшие представители венецианской школы - Веронезе и Тинторетто. Картины Веронезе отличаются изысканностью красочных сочетаний, динамичностью и смелостью композиции, большинству из них свойственна жизнерадостность и приподнятость. В последние десятилетия XVI века кризис гуманизма Возрождения оказал влияние и на венецианскую школу. Это заметно в творчестве Тинторетто, сочетающем реализм с маньерической изощренностью форм.

     Итальянское Возрождение оказало влияние на искусство Испании. Испанские художники переняли многое у итальянцев, но маньеризм оказался им ближе по духу, чем Ренессанс. С середины XVI в. это направление было вытеснено придворным искусством. Наиболее известный испанский художник второй половины XVI века - Эль Греко, чье творчество ближе к венецианской школе. Он стал последним крупным представителем европейского маньеризма.

     В искусстве Нидерландов XVI в. развитие происходило постепенно, новые черты сочетались со старыми. Одно из направлений в нидерландской живописи - “романизм” - обращение к искусству Италии, испытавшее влияние как Ренессанса, так и маньеризма. Во второй половине XVI века в Нидерландах развивался жанр портрета, складывалась его новая разновидность - групповой портрет. Выделяется в самостоятельный жанр бытовая картина. Величайший художник Нидерландов - Питер Брейгель, чье искусство национально по форме и содержанию. Брейгель ярко отражает современную ему жизнь.

     Итальянское искусство Возрождения оказало влияние и на культуру Германии. Немецкие художники приобщаются к достижениям Ренессанса, овладевают научными основами искусства. Для немецкого искусства XVI в. характерно расширение тематики, овладение изображением пространства и человеческого тела. Среди художников Германии XVI столетия выделяется Альбрехт Дюрер, живописец и гравер, оставивший трактаты по теории искусства. Дюрер, кроме живописи и графики, занимался также естественными и точными науками, воплощая ренессансный тип художника-ученого. Другие крупные немецкие художники того времени - Лукас Кранах, Ганс Гольбейн.

     Высший взлет литературы Позднего Возрождения - драмы Шекспира и романы Сервантеса. Наиболее известным произведением Сервантеса стал роман “Хитроумный идальго Дон- Кихот Ламанчский”, в котором писатель дал широкую реалистическую картину жизни Испании. “Дон Кихот” пародирует рыцарские романы, вводя героя в чуждую ему среду. Романтически настроенный идальго не в состоянии понять, что время рыцарских подвигов миновало. Драма незадачливого рыцаря близка Сервантесу, который, как и значительная часть испанского дворянства того времени, не мог приспособиться к новым условиям жизни и ощущал свою никчемность. Другие произведения Сервантеса, например, “Назидательные новеллы”, стали своеобразным описанием современных автору нравов.

     В творчестве величайшего драматурга этой эпохи Шекспира кризис гуманизма нашел особо яркое воплощение в образе Гамлета, который разрывается между гуманистическими идеалами и необходимостью действовать в условиях далеко не идеального общества, где любое действие противоречит духу гуманизма. Творчество Шекспира явилось выражением богатства идей и страстей, возникавших в переломную эпоху. Литература этого периода обращается к земной природе человека, его чувствам и страстям, борьбе за реальные интересы. Новая личность, инициативная и предприимчивая, выступает в ней на первый план. Исторические драмы Шекспира воспроизводят наиболее трагические моменты английской истории и проникнуты мыслями о величии Англии. В произведениях Шекспира отразились противоречия сознания, сомнения и колебания переломной эпохи.

     Музыка в конце XVI века подвергается тем же изменениям, что и другие виды искусств. Часто музыку этого периода относят к маньеризму. В то же время происходит дальнейшее развитие музыкальных жанров. Во второй половине века появляются жанры оперы и балета. Большую роль в формировании оперы сыграл К. Монтеверди, который развивал традиции ренессансной музыки и стремился к единству драматического и музыкального начал. Другой крупный композитор конца XVI в., О. Лассо, соединил в своих сочинениях нидерландскую, немецкую, французскую и итальянскую музыкальную культуру. Гуманистические черты Возрождения отразились в творчестве главы римской школы Дж.Палестрины.

     Искусство Италии в XVI в. еще переживает расцвет, но во второй половине столетия художник перестает ощущать себя божественным творцом. Столкновение гуманистического идеала с реальностью вызывает глубокое разочарование. Гуманисты начали рассматривать свои представления о человеке не с точки зрения вечности, а в конкретных жизненных ситуациях, и тогда их гуманизм, претерпев радикальные изменения и превращения, стал мировоззрением совсем не ренессансного типа.

 

Глава 2. Понятие гуманизма и развитие философии

     Престиж эпохи Возрождения, еще глубже выявляющий ее философско-идеологический аспект, связан и с термином гуманизм. Примерно с XIX в. он стал одним из наиболее распространенных терминов, применяемых для различных морально-социальных характеристик человечества, а в наши дни является тем словом, без которого невозможна морально-идеологическая жизнь. Но само это слово и главные явления, им обобщаемые, восходят опять же к этой эпохе (ит. humanista, umanista впервые зафиксированы в документах конца XV в.). Причем итальянские гуманисты слово humanitas (человечность) заимствовали у Цицерона (I в. до н. э.), который в свое время стремился подчеркнуть, что понятие человечность как важнейший результат культуры, выработанной в древнегреческих полисах, привилось и на римской почве. Следовательно, уже в понимании Цицерона гуманизм означал своего рода возрождение человека. Следует также сказать, что слово “человечность” неоднократно употреблялось Тертуллианом, Лактанцием (III–IV вв.) и другими христианскими “отцами церкви”, писавшими на латинском языке. Этим словом они стремились подчеркнуть высочайшую ценность человека, противопоставляя складывавшуюся у них религиозную мораль более грубой, жестокой и бесчеловечной (как они считали) морали рабовладельцев. Как увидим, в отвержении схоластической учености и церковной моральности своей эпохи, фактически порвавшей с идеями и ценностями первоначального христианства, гуманисты неоднократно апеллировали к древним “отцам церкви”.

     Все сказанное во многом объясняет довольно широкое употребление терминов “возрождение” и “гуманизм” для характеристики значительных эпох в развитии культуры, приходящихся главным образом на средневеково-феодальные периоды истории. Неравномерность развития культуры – хронологически и территориально – один из его наиболее универсальных законов. Важнейшие основы культуры народов Средиземноморья, зафиксированные во множестве ее достижений и памятников, были заложены в древности, в греко-римской античности. В эпоху же средневековья носителями культуры стали другие народы, жившие на Пространствах бывшей Римской империи или на территориях, примыкавших к ним. В сложном развитии культуры этих народов были периоды забвения – иногда весьма основательного – различных достижений античной культуры (разумеется, мы имеем здесь в виду прежде всего явления и памятники духовной жизни, особенно литературы, однако было немало и таких периодов, когда материальный, социальный и духовный подъем различных народов Средиземноморья в различные времена средневековья был порой весьма тесно связан с возобновлением тех или иных явлений, идей и тем более памятников античной культуры. Такое возобновление носило конкретно-национальный характер, ибо оно воплощалось в оригинальных памятниках художественной и философской литературы, созданной на языках, литературная жизнь которых началась лишь в эпоху средневековья.

     Но сколь бы ни были интересными и содержательными различные “возрождения” в эпоху средневековья: в странах Запада или Востока, ни одно из них не может сравняться по своей глубине, многогранности и историческому значению с той эпохой развития общества и присущей ему ренессансной культуры, которое, начавшись в Италии в XIV в., стало в последующие века общеевропейским явлением. Разумеется, это значение связано не с какими-то особенностями европейцев, а с теми социально-экономическими и историческими процессами, которые стали весьма характерными для рассматриваемой эпохи. Именно они определили социальное и культурно-историческое лицо эпохи Возрождения, которая, как подчеркнуто Энгельсом, стала величайшим прогрессивным переворотом из всех пережитых до того времени человечеством.

     Северная и Средняя Италия достигли весьма интенсивной городской жизни по сравнению с другими странами Западной Европы уже в XII–XIII вв. Милан, Венеция, Флоренция, Генуя, Пиза, Сиена, Лукка, Болонья и другие итальянские города-республики, развивая ремесленную а торговую экономику и совершенствуя коммунальную государственность, успешно преодолевали сопротивление феодалов (нобилей) своей округи, нередко заставляли их переселяться в города и покупали их земли. В самих же городских коммунах брали верх так называемые пополаны хотя и представлявшие только его торговую и промышленно-ремесленную верхушку, но выступавшие от имени всего народа в борьбе против нобилей. Среди самих пополанов уже в XIV в. происходила напряженная борьба между этой верхушкой (“жирный народ”) и низами городского населения (“тощий народ”). Жизнь итальянских городов-республик отличалась большой социальной активностью и резко контрастировала с феодально-деревенской спячкой подавляющего большинства других стран Европы (и даже юга Италии). В этих городах процветала торговля, банковское дело, появились шерстяные и другие мануфактуры, возникала раннекапиталистическая экономика. По словам К. Маркса, “...первые зачатки капиталистического производства спорадически встречаются в отдельных городах по Средиземному морю уже в XIV и XV столетиях...”, а Ф. Энгельс называл Италию “первой капиталистической нацией”. Богатство социальной жизни, бурлившей в итальянских городах, находило свое отражение и в разнообразии их политических форм. Республиканское правление различных оттенков сменялось так называемыми синьориями с теми или иными монархическими оттенками.

     Из многих изменений в социальной психологии, совершавшихся в этих условиях и резко отличавших итальянских горожан от жителей сугубо феодальных стран и мест с их сословно-корпоративными устоями и вялой динамикой, отметим сильное повышение в жизни и представлениях первых фактора времени, столь однообразного для вторых. Не случайно первые механические часы, построенные уже в XIII в., устанавливаются на башнях итальянских городов в следующих веках. Они отбивали каждый час суток (в конце XV в. были изобретены часы веревочного типа). Однообразие феодально-средневекового времени рождало сильную тенденцию к поглощению его категорией вечности, что находило свое отражение во многих философско-теологических построениях (особенно в мистических). В новых условиях время стало восприниматься все более дифференцирование, приобретая все большую ценность. Отношение ко времени стало одним из Важнейших показателей возрастания личностного начала в жизни итальянских городов. Виднейший гуманист этой эпохи Джоноццо Манетти выразил это изменение отношения ко времени в утверждении, что всемогущий бог подобно некоему банкиру раздает людям время как деньги, ведет строгий подсчет годов, месяцев, дней и часов, истраченных людьми на различные нужды, и строго наказывает тех из них, кто бесполезно растрачивает эту драгоценность.

     Важнейшая особенность, отличавшая эпоху Возрождения от всех предшествующих, состояла в сильно выросшем запросе на умственный труд, что нашло свое выражение в большом росте числа лиц свободных профессий. В европейском средневековье они входили в корпорации, Объединявшие их по профессиям (“цехам”), будь то преподаватели университетов и других школ, врачи или художники. Деятельность таких корпораций строго регламентировалась, что во многом объяснялось ее сакральной оценкой. Отсюда огромная роль церкви в такого рода регламентациях. Представители умственного труда, не связанные с церковью, в условиях европейского средневековья явление очень редкое. Усложнение и дифференциация производственной и культурной деятельности в ренессансной Италии (затем и в других европейских странах), распад корпоративно-цеховых связей в городах и усиление в них роли индивидуального начала вместе с большим ростом числа лиц, профессией которых становился умственный труд, во многом предопределили то, что эта активнейшая социальная прослойка далеко не всегда зависела от церкви и находилась непосредственно на ее службе. Появление той категории лиц, которую впоследствии стали именовать гуманистами, в сущности, положило начало процессу возникновения в эту эпоху светской интеллигенции. Как известно, в классовом обществе интеллигенция обслуживает тот или иной класс, но генезис этой прослойки бывает межклассовым. Именно так появлялись гуманисты в условиях ренессансной Италии, ибо распад корпоративного строя и повышение в этих условиях роли индивидуальной деятельности закономерно сопровождались тем, что наиболее способные сыновья купцов, торговцев, преподавателей, нотариусов, представителей знати, реже – сыновья ремесленников и крестьян в соответствии со своими склонностями становились художниками, архитекторами, скульпторами, врачами, писателями. Важнейший критерий социального прогресса человеческого общества связан с теми возможностями, которые данное общество открывает человеку для развития его личностных задатков. Наиболее выдающиеся гуманисты становились учеными и философами.

     Ослабление связей гуманистов с церковью, поскольку многие из них жили на доходы, получаемые от их профессиональной деятельности (как и от знатных и богатых людей, не зависящих от церкви), усиливало их неприязнь по отношению к официальной учености., пропитанной церковно-схоластическим духом. У многих из них такая неприязнь перерастала в резко критическое отношение ко всей системе этой учености, к ее теоретическим и философским основам, к авторитарности, вне и без которой эта ученость не могла существовать. Немаловажно также напомнить, что гуманистическое движение началось в Италии в эпоху упадка морально-политического авторитета папства, связанного с событиями его "авиньонского пленения" (1309-1375), нередкими расколами католической церкви, когда в противовес “законным” папам появлялись антипапы и когда на церковных соборах оспаривалось верховенство пап в жизни церкви.

     Показателем светского, антисакрального характера гуманистического движения является такой огромной исторической важности факт, как возникновение различных кружков гуманистов, не имевших никакого отношения к университетам и совсем не связанных с интересами церкви. Некоторые из этих кружков, развивавшие активную деятельность, разрабатывали определенные уставы, регулировавшие эту деятельность. Подчеркивая значение образованности и таланта как важнейших проявлений и показателей человечности, гуманизм стал в Италии примерно с середины XV в. весьма влиятельной идеологией, настолько влиятельной, что гуманистические кружки возникали и в тех городах, где отсутствовали охарактеризованные выше социальные условия, наиболее типично, ярко и показательно сложившиеся во Флоренции. Кружки гуманистов возникали и в Неаполе, и в Риме, а некоторые гуманисты избирались папами.

     При рассмотрении деятельности гуманистов, особенно ранних (периода XIV–XV вв.), следует помнить, что не только социально-экономическая зрелость создала в эту эпоху позднего средневековья в Италии почву для возникновения ренессансной культуры. Не менее важную почву подготовила здесь и история, ибо традиции древнеримской жизни, тоже процветавшей в городах, хотя и были здесь сильно разрушены в периоды варварских нашествий, постепенно оживали в условиях мирной жизни. Латинский язык как язык церкви и культуры в эпоху западноевропейского средневековья в Италии с ее “вечным Римом” и папской курией, естественно, был укоренен больше, чем в любой другой европейской стране. Неверны представления, господствовавшие длительное время, относительно более или менее полного забвения памятников античной культуры в условиях европейского средневековья. В последние десятилетия медиевисты доказали, что ряд произведений латиноязычных авторов – Вергилия, Овидия, Цицерона, Сенеки, Боэция и других – порой неплохо здесь знали, изучали и даже подражали им. Значительно хуже были известны древнегреческие авторы. Однако ни степень знания античных литературных, философских и научных произведений, ни их схоластическая интерпретация совершенно не могли удовлетворить гуманистов, ибо им внушала глубокое отвращение “варварская” латынь, на которой говорили в церкви и в университетах. В XIV–XV вв. они развернули активные поиски и популяризации) произведений античных писателей, поэтов, философов после появления книгопечатных изданий. Большая часть текстов античных авторов, которыми располагает современная наука, были выявлены именно гуманистами.

     Можно говорить об их ностальгии по античной культуре. Новая ренессансная социальная действительность, столь отличная от средневековой, новый человек как центральное звено этой действительности требовали значительно более широкого и многостороннего обращения к опыту и идеям античности, чем то весьма селективное и мало интенсивное использование ее памятников и идей, которое могло себе позволить теологизированное средневековье. Неодолимая тяга гуманистов к античной культуре во многом объяснялась также антицерковной, антиклерикальной (но не антирелигиозной!) направленностью интересов и деятельности многих гуманистов, а их антиклерикализм представлял собой первостепенный элемент их неприязни к феодально-корпоративному строю, господствовавшему в большинстве стран мира и представлявшему огромную силу в самой Италии. Страстный интерес к античности сделал гуманистов блестящими знатоками латинского языка, классического языка Цицерона, Вергилия, Горация, Сенеки и других мастеров латинской литературы. Возрождение этого языка было формой критики господствовавшей церковно-схоластической учености и религиозной практики, оперировавших “испорченной”, маловыразительной латынью, далекой от древнеримских классических образов. Как подчеркивают некоторые историки Ренессанса, новая культура, создававшаяся гуманистами, требовала и нового языка. Однако повседневное развитие жизни выявляло значение и того языка, на котором говорило подавляющее большинство народа, т. е. итальянского языка (вернее, вольгаре). И гуманисты сделали очень много для его литературного развития, ибо многие из них писали не только на латинском, но и на народных языках.

     В XIV в. гуманисты почти не знали еще греческого языка, который многие понимали в ТГицилии и на юге Италии, где существовало значительное влияние Византии. Воздействие византийской культуры в Европе в наибольшей мере затрагивало тогда Италию, что объяснялось как историческими, так и географическими причинами. С конца XIV в., когда во Флоренцию был приглашен византийский ученый Мануил Хрисолор для преподавания греческого языка, гуманисты начали активно изучать его. Некоторые из них в дальнейшем будут писать не только на латинском, но и на греческом языках. Константинополь, доживавший свои последние десятилетия в качестве столицы некогда могущественной империи, в первой половине XV в. стал важнейшим центром образования для многих гуманистов и не менее важным центром распространения произведений древнегреческих писателей, философов и ученых. Впрочем, это делали также и византийские ученые, переезжавшие в Италию не только перед угрозой турецкой опасности, но и в силу того, что духовный климат ренессансной Италии был для них более благоприятен, чем климат православной Византии. В целом же воздействие древнегреческой литературы и философии, преломленное через творчество некоторых византийских мыслителей, составило, наряду с более ранним воздействием арабо-мусульман-ской культуры, то “влияние Востока”, которое послужило первостепенным стимулом у развитии ренессансной культуры сначала в Италии, а затем и во всей Европе.

     Возникновение гуманистического мировоззрения в XIV в. происходило как бы параллельно с развитием поздней схоластической философии, завершившимся именно в этом веке. В 1323 г. произошла канонизация (причисление к лику святых) Фомы Аквинского, а его учение после довольно длительной борьбы стало официальной философско-теологической доктриной римско-католической церкви. Поэтому, когда мы в дальнейшем будем говорить о схоластике, в той или иной оппозиции к которой находились гуманисты, то будем иметь в виду главным образом эту систему. С другой стороны, в том же столетии возникли оппозиционно-схоластически учения позднего номинализма, теоретическое острие которых было направлено против томизма и идеи которых были столь плодотворны, что без учета их воздействия невозможно многое понять и в западноевропейской философии XVII в.

     Главным центром гуманистического движения – при этом во всех его аспектах – стала Флоренция, которую можно назвать столицей итальянского Ренессанса. Здесь родился и провел многие годы своей политически весьма активной жизни великий поэт и мыслитель Данте Алигьери (1265–1321). Многие гуманисты рассматриваемого периода видели в его произведениях источник своих настроений и идей. В наше время историки-ренессансисты тоже усматривают в произведениях Данте – и в его бессмертной “Божественной комедии”, важнейшем памятнике итальянского литературного языка, и в философском сочинении “Пир” (1303–1308, тоже на вольгаре), и в его политическом трактате “О монархии” (1310–1311, на лат. яз.) – источник важнейших идей гуманистического мировоззрения. Действительно, по определению Энгельса, Данте – “...последний поэт средневековья и вместе с тем первый поэт нового времени”. Разумеется, речь здесь идет об особенностях поэтического мировоззрения автора “Божественной комедии”.

     С одной стороны, она представляет собой как бы энциклопедию христианского мировоззрения средневековья с его важнейшими геоцентрическими идеями в том виде, в каком они выражались в доктринах столь правоверных философов, как Августин и Фома Аквинский (не упоминая менее крупных). С другой же стороны, во многих местах “Комедии” (как и в названных собственно философских сочинениях) четко ощутим начавшийся кризис этого мировоззрения. Он выражается и в значительной дани, отдаваемой Данте столь неприемлемому для католической ортодоксии философскому учению, как латинский аверроизм (Сигер Брабантский наряду с Фомой Аквинским и Альбертом Болыштедтским помещены в “Раю”), и в той роли, какую играет здесь идея двоякой доли человека; предназначенного не только к блаженству “вечной”, посмертной жизни. Другую, не меньшую ценность представляет собой его реальная, земная жизнь.

     В латинском трактате Данте “О монархии” император, осуществляющий и олицетворяющий земную власть, получает ее не от папы, а непосредственно от бога. Полная независимость монарха от верховного духовного владыки – необходимое условие, обеспечивающее людям мир и благополучие, без чего невозможна реализация земного назначения человека.

     Для направленности формирования ренессансной культуры показательно, что при изображении посмертного существования персонажей “Комедии” (особенно в “Аду”) их земные черты резко преобладают над небесными. В целом ее автору чуждо прославление аскетических идеалов официального христианства. С большой художественной силой он изображает нового человека с его напряженной психологией. Отношение Данте к папам весьма критично, и некоторых из них он не побоялся поместить в “Ад”. Очень большое место в “Комедии” занимают античные поэты и философы – начиная с “учителя” Данте Вергилия, олицетворявшего земной разум и руководившего поэтом в его странствиях по “Аду” и “Чистилищу”, и кончая всеми крупнейшими античными философами (в их числе и “философ знаменитый Демокрит”, как затем и Авиценна с Аверроэсом, которые в качестве нехристиан помещены в самый легкий, первый круг “Ада”). Поэма полна античных образов, теснящих образы христианские и порой причудливо переплетающихся с ними.

     Но главное, что делает ее исходным документом гуманистической мысли, – это интерес Данте к человеку, ибо “из всех проявлений божественной мудрости человек – величайшее чудо”. Причем этот интерес глубоко социален, ибо судьба “благородного человека” отнюдь не предопределена условностью рождения в том или ином сословном звании и должна складываться не на основе его “животной доли”, а на основе неустанного стремления “к доблести и знанию” [“Ад”, XXVI 119-120].

     Если Данте – вдохновитель множества гуманистов, то общепризнанный родоначальник гуманистического движения в Италии – поэт и философ Франческо Петрарка (1304-1374).

     Он явил собой яркий пример творчески многогранной личности эпохи Возрождения. Петрарка – один из величайших лирических поэтов Италии, автор книги стихов, посвященных его возлюбленной Лауре, стихов, в которых противоречие между средневеково-аскетическим восприятием жизни и весьма заинтересованным, чувственно окрашенным отношением к земной красоте женщины и природы разрешается в пользу второй тенденции. Поэзия Петрарки и многих других поэтов той эпохи (не говоря уже о “Божественной комедии” Данте) играла огромную, в ряде отношений ведущую роль в развитии гуманистического, антиаскетического движения. В противоположность схоластическим произведениям, отражавшим средневекового человека, она вскрывала сложность чувств и мыслей нового, ренессансного человека, стремясь постичь их в многообразной целостности.

     Как родоначальник гуманистического движения Петрарка проявил огромную активность в поисках не известных его современникам произведений античной литературы и философии. Он полностью отдавался литературной и научной работе. Много путешествовавший по Италии и Франции, философ стремился постичь жизнь во всей ее сложности и противоречивости.

     Петрарка – верующий христианин, но он решительно и бескомпромиссно отвергает схоластическую ученость как “болтовню диалектиков”, совершенно бесполезную, по его убеждению, для активного человека того времени. В этом отношении показателен его памфлет “О невежестве собственном и многих других” (1367–1370). В нем, как и в предшествующих ему трактатах, Петрарка демонстрирует, как накопившийся у него огромный морально-социальный опыт рвет всякие формализованные рамки схоластической учености, по отношению к которой он охотно признается в своем “невежестве”, ибо считает эту ученость тщетной и иллюзорной. Он далек от отрицания логики, в которой схоластики столь искусны, ибо философию, познающую реального человека, невозможно постичь в каких-то упрощенных и надуманных (так казалось и другим гуманистам) формулах. Итальянский гуманист – едва ли не первый, кто свою вражду к схоластике перенес и на Аристотеля как ее главного вдохновителя, хотя и ценил ученость и глубину этого древнегреческого мыслителя.

     Генезис гуманистического мировоззрения Петрарки наиболее ярко раскрывает его более ранний философский диалог “Моя тайна” (или “О презрении к миру”, 1342– 1343). В нем святой Августин, выражающий последовательно христианское понимание жизни, настойчиво упрекает своего собеседника Франциска (образ которого более или менее совпадает с самим автором) в постоянном отступлении от ее аскетических правил, а также порицает его за стремление к славе и плотской любви. Такое обращение к крупнейшему из “отцов церкви” как к весьма уважаемому авторитету со стороны зачинателя итальянского гуманизма не было случайностью. Оно стало одним из первых стремлений гуманистов опираться в своей борьбе против схоластики и формализованно-бюрократической церкви на произведения и идеалы первоначального христианства. Важнейшим из этих идеалов, как уже отмечалось, была гуманность. Правда, Франциск “кается” перед Августином в своих прегрешениях и слабостях, но ... не в силах изжить их. Весьма показательно само название данного диалога, подчеркнувшее не родовую суть, а сугубую индивидуальность автора и показавшее, что самопознание – важнейшая цель гуманистического философа. Как в этом диалоге, так и в других своих трактатах, в особенности в трактате “О средствах против всякой фортуны” (1358–1366), Петрарка, оправдывая земные стремления человека, ищет поддержки не только у Августина (который хотя и изобличает его, но делает это весьма снисходительно), но еще более у Цицерона, Сенеки, Вергилия и других античных мыслителей, в частности у “князя философов” Платона (начиная тем самым противопоставление этого философа Аристотелю, продолженное затем последующими гуманистами). Следует подчеркнуть в этой связи стремление Петрарки примирить христианство с античной философской культурой, в частности с философией стоицизма. Петрарка всемерно выдвигает на первый план моральную философию, которая ближе к человеку, чем любая другая ее разновидность (Платон и интересует его собственно в этом качестве как продолжатель моралиста Сократа). Эта фундаментальная особенность ранней ренессансной философии была подхвачена затем и другими гуманистами.

     Одним из самых выдающихся был Колюччо Салютати, (1331–1406), друг Петрарки и Бокаччо, длительное время канцлер Флорентийской республики много сделавший для распространения гуманистической образованности в ней. Он написал ряд произведений на морально-философские и другие темы.

     Ученик Салютати Леонардо Бруни (1374–1444) тоже многие годы был канцлером Флоренции. Он уже хорошо владел греческим языком и перевел на латинский некоторые диалоги Платона, а также произведения Плутарха, Демосфена. Бруни одним из первых понял неудовлетворительность тех переводов Аристотеля, которые были осуществлены в XIII в. Вильемом Мёрбеке. Сам он осуществил переводы “Этики Никомаха” (1417) и “Политики” (1438). Бруии пришлось защищать свои переводы от нападок со стороны тех консервативных католических клерикалов, которые, как он выражался, считали что переводить следует не то, что сказал Аристотель, а то, что он должен бьиг сказать [см. 55, с. 143]. Продолжая дело Салютати, Бруни расширял программу studia humanitatis (эти латинские словосочетания впервые были употреблены им), т. е. гуманитарного образования, ориентированного на изучение античной культуры с позиций их современности. Одним из ее элементов и была переводческая деятельность Бруни. Перевод названных произведений Аристотеля (а не общефилософских и логических) был совершенно закономерен, ибо он полностью отвечал программе “гуманистических занятий”, в центре которых стояла именно моральная философия. Одно из главных произведений самого Бруни называлось “Введение в моральную науку” (1421–1424). Бруни был также историком, автором труда “История флорентийского народа” (в 12-ти томах). Эту его работу современники ценили особенно высоко. Значение ее, в частности, связано с тем, что здесь впервые обозначена грань между античностью и средними веками (падение Римской империи). В последующей гуманистической историографии появился и термин “средневековье” (medium aevum). Начиная с Бруни, страстного поклонника Данте и Петрарки, гуманисты все больше осознают принципиальное отличие их времени и их культуры от времени и культуры эпохи средневековья.

    В развитии философской мысли раннего итальянского гуманизма видное место принадлежит Поджо Браччолини (1380–1459), тоже ученику Салютати. Плодовитый автор очень много сделал и для выявления забытых произведений античной литературы, истории, философии. Важнейшая его находка – знаменитая поэма Лукреция Кара “О природе вещей” (1417).

     Другой гуманистический философ того же круга – упоминавшийся выше Джаноццо Манетти (1396-1459), в молодости торговец и банкир (сам господь-бог в его представлении – банкир, строго наблюдающий за отпущенным им людям временем), затем видный государственный деятель Флоренции. Его важнейший философский трактат "О достоинстве и превосходстве человека" (De dignitate et excellentia hominis, 1451–1452).

     Флорентийцем по происхождению, однако тесно связанным с римской курией был и выдающийся гуманист этого века Леон Батиста Альберти (1404–1472). Его деятельность – ярчайший пример универсальных стремлений гуманистов, которые в принципе обращаются ко всему человеку, стремясь к его многостороннему выражению. Альберти – видный архитектор раннего Возрождения, он был также живописцем, поэтом, музыкантом. Вместе с тем он не только практик, но и теоретик искусства, автор трактатов “Десять книг о зодчестве” (1452), “Три книги о живописи” (1435–1436). Обобщая опыт античной и современной ему архитектуры, углубляясь в проблемы искусства, он считал, что высшее эстетическое наслаждение доставляет та красота, которая создана самой природой. Учиться у нее – первая задача художника. В отличие от всех названных выше гуманистов, Альберти интересовался и естественными науками, в особенности математикой, ибо хорошо видел ее необходимость для архитектора, скульптора, живописца.

     Общая черта мировоззрения ранних гуманистов, вытекавшая из свойственного им всем стремления максимально возродить идеи и дух античной культуры, сохраняя вместе с тем и все главное содержание христианского вероучения, состояла в его паганизации, насыщении античными, “языческими” морально-философскими идеями. Например, Энео Сильвио Пикколомини, один из гуманистов этого Века, писал, что “христианство – не что иное, как новое, более полное изложение учения о высшем благе древних”. Автор этого изречения стал впоследствии римским папой Пием II (1458–1464).

     Не менее важной чертой гуманистического мировоззрения следует признать и антиклерикализм, выражавшийся в резко критическом отношении к профессиональным служителям католической церкви, особенно к монахам, наиболее многочисленному ее корпусу. Бруни, а затем и Поджо Браччолини пишут диалоги “Против лицемеров”, в которых бичуются ханжество и развращенность не отдельных монахов, а монашества в целом. Сходные произведения писали и другие гуманисты, а тема разоблачения пороков профессиональных носителей христианского вероучения стала одной из острых тем их художественных произведений, например “Декамерона” Боккаччо.

     Гуманистический антропоцентризм и его философская суть. Об обращенности к человеку в определенном смысле можно говорить и применительно к христианскому (и даже к любому монотеистическому) мировоззрению. Однако присущий ему антропоцентризм в основном должен быть расценен как ущербно-фантастический антропоцентризм, поскольку в религиозном мировоззрении принцип антропоцентризма подчинен принципу геоцентризма. Хотя бог и творит мир в принципе ради человека, но человека ущербного, отягченного грехопадением, обреченного на беспросветный труд, на аскетическую жизнь.

     Один из устоев религиозно-монотеистического мировоззрения средневековья составляла идея уподобления богу (она восходила к Платону). Бог мыслился при этом как внемировое, сугубо трансцендентное, таинственное существо, субстанционально противопоставленное природе и человеку. Уподобление богу (обожение – theiosis, deificatio) при таких предпосылках становилось мистическим актом – тщетной попыткой слабого и конечного человека дотянуться до бесконечного и сверхприродного божественного существа (за исключением мистико-пантеистических построений, пытавшихся ввести идею сходства, если не тождественности, божеской и человеческой субстанций).

     Гуманисты, о которых идет сейчас речь, хотя и не сразу, отказались от такого псевдоантропоцентризма. Первым – а у них, можно сказать, даже единственным – предметом интересов стало человеческое бытие во многих его аспектах. Это не значит, что гуманисты, большинство которых были еще весьма религиозны, отказывались от бога и отвергали положения христианского вероучения. Нет, они этого не делали, да и не могли делать, но нередко игнорировали многие из этих положений и постепенно вставали на путь переосмысления понятия бога, его известного приближения к человеку и т. п. Если религиозно-монотеистическое мировоззрение в целом утверждало, что сначала всегда должен стоять бог и лишь затем человек, то гуманисты стали руководствоваться тем, что выдвигали на первый план человека, а уж затем говорили о боге (конечно, это произошло не сразу и по-разному у разных гуманистов).

     Среди ряда проблем нового осмысления человека гуманистами одна из главных – это проблема человека как единства души и тела. Теистическо-аскетическое осмысление этой проблемы, полностью уничижительное по отношению к его телу и мнимо восхвалительное по отношению к его духу, было еще в самом конце XII в. сформулировано одним кардиналом, который вскоре стал могущественным папой Иннокентием III, в сочинении “О презрении к миру, или О ничтожестве человеческой жизни”. В XIV и XV вв. это сочинение было широко распространено. Гуманисты полемизировали с ним и, опровергая его положения, формулировали собственное понимание важнейшей антропологической проблематики. Одно из наиболее интересных сочинений написал Манетти, и само название его – “О достоинстве и превосходстве человека” – является как бы ответом на сочинение Иннокентия III.

     В противоположность ему Манетти стремится к полной реабилитации телесного начала в человеке. Прекрасен весь мир, созданный богом для человека, но вершиной его творения является только человек, тело которого многократно превосходит все другие тела. Как удивительны, например, его руки, эти “живые орудия”, способные ко всякой работе! Человек – это “разумное, предусмотрительное и очень проницательное животное (...animal rationale, providum et sagax..., он отличается от последнего тем, что если каждое животное способно к какому-то одному занятию, то человек может заниматься любым из них. Духовно-телесный человек столь прекрасен, что он, будучи творением бога, вместе с тем служит основной моделью, по которой уже древние язычники, а за ними и христиане изображают своих богов, что способствует богопочитанию, особенно у более грубых и необразованных людей. Христианско-монотеистический тезис о творении мира богом для человека Манетти антропоцентрически заостряет против пренебрежительно-аскетической трактовки человека.

     Можно также подметить, что креационизм Манетти довольно формален. Он не столько восторгается мудростью творца, как это типично для любого геоцентризма, особенно средневекового, сколько прославляет величественность и красоту созданной богом природы, которая даже представляется ему иногда как “искуснейшая и умнейшая, единственная учительница дел (sollertissima et callidissima atque profecto unica rerum magistra...)” [55, с. 81].

     Произведение Манетти иногда создает впечатление, что природа у него вытеснила бога. Такое воззрение присуще и другим гуманистам данной эпохи (например, у Альберти и сочинении “О семье” имеются даже слова: “...природа, то есть бог”). Но было бы преждевременно говорить о пантеизме, притом о натуралистическом пантеизме Манетти, Альберти и других гуманистов данной эпохи. Природа как базис человека и его деятельности интересует их еще очень мало, их антропология, во многом обогатившаяся по сравнению со схоластической за счет познания античного материала (как иногда и в результате их собственного опыта), еще почти совсем не подкреплена какими-то онтологическими принципами.

     Сколь бы ни интересовала Манетти и других гуманистов телесная природа человека, как бы ни подчеркивали они ее возвышенность и органическую необходимость для жизни его духа, именно новые запросы человека и его многократно возросшая активность приводили их тогда не столько к сближению человека с природой, сколько к сближению его с понятием бога. Для Манетти человек – “словно некий смертный бог”, он как бы соперник бога в творческой деятельности. Бог – творец всего сущего (хотя, как мы видели, творец довольно формальный), человек же – творец великого и прекрасного царства культуры, материальной и духовной. Манетти указывает на некоторые наиболее удивительные творения человека – египетские пирамиды, римские башни, поразительный купол Флорентийского собора, построенный Бруналлески незадолго до того, как Манетти написал свое произведение. Как удивительный пример человеческой изобретательности он называет и Ноев ковчег, но говорит и о смелых путешествиях своих современников в Британском и других морях (за несколько десятилетий до путешествия Колумба). Здесь также названы и произведения античной и ренессансной живописи, как и поэтические творения, свидетельствующие об огромной творческой одаренности человека.

     Все сказанное в этом отношении Манетти в различных вариантах было сформулировано и другими итальянскими гуманистами той эпохи. Можно поэтому утверждать, что антропоцентризм как фокус их мировоззрения означал замену понятия обожения как одного из основных понятий религиозно-аскетического мировоззрения средневековья понятием обожествления человека, его максимального сближения с богом на путях творческой деятельности, запечатленной тогда в стольких произведениях искусства, до сих пор восхищающих людей. Наиболее высокую оценку получило в этой связи поэтическое творчество. Только посредством его, полагали некоторые гуманисты, и можно постичь не досягаемого другими путями бога. Поэтому и великое произведение Данте, самим автором названное “Комедией”, его восторженным поклонником Боккаччо, а затем и другими гуманистами было переименовано в “Божественную комедию”.

     Историческое значение антропоцентрического обожествления человека гуманистами рассматриваемой эпохи чрезвычайно велико в связи с тем, что оно вместо “царства Бога” (regnum Dei), неосуществимого на земле, выдвинуло идею “царства человека” (regnuin hoininis). Конечно, в тех условиях эта идея вполне утопична, ибо человеческий дух-творец мыслился здесь как самосущее начало. Но даже и при этих предпосылках она означала эпохальный переворот в мировоззрении. Божественность человека означает для Манетти его мировое могущество, его право на все не только земное, но и небесное, включая планеты, звезды и даже ангелов, якобы созданных прежде всего для службы людям.

     Огромную роль в гуманистическом антропоцентризме играет понятие человеческой деятельности, без которого нет нового понимания человека. Само это понятие со времен Платона и стоиков и в особенности со времен “отцов церкви” составляло важнейший аспект категории свободы человеческой воли и ее отношения к божественному провидению, руководившему в принципе каждым человеком. Эти представления были, конечно, обязательны и для гуманистов, выработавших, однако, свою позицию в этом труднейшем вопросе философии. Весьма интересно здесь произведение Салютати “О фатуме, фортуне и случае” (De fato, fortuna et casu, 1396–1399; можно перевести и как “О роке, судьбе и случае”).

     В этом произведении (остающемся в рукописи, но неоднократно исследовавшемся ренессансистами) и в своих письмах Салютати говорит о трех пониманиях фатума: 1) сила, исходившая от звезд, от неба; 2) порядок причин, восходящий к первой причине; 3) божественное провидение, управляющее как небесным, так и земным. Первое понимание фатума совершенно неприемлема для христианства и должно быть отвергнуто. Вполне приемлемо только третье понимание. В нем божественный фатум не исключает свободы человеческой воли, согласующейся с ним на основе представления о благодати.

     Более характерно для него, как и для других гуманистов, представление о соотношении свободной воли с понятием фортуны. Понятие это широко употреблялось едва ли не всеми гуманистами, начиная с Петрарки, написавшего особый трактат “О средствах против всякой (т. е. как благоприятной, так и неблагоприятной – В. С.) фортуны”. В отличие от фатума, выражающего власть над человеком неких абсолютных, внеземных сил, фортуна выражает понятие социальной необходимости, причудливо складывавшейся в обществе развивающейся торговли и конкуренции, все более усложнявшихся отношений между людьми в условиях возрастающего отчуждения от них результатов их деятельности. И вот по отношению к фортуне, сколь бы ни была она повелительной во множестве случаев, с наибольшей силой и проявляет себя свобода человеческой воли. Если перед лицом фатума свобода человеческой воли остается сверхприродной тайной бога, то по отношению к фортуне она в принципе в руках самого человека. Отсюда дружное провозглашение свободы человеческой воли всеми гуманистами рассматриваемой эпохи, начиная с Данте.

     Весьма показательно в этом контексте отвержение ими так называемого астрологического детерминизма, в силу которого расположение звезд и небесных светил полностью предопределяет все особенности человеческой жизни, совершенно исключая свободу воли человека. Впрочем, отношение гуманистов к астрологии или к тому, что называли тогда этим именем, неоднозначно. Манетти, например, называет астрологами Фалеев и Архимеда за их наблюдение движений небесных светил и за умение предсказывать на этой основе солнечные и лунные затмения и даже урожаи хлеба, оливок и винограда (Фалес). Такое проявление “натуральной астрологии” – один из признаков божественности человеческого ума. Другое дело астрология, как мы понимаем ее теперь (тогда ее называли “юдициарной”). Ее грубый и предельно упрощенный детерминизм скорее сближался Салютати с понятием фатума, но, как мы видели, отвергался даже в этом смысле.

     Опираясь на понятие свободы воли, фактически отождествляя его с понятием свободы, гуманисты всемерно подчеркивали жизненную необходимость человеческой деятельности и в этой связи решительно вступили на путь преодоления созерцательного понимания познания, который преобладал у античных философов и полностью определял его средневековые трактовки. Манетти убежден, что “дар познавать и действовать”, которым всемогущий бог наделил человека, лежит в основе могущества и самого человека. Прославление человеческой деятельности составляет один из основных лейтмотивов философского мировоззрения Альберти. По его убеждению, сформулированному, в частности, в сочинении “О семье”, вся природа, начиная с растений, свидетельствует о неустанной деятельности. Тем более она должна быть свойственна человеку, который “рожден не для того, чтобы, покоясь, увядать (в бездействии), но чтобы находиться в действии”. При этом прославление человеческой деятельности касалось множества ее конкретных аспектов – деятельности художественной, государственной, военной, торговой, как и всякой трудовой, например ремесленной и т. п. Здесь проявлялась жизненная конкретность философских стремлений гуманистов как идеологов нарождавшегося буржуазного общества, преодолевавшего общество феодально-застойное.      Всемерное подчеркивание роли деятельности как неотъемлемого и первостепенного компонента человеческой личности можно было бы проиллюстрировать рядом рассуждении Альберти, в частности его соображениями о факторе времени, искусстве использовать его и т. п.

     Все рассмотренные аспекты гуманистического антропоцентризма находили наиболее общее свое выражение в морально-этических построениях, рассуждениях, идеях, учениях, так или иначе ориентированных на соответствующие доктрины античных философов. Именно морально-этический аспект составлял наиболее общее и характерное выражение studia humanitatis. При этом вполне закономерно для гуманистов рассматриваемого периода, что они начиная с Петрарки не видели почти никакой практической ценности в естественных науках (известное исключение должно быть сделано здесь для Альберти), ибо их абстрактный натурфилософский уровень, присущий к тому же многим средневеково-схоластическим доктринам, действительно не имел тогда практического звучания. Конечно, сосредоточенность на моральном аспекте человеческой жизни (обычно переплетавшемся у гуманистов с антропологическим, психологическим и другими ее аспектами), к тому же ориентированном на абстрактного человека, на “человеческую природу”, мы должны расценить как проявление идеализма. Но несмотря на это, невозможно не увидеть в гуманистическом морализировании, охватившем человека и как природное, и как социальное существо, эпохальных философских и социальных достижений.

     В особенности они связаны с провозглашением принципиальной доброты человеческой природы и, что еще более важно, принципиального равенства всех людей, независимо от их рождения, от их принадлежности к тому или иному сословию. Уже Петрарка подчеркнул, что фортуна сильнее происхождения, социальной принадлежности человека, но сам человек, его доблесть (virtus) должны быть сильнее фортуны (фортуна и доблесть борются за человека). Определение человеческой личности через личные заслуги благодаря ее собственной деятельности, а не через родовую принадлежность к тому или иному сословию было, возможно, наиболее ярким выражением роли гуманистов как идеологов нарождавшегося буржуазного общества, отрицавшего общество феодально-сословное.

     Другой важнейший аспект морально-этических поисков гуманистов, особенно ярко выраженный Бруни, опиравшимся на Аристотеля, состоял в подчеркивании органической необходимости общества, социальности для гармоничного развития и существования человеческой личности. Этические поиски гуманистов – понимание необходимости дружбы, любви, человечности, подчеркивание блага общества как высшей цели человеческих стремлений – отражали во многом республиканские идеалы пополанских слоев итальянских городских коммун той эпохи. Это очень влиятельное тогда направление философской мысли и этических поисков гуманистов некоторые историки этого периода называют “гражданским (гражданственным) гуманизмом”.

     Лоренцо Валла и гуманистический эпикуреизм. Выдающимся гуманистическим философом раннего Ренессанса был Лоренцо Валла (1407–1457), родившийся в Риме. Молодым еще человеком он преподавал в университете Павии (1430). Учение Эпикура, особенно ненавистное для христианских философов, стало к $<тому времени широко известно среди итальянских гуманистов благодаря обнаружению Поджо Браччолини поэмы Лукреция “О природе вещей”. В философию гуманизма Валла вошел прежде всего как автор трактата “О наслаждении” (1431; его новую, более обширную редакцию автор назвал через два года “Об истинном и ложном благе”). В течение ряда последующих лет Валла состоял при дворе сицилийского короля Альфонса Арагонского, находившегося в длительном конфликте с римским папой Евгением IV (1431– 1447) из-за обладания Неаполем и Южной Италией. В это время он написал ряд произведений, сыгравших очень большую роль в развитии антиклерикальной и антисхоластической идеологии и философии. Среди них “Диалектические опровержения, или Обновление всей диалектики и оснований универсальной философии” (1433–1439), “О монашеском обете”, “О свободе воли” (1442), “О красотах латинского языка” (1435–1444) и др.

Наибольшую неприятность Валла причинил католической церкви своим сочинением “Рассуждение о подложности так называемой Дарственной грамоты Константина” (1440), в котором во всеоружии исторических и филологических знаний доказал фальсифицированность этого документа (“бесстыдная басня”), якобы дарованного императором Константином в начале IV в. римскому папе Сильвестру I в благодарность за свое чудесное исцеление от проказы и последующее крещение. По этому документу, которому римская курия приписывала юридическую силу, Константин, признав папу главой вселенской церкви, отказался от своих прав верховного властителя не только в Италии, но и во всех западных провинциях тогдашней Римской империи. “Дар Константина” считался в течение многих веков важнейшим актом, на основании которого римские папы не только осуществляли светскую власть в папской области Италии, но и претендовали на таковую во всех европейских землях, подчиненных им конфессионально. Доказательство подложности этого документа (составленного отнюдь не в IV в., а много позже) наносило сильнейший удар по такого рода притязаниям.

     Как антиклерикал Валла вообще выступал против светской власти римских пап, предлагая полностью лишить их ее, доказывал бессмысленность аскетизма и анахронистичность монашества как его главного официального носителя. Ему пришлось иметь дело с инквизицией, но он искусно использовал борьбу Альфонса Арагонского с Евгением IV. Римский гуманист был язвительным, убежденным, смелым и ловким бойцом. Как глубоко независимый мыслитель, он не признавал никаких авторитетов, заявив в сочинении о подложности “грамоты Константина”:

     “Я дерзаю выступить против верховного первосвященника”. Смерть Евгения IV и возложение папской тиары на Николая V (1447– 1455) изменили положение, ибо этот папа-библиофил симпатизировал гуманистам и собрал в курии многих из них (в том числе Альберти, Манетти, Браччолини). Прибыл сюда и Валла, ставший профессором Римского университета и апостолическим секретарем. Среди кардиналов у него были могущественные покровители. При этом Валла не отказался ни от одного из своих сочинений и мнений.

     В духе доктрины двух истин подобно многим гуманистам Валла фактически игнорировал теологию, рассматривая религию как сферу практическо-эмоциональной жизни человека, не поддающуюся никакой рационализации, никакому логическому, "диалектическому" осмыслению. Отсюда враждебное отношение Баллы к схоластической метафизике как праздному занятию, тщетно стремящемуся сделать понятным то, что не может, да и не должно быть понято. Отсюда и его иронически-издевательское отношение к Фоме Аквинскому, которому он противопоставлял апостола Павла, ибо он, не мудрствуя лукаво, укреплял христиан в вере. Эта общефилософская позиция определа и его логико-гносеологические воззрения в “Диалектических диспутах”.

     Эти воззрения пронизывает прежде всего критика схоластического реализма. Номинализм как фактическую основу этой критики Балла выразил в филологической форме. Он стремился вскрыть некорректность тех многочисленных словообразований, которые появились в течение многовекового господства схоластики, с точки зрения классических норм латинской грамматики. Между тем многие из этих словесных новообразований [в особенности существительные, оканчивающиеся на itas, например entitas (бытийность), quidditas (чтойность), identitas (тождественность), perseitas (существование само по себе), ecceitas (этовость) и ряд других] выступали как важнейшие универсалии, которые играли большую логико-философскую роль. Валла, выражая гуманистическое отвращение к схоластической формализации, к тому же совсем не будучи логиком, хотел скомпрометировать эту роль, вскрывая лингвистическую некорректность таких слов. “Лингвистическая философия” Баллы свое естественное продолжение нашла в его “Красотах латинского языка”, которые были противопоставлены множеству средневековых догматических руководств по латыни, рассчитанных на зубрежку. Произведение же Баллы представляло собой критическое руководство по грамматике, риторике и стилистике. Выдержавшее десятки изданий в XV–XVI вв., оно сыграло очень большую роль в восстановлении классической латыни в ренессансную эпоху.

     Возобновление эпикуреизма, осуществленное тогда не только Валлой, свидетельствует не о рабской зависимости ренессансных мыслителей от античности, а о творческом к ней отношении. Правда, подлинного, исторического эпикуреизма эти мыслители не знали, но им, конечно, хорошо было известно резко отрицательное к нему отношение со стороны ортодоксальной католической идеологии и философии. В полном соответствии с морализаторскими стремлениями подавляющего большинства его единомышленников Валла обратился в этике эпикуреизма, как он ее понимал, для обоснования полноценности жизни человека, духовное содержание которой, по его антиаскетическому убеждению, невозможно без телесного благополучия, всесторонней деятельности человеческих чувств. В одном месте своего произведения автор даже выразил сожаление в связи с тем, что у человека только пять, а не пятьдесят или даже не пятьсот чувств! Отсюда и отрицательное отношение Баллы к стоикам, не считающимся, по его мнению, с тем, что человек состоит не только из души. Конечно, он имел весьма приблизительное представление о стоицизме, усматривая в нем только союзника христианского аскетизма. Полностью игнорировал Валла и атомистическую онтологию эпикуреизма, в которой он, по-видимому, не усматривал необходимости для обоснования своей системы моральности. Правда, его общефилософские представления весьма натуралистичны. По примеру античных атомистов он называет природу “учительницей” и “вождем жизни”. Вступая на путь паганизации христианства и обращаясь к образам античной мифологии, автор трактата “О наслаждении” готов отождествить ее богов с природой.

     С позиций сенсуализма Валла обрушился и на Аристотеля, который в созерцании видел высшее счастье, доступное только богу. Для автора же трактата “О наслаждении” “созерцание есть процесс познания”, невозможный без деятельности чувств. Благодаря этой деятельности только и возможно исполнение высшего закона, предписанного природой всем живым существам,– “сохранять свою жизнь и тело и уклоняться от того, что кажется вредным”. Отсюда необходимость наслаждения для реализации этого высшего закона природы. Наслаждение как “удовольствие души и тела” есть высшее благо. В одной из глав первой книги того же произведения говорится, что “жить без наслаждения невозможно, а без добродетели можно”; в другом месте автор провозглашает: “Да здравствуют верные и постоянные наслаждения в любом возрасте и для любого пола!”. Вызывающий характер этих и других формулировок Баллы (например, его гимн вину, обостряющему человеческие чувства) подчеркивает их огромную историческую роль для своего времени, ибо с помощью такой психологии и морали достигалась ее максимальная антиаскетическая направленность.

     Не следует, однако, думать, что Валла пошел по пути поверхностного гедонизма, по которому много раз шли сторонники вульгаризированного эпикуреизма. Его позиция, определяющаяся необходимостью разоблачения ханжеского аскетизма церковников и тех, кто следовал за ними, глубоко, социальна. Однако эта индивидуалистическая социальность отличается от социальности Бруни и других ревнителей гражданского (или гражданственного) гуманизма. На первый взгляд она выглядит даже асоциальной, ибо Валла систематически обосновывает неискоренимый эгоизм человеческой природы уже в силу закона природного самосохранения. Он утверждает, например, в I главе второй книги, что его собственная жизнь для него наивысшее благо, более предпочтительное, чем жизнь всех остальных людей. Даже о родителях следует думать лишь во вторую очередь, а уже о родине тем более. “Я не могу в достаточной степени понять, почему кто-то хочет умереть за родину. Ты умираешь, так как не желаешь, чтобы погибла родина, словно с твоей гибелью не погибнет и она”.

     Нельзя не признать во всех этих достаточно циничных утверждениях яркого выражения рожденного новой эпохой глубокого индивидуализма, который мы обычно называем буржуазным. Гуманизм как идеология господствовавших в то время классов не мог не иметь в себе этой важнейшей грани. Социальность же ее выявляется благодаря тому, что наслаждение есть не что иное, как поиски пользы, к которой все стремятся сознательно или бессознательно. Добродетель, по убеждению Баллы, и есть не что иное, как полезность. Все отношения в обществе, начиная с семейных, подчиняются этому принципу. Общество не может распасться в силу его универсальности.

     Отступление от исторического эпикуреизма, быть может, в наибольшей мере демонстрирует третья книга труда Валлы. Три действующих лица – гуманисты, современники автора – последовательно формулируют в ней три точки зрения, три моральные позиции: стоическую (она занимает немного места), эпикурейскую (ей уделено более половины всего труда) и христианскую, излагаемую в последней книге как своего рода синтез двух предшествующих. Последняя книга интересна трактовкой наслаждения, распространяющегося и на загробное существование человека, поскольку Балла не мог отказаться от христианской догмы индивидуального бессмертия. Но осмысление ее весьма оригинально и исторически любопытно. Балла почти ничего не говорит о посмертном осуждении человека и об аде, в который, по христианским поверьям, должно попасть большинство человечества. Балла же, исходя из того, что “бог обещал нас сделать богами рядом с собой” , интересуется собственно раем.

     Он использует также христианское (как, впрочем, и мусульманское) положение, согласно которому посмертное существование уготовлено не только душевному, но и телесному человеку. Поэтому и райское блаженство испытывает целостный человек, чувства которого облагорожены и тело утончено. И для него не будет лучшей пищи, чем тело и кровь Христа. К тому же человек получит возможность летать по воздуху, не уступая птицам, и плавать под водой, не уступая рыбам. Работать он будет не утомляясь ни на жаре, ни на холоде. В знании и искусстве он тоже будет неутомимым и безошибочным. Такова райская жизнь, которая станет бесконечным продолжением земной? Эпикуреизация христианства обернулась здесь гуманизацией трансцендентного мира, а царство бога фактически аолиосхыо ловаало с царством человека.

     Пантеистический синкретизм флорентийских платоников. Важнейшим руслом антисхоластической оппозиции итальянских гуманистов, начиная уже с Петрарки,, был платонизм. Сыграв огромную роль в философском оформлении христианства в эпоху патристики, платонизм в истории средневековой философии в странах Западной Европы иногда становился идейкой базой, на которой формировались далекие от официального схоластического креационизма философские учения (например, философов Шартрской школы). Прямого же обращения ортодоксальной схоластики к идеям платонизма не было. Для нее было совершенно достаточно весьма измененного и трансформированного платонизма и неоплатонизма, содержавшихся в христианском синтезе Августина. Диалоги Платона к тому же за исключением двух-трех отсутствовали в латинских переводах, произведения же неоплатоников были известны еще меньше. Между тем в зрелой схоластике, представленной в произведениях Аквината и множества его последователей, были широко использованы труды Аристотеля, препарированные в христианско-креационистском духе в еще большей степени, чем в свое время платоновско-неоплатонические идеи Августином. Это объясняет сильную неприязнь к Аристотелю со стороны множества философов гуманизма. С другой стороны, идеи таких идеалистов, как Платон, Плотин и другие неоплатоники, идеи, насыщенные религиозностью значительно в большей мере, чем аристотелевские, представляли весьма благоприятный материал для той паганизации христианства, которую мы не раз отмечали выше.

     Платонизация христианства, осуществлявшаяся платониками второй половины ХVв., стала особенно интересной страницей в развитии философии итальянского (и европейского) гуманизма. Она стала и весьма плодотворной страницей, ибо в контексте такой платонизации и паганизации философская мысль выбивалась из рамок монотеистического креационизма и формулировала новые, весьма продуктивные идеи.

     Как уже говорилось выше, глубокие и исторически весьма значимые духовные движения в эпоху феодализма, обобщаемые терминами “возрождение” и “гуманизм”, относят не только к средневековой истории Италии и Европы, но и к истории других стран той же эпохи. Весьма интересная страница такого движения появилась и в Византии. Сильнейший идеологический деспотизм христианского православия, господствовавший здесь, не воспрепятствовал появлению в Византии XIV–XV вв. гуманистического движения и связанных с ним философских стремлений;

     Здесь нет возможности входить в рассмотрение столь интересного и на первый взгляд даже загадочного культурно-исторического феномена. Укажем лишь на то, что прямая преемственность языка, территории и традиций создавала в Византии не менее – если не более – благоприятные условия для развития здесь определенных возрожденческо-гуманистических идей (не выходивших за пределы довольно узкой интеллектуальной элиты). Наилучшая, по-видимому, по сравнению со всеми другими странами сохранность произведений древнегреческой литературы и философии во многом способствовала возникновению неортодоксальных направлений философско-религиозной мысли.

     Наибольшую роль в стимулировании платоновского движения в ренессансной Италии сыграл Георгий Гемист Плифон (ок. 1355–1452). Хотя по своему происхождению он и принадлежал к высшему православному духовенству, но к христианству относился весьма свободно (интересовался, например, мусульманской и иудейской религиями). К тому же Плифон был активным политическим деятелем, мечтавшим вывести из кризиса византийско-греческое государство благодаря ориентации на древнегреческие образцы, централизации и ущемлению монастырей. Будучи энтузиастом возрождения античной культуры, он написал свое главное произведение “Законы”, уже в самом названии которого он выразил свою ориентацию на великого древнегреческого идеалиста. Паганизация христианства выразилась у византийского автора в форме прямого возвращения к языческим богам олимпийского пантеона – к верховному богу Зевсу, Посейдону, Гере и др. Однако языческие боги – это олицетворения философских понятий и категорий, почерпнутых в платоновско-неоплатоническом философском универсуме. Главное назначение олимпийских небожителей – служить посредствующим звеном между верховным божественным первоединством и реальным земным миром чувственной множественности. Креационистская суть христианского единобожия сильно приглушена в системе византийского философа.

     На родине он не пользовался большим влиянием (в 1460 г. “Законы” были даже сожжены по решению константинопольского патриарха). Но своего рода реванш Плифон взял в Италии, которую он посетил в качестве участника Феррарского и Флорентийского соборов, где в 1438–1439 гг. была сделана попытка объединения католической и православной церквей. Плифон завязал здесь связи с итальянскими гуманистами, а своими чтениями о философии Платона и неоплатоников весьма способствовал дальнейшему углублению интереса к ней среди гуманистов.

     По-видимому, под влиянием Плифона (но уже после его смерти) Козимо Медичи, тогдашний глава Флорентийской республики, санкционировал учреждение здесь в 1459 г. Платоновской академии, ориентированной на древнеафинский прообраз. Она стала весьма влиятельным кружком итальянских гуманистов, которых объединял живой интерес к платоновскому кругу идей. Широта этого круга во многом предопределила поддержку новейшей Платоновской академии со стороны не только философов, но и писателей, деятелей искусства, некоторых политиков и просто духовно ищущих людей.

     Главой флорентийской Академии вскоре стал трудолюбивый Марсилио Фичино (1433–1499). Влюбленность в платонизм не помешала ему стать служителем католической церкви, а довольно свободная вероисповедная атмосфера Флоренции позволяла посвящать некоторые из своих проповедей в храмах “божественному Платону” (дома он даже ставил свечу перед его бюстом). Заслуги Фичино в распространении платонизма связаны прежде всего с переводом на латинский язык всех диалогов Платона, а также произведений главных античных неоплатоников – Плотина, Ямвлиха, Прокла, Порфирия, и кроме того, части Ареопагитик. В представлении Фичино и всех других мыслителей этой эпохи платонизм и неоплатонизм составляли единую философскую доктрину. Их различие было уяснено значительно позже. Всем названным философам предшествовал перевод так называемых герметических Произведений, приписывавшихся тогда мифическому Гермесу Трисмегисту, якобы жившему раньше всех греческих философов и считавшемуся родоначальником религиозно-философской традиции, к которой примкнул и Платон (позднейшие исследования показали, что в действительности эти произведения возникли не раньше II–III вв. и представляют эклектическое смешение платонических, пифагорейских и стоических идей). В духе платонизма Фичино написал и собственные произведения – “О христианской религии” (1476) и “Платоновская теология о бессмертии души” (1469–1474).

     Важнейший теоретический и идеологический вопрос своей эпохи – о соотношении религии и философии – Фичино решал антисхоластически. Догматическая и авторитарная схоластика, остававшаяся в томистской форме официальной теолого-философской доктриной католицизма, по-прежнему рассматривала философию в качестве прислужницы своей вероисповедной доктрины. Фичино тоже сближал религию и философию, но считал их, так сказать, равноправными сестрами: с одной стороны, “ученой религией” (docta religio), а с другой – “благочестивой философией” (pia philosophia). На такой теоретической основе, как бы продолжая идеи Плифона и идя навстречу универсалистским стремлениям гуманистической культуры, автор трактата “О христианской религии” выдвинул здесь концепцию “всеобщей религии” (которую он называл также “естественной”).

     В силу такой концепции религия – необходимая форма духовной жизни всех народов, а конкретные вероучения и соответствующие им культы – различные проявления некоей единой религиозной истины Хотя христианство – наиболее совершенное и точное выражение всеобщей религиозной доктрины, все другие ее разновидности отнюдь не результат некоего дьявольского обмана народов, их разделяющих, как обычно утверждали догматическо-фанатические ревнители католического вероучения (соответственно и других), а вполне укладываются в планы божественного провидения. Концепцию “всеобщей религии” в целом следует рассматривать как одно из первых выражений веротерпимости, составлявшей существенный момент гуманистической идеологии. Самого Фичино эта концепция к тому же приводила иногда к пренебрежительному отношению к культовой стороне христианства

     Выше мы видели, как нарастали пантеистические идеи у гуманистов первой половины XV в , но наибольшей силы они достигли теперь на основе неоплатонической онтологии и космологии. Одна из глав труда Фичино “Платоновская теология о бессмертии души” называется “Бог повсюду”, но его пантеизм отнюдь нельзя трактовать как пантеизм натуралистический, в котором природа оттесняет бога, своего производителя. Фичино выступает против средневековых и новейших философов, чрезмерно отождествлявших бога с природой (он прямо называет здесь амальрикан). Бог в качестве совершенно бестелесного, абсолютного первоединства находится вне мира, который представляет собой иерархию убывающей духовности и нарастающей телесности. Но космическая иерархия как бы погружена в бога, излучения которого пронизывают весь мир. Главные ступени убывающего напряжения божественной силы – это сонм ангелов, отождествляемый также с космическим умом, затем мировая душа. В них божественные прообразы, или иде.и, запечатлены с наибольшей чистотой, которая искажается уже на ступени качеств и тем более форм телесного и множественного мира. Хотя эта иерархическая онтологическо-космологическая схема в принципе неоплатоническая и мистико-пантеистическая, однако элемент пантеизма в ней значительно важнее, чем элемент мистицизма. По сравнению с теистическими толкованиями, для которых самосущий бог, обладающий предельным бытием, пребывает вне природы, а человек его никогда не достигает, в пантеистических представлениях деперсонализированный бог, тоже переполненный бытием, не может существовать и мыслиться без природы и тем более без человека.

     Ренессансный характер пантеизма, с которым мы встречаемся у Фичино, выражается и в том, что мировая душа – последняя полностью бестелесная ипостась, ближайшая к излучаемому ею телесно-земному миру,– акцентируется даже в большей мере, чем порождающий ее бог. Хотя пантеизм и не устраняет дуализма, с необходимостью присущего любой религиозной доктрине, но он весьма смягчается в мистико-пантеистических доктринах. Креациониам же официальных монотеистических вероисповеданий в пантеистических концепциях совсем оттесняется в пользу концепций вневременного и опосредствованного порождения богом природы и человека. Перенося акцент своей онтологии с бога на мировую душу, Фичино тем самым привлекает главное внимание к миру, объединяемому, одушевляемому и просветляемому ею. Красота, любовь и наслаждение в системе Фичино мыслятся как космические принципы. Человек – тоже центральное звено космоса, хотя бы уже в силу того, что мировая душа – это, в сущности, его собственная, абсолютизированная душа. Прославляя мощь человека, якобы повелевающего социальным миром (семьей, государством, народами), Фичино считал его способным и к господству над природным миром. В таком контексте он обожествлял человека не меньше (если не больше), чем более ранние гуманисты.

     Кульминация гуманистического антропоцентризма у Пико делла Мирандола. Другим крупнейшим представителем флорентийского платонизма стал Пико делла Мирандола (1463–1494). Чрезвычайно одаренный, богатый граф Пико, овладевший греческим, арабским, еврейским и арамейским языками, проявлял большой интерес к различным ближневосточным религиозным (особенно Каббале) и философским учениям. Смелый молодой человек в декабре 1486 г. послал в Рим свои “Философские, кабалистические и теологические выводы (conclusiones)”, содержавшие 900 тезисов “обо всем, что познаваемо”. Тезисы эти Пико собирался защищать в диспуте против философов всей Европы. Конфликт с папской курией привел к тому, что все эти тезисы были объявлены папой Иннокентием VIII еретическими и диспут не состоялся. Последние годы Пико провел в обществе Марсилио Фичино, став как бы вторым главой Флорентийской Академии. В этот период он написал латинские трактаты “Гептапл” (аллегорическое толкование ветхозаветных семи дней творения), “О сущем и едином”, “Рассуждение против астрологии”.

     Универсалистско-синкретические стремления гуманистической культуры рассматриваемой эпохи, получившие свое обобщение в концепциях “всеобщей религии” Плифона и Фичино, в упомянутых тезисах Пико нашли себе новое выражение. Их автор подчеркнул свою решимость, “никому не присягая на верность, пройдя путями всех учителей философии, все исследовать, изучать все школы ...коснуться всех доктрин...” . Тезисы Пико содержали положения, почерпнутые во многих античных и средневековых философских и религиозных учениях (которые больше отождествлялись, чем различались). Отсюда причудливое переплетение образов Христа, Моисея, Магомета, Зороастра (считавшегося основателем древнеиранской религии маздеизма), Гермеса Трисмегиста, древнегреческого Орфея, а также философов Платона, Аристотеля, Плотина, Прокла, Эмпедокла, аль-Фараби, Авиценны, Аверроэса, Фомы Аквинского, Альберта Великого и др.

     В названных трактатах Пико высказаны пантеистические идеи, в общем сходные с идеями Фичино. Однако при этом доля натуралистических воззрений у Пико большая. Астрологическим воззрениям своей эпохи он противопоставлял такое понимание “божественного закона”, которое предполагало углубление в природу реальных вещей и выявление их действительных причин, что было весьма перспективной позицией.

     В этой связи Пико одним из первых в свою динамичную эпоху вступил на путь переосмысления того, что со времен античности именовалось греческим словом “магия”. “Колдовскому” смыслу этого слова (глубоко уходящему в доисторические времена) он противопоставил смысл рациональный, связанный с постижением действительных, а не мнимых тайн природы. Первая разновидность магии (в средние века часто именовавшаяся “черной магией”) оставляет человека рабом неких злых, “демонических” сил. Другая ее разновидность, свидетельствующая о постижении неких благоприятных “божественных” сил (и в средние века поэтому нередко именовавшаяся “белой магией”), стала теперь именоваться “естественной магией” (magia naturalis), свидетельствующей о постижении чисто природных тайн. В дальнейшем, как увидим, она стала одним из главных орудий достижения “царства человека”,

     Острие этих идей Пико было направлено также против суеверного “астрологического детерминизма”, сковывавшего человеческую активность, лишая ее субстанции свободы. Обоснование последней – главная цель Пико в его яркой “Речи о достоинстве человека”, которая должна была открыть несостоявшийся в Риме диспут.

     Теоретическое содержание этой “Речи” резюмирует антропоцентрические идеи гуманистов. Такова уже трактовка ветхозаветных представлений о творении богом человека как увенчании его созидательной деятельности, в которой Пико перекликается с некоторыми из “отцов церкви”.

     Бог ставит человека в самом центре космоса, делая его как бы судьей мудрости, величия и красоты воздвигнутого им мироздания. Вместе с тем представления о человеке пронизаны также идеями тождества человеческого микрокосма и божественно-природного макрокосма. Однако фундаментальный натурализм этих идей осложнялся и разрушался у Пико единобожно-креационистскими представлениями, в силу которых человеческий дух как непосредственное начертание сверхприродного бога выходил за пределы земного и даже небесного миров. В “Гентапле”, например, Пико подчеркнул, что человек составляет особый, четвертый мир наряду с подлунным, поднебесным и небесным мирами. В “Речи” же человек, с одной стороны, выступает как “посредник между всеми созданиями” – земными и небесными; с другой же стороны, он как бы вне всех этих существ, ибо, подчеркнул Пико в своем сочинении “Против астрологии”, “чудеса человеческого духа превосходят [чудеса] небес... На земле нет ничего более великого, кроме человека, а в человеке – ничего более великого, чем его ум (mens) и душа (anima). Если возвыситься над ними, значит, возвыситься над небесами...” .

     Чудеса человеческого духа определяются свободой его воли, полной свободой выбора самых различных путей. Она становится особенно рельефной в силу замалчивания судьбоносной функции бога, хотя и в этих условиях человеческую свободу нельзя мыслить как хаотический произвол, ибо бог-отец, творя человека, вложил в него “семена и зародыши разнообразной жизни” . Однако их употребление подлежит власти самого человека. Он может как опуститься до самого низменного, животного состояния, так и подняться до ангельского совершенства. В последнем случае человек достоин, в сущности, большего восхищения, чем ангелы, ибо они свои высшие духовные совершенства сразу (или вскоре после своего создания) получают от бога, а человеку приходится достигать их в трудной жизненной борьбе.

     Свобода выбора, этот величайший божий дар, насыщена у Пико глубоким моральным содержанием. Сократовское самопознание направляет нас на путь нравственного совершенствования, предполагающий борьбу со страстями, усвоение определенных правил жизни (“ничего слишком”), а это невозможно без усвоения глубин подлинной философии.

     Свободный человек может признать истиной только то, в чем он искренне убежден. Пико подчеркивает, что сам он изучает философию только ради нее самой и резко порицает тех, кто главное благо жизни видит в приобретении денег и славы. Ф. Энгельс, характеризуя великие личности эпохи Возрождения и называя их “титанами”, подчеркнул, что этот титанизм во многом определялся тем, что они не были по-буржуазному ограниченными . Пико весьма показателен в этом отношении. Его страстные поиски истины, откуда бы она ни исходила, связанное с этим полное отсутствие вероисповедного догматизма, в особенности же подчеркивание максимальной свободы человека сделали его идеи одним из узловых пунктов гуманистической философии и идеологии.

Глава 3. ФИЛОСОФСКИЕ И СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЕ ИДЕИ ВЫДАЮЩИХСЯ ГУМАНИСТОВ XVI ВЕКА

     Великие географические открытия и успехи раннекапиталистического производства к концу XV – началу XVI в. постепенно стали лишать Италию ее роли экономически и социально ведущей страны Европы. Но этот процесс затянулся, в сущности, до конца XVI – начала XVII в. Италия и в эту эпоху оставалась в фокусе развития искусства едва ли не во всех его разновидностях, а также в философии и науке. Однако к концу XV в. и тем более в XVI в. гуманистическое движение в той или иной форме стало, можно считать, общеевропейским движением.

     Имя Аристотеля как главного философского авторитета схоластики для множества гуманистов превратилось едва ли не в наиболее одиозное. Но уже Бруни понимал ограниченность и даже искаженность схоластических истолкований сложного учения великого Стагирита. Появились новые, более точные переводы различных его произведений с древнегреческих оригиналов. К тому же в Италии, главным образом в Падуанском университете, продолжало существовать влиятельное направление латинского аверроизма, совершенно неприемлемое для томистской схоластики как официальной доктрины католицизма.

     К этому направлению принадлежал и Пьетро Помпонацци (1462–1525), учившийся в Падуанском университете, затем преподававший там и в Болонском университете. Большим событием в философской жизни Италии XVI в. стало произведение Помпонацци “Трактат о бессмертии души” (Болонья, 1516), посвященное одной из наиболее острых тогда и актуальных мировоззренческих тем.

     Автор продолжал здесь традиции средневекового философского свободомыслия. Важнейшей из них было учение о “двух истинах”. Учение это, направленное против католической догматики именно латинскими аверроистами XIII–XIV вв., было фактически запрещено решением V Латеранского собора в 1512 г., утверждавшим, что философская истина не может и не должна противоречить богословской. Но Помпонацци фактически не считался с этим решением. Истину веры автор “Бессмертия души” трактовал, в сущности, метафорически: она изложена в форме притч, рассчитанных на моральное нравоучение широких слоев народа и совсем не направленных на объяснение мира. Уже Платон и Аристотель понимали, что “политика есть врачевание душ и намерение политика заключается в том, чтобы сделать человека скорее усердным, нежели ученым” .

     В контексте своего политического истолкования религии, считая, что ее догматы установлены неким законодателем, стремившимся убавить мирское зло для блага всего общества, Помпонацци повторил в своем произведении уже многовековую тогда антирелигиозную мысль о “трех великих обманщиках”, впервые сформулированную средневековыми арабоязычными вольнодумцами: из трех главных пророков – Моисея, Христа и Магомета,– основавших иудаизм, христианство и мусульманство, ошибались минимум два (как утверждают приверженцы каждой из этих религий), и тогда становилось обманутым большинство Человечества. Однако не исключено и то, что все три пророка впали в заблуждение, и тогда обмануто уже все человечество. Религиозной истине Помпонацци противопоставлял истину философскую, основанную на разуме и, в сущности, единственно полноправную в деле объяснения мира, а во многом и самого человека.

     Острейшим мировоззренческим вопросом, которого не могла избежать концепция двойственной истины, был вопрос об индивидуальном бессмертии человеческой души. Догмат этот был (и остается) незыблемой, категорической истиной любой религиозной морали, ибо именно на нем основывались многочисленные представления о загробных карах и воздаяниях, без которых эта мораль совершенно немыслима. Однако уже Аверроэс, а затем и его латинские последователи, опираясь на аристотелевскую доктрину коллективного, безличного (и онтологизированного) человеческого разума, фактически подвергли сомнению возможность индивидуального бессмертия человека. Но Помпонацци пошел в этом направлении еще дальше их. Под влиянием номинализма автор “Трактата о бессмертии души”, не оспаривая факта единства человеческого разума, отрицал его существование в качестве особой, онтологической сущности. В этом контексте он стал трактовать человеческий разум более конкретно и материалистично. Здесь сказалось воздействие на Помпонацци и на других ренессансных аристотеликов произведений крупнейшего античного комментатора Стагирита Александра Афродисийского (II-III вв.), почти неизвестных в эпоху средневековья и обнаруженных теперь, в эпоху Ренессанса. В понимании человеческого разума и человеческого познания александринизм по сравнению с аверроизмом отличался определенной номиналистической тенденцией и более тесной увязкой его деятельности с чувственной стороной познания. Воздействие идей Александра из Афродисии усиливалось ставшими теперь известными биологическими произведениями Аристотеля.

     Таковы предпосылки, на основе которых Помпонацци развивал материалистическую концепцию человеческого разума и человеческой души. Он не отрицал при этом существования названных выше интеллигенции как целиком внечувственных космических сущностей, восходивших к богоразуму (нусу) того же Аристотеля. Вместе с тем в конкретно-человеческом познании Помпонацци приближал деятельность разума к сфере чувственности, сенсуализируя ее. Философ подчеркивал, что “природа человеческая почти полностью погружена в материю и лишь в малой мере причастна к разуму, человек дальше отстоит от духовных сущностей (интеллигенции), чем больной от здорового, ребенок от мужа и невежда от мудреца”.

     В доктрине автора “Трактата о бессмертии души” вполне закономерным был вывод о смертности конкретной души любого человека. Однако такой вывод было легче сделать, исходя из гносеологии и антропологии, но чрезвычайно трудно обосновать перед лицом человеческой морали, да еще в условиях полного господства религиозной идеологии, немыслимой без этого фундаментального догмата. Огромная заслуга Помпонацци, выявившего гуманистическую сущность этой философской доктрины, в особенности связана с обоснованием подлинно человеческой моральности на основе убеждения в смертности любой индивидуальной души.

     В контексте своей этико-социальной доктрины автор “Трактата о бессмертии души” подверг интересному переосмыслению аристотелевское учение об активном, теоретическом, и пассивном, практическом, разуме. Он устанавливал в этой связи уже не две, а три разновидности разума, интеллекта–созерцательный (speculativus), практический, или деятельный (practicus, operativus), и действующий (factivus). Последняя разновидность разума, отсутствовавшая у самого Аристотеля, отражала ренессансное представление о человеке как творце всякого рода “механических искусств и всего необходимого для жизни”. Каждый человек наделен всеми тремя разновидностями своего интеллекта, но в различной мере (возможно, Помпонацци переосмысливал таким образом и платоновское учение о трехчастном составе человеческой души). Для Аристотеля высший смысл человеческого существования заключался именно в приобщении к первой – основной для его системы – разновидности разума. Но тем самым проявлялась позиция интеллектуального аристократизма вследствие трудности для большинства человечества достижения такого качества своей жизни. Вместе с тем гуманистическо-демократические стремления Помпонацци выявились у него в воззрении, что любой человек, пускай и в самой незначительной степени, обладает созерцательным интеллектом, теоретическим разумом. Но в значительно большей мере и притом все без исключения здоровые люди причастны к практическому разуму, ибо каждый человек в отличие от животного способен различать добро и зло, быть нравственным существом, Для функционирования человеческой морали совершенно необязательно убеждение в бессмертности души. Более того, такое убеждение понижает уровень нравственности. В этом контексте автор “Трактата о бессмертии души” делает тонкое социально-психологическое замечание, подчеркнув, что подавляющее большинство людей, верящих в посмертное существование своих душ, “если и поступает хорошо, то скорее из страха вечных мучений, нежели в надежде на вечное блаженство, так как мучения нам больше знакомы, чем вечные блага”. Бессмысленно рассчитывать на награду за пределами реальной, земной жизни. Необходимо целиком сосредоточиться на ней, сделать ее максимально содержательной, ибо “жизнь человеческая, даже самая короткая, предпочтительнее сколь угодно долгой жизни скота”. А человек, как подчеркнул Пико в своей “Речи о достоинстве человека”, с которой был знаком Помпонацци, может опуститься и до уровня скота. Но его главная жизненная задача – максимально подняться над этим уровнем. И здесь человеку не поможет представление о посмертном воздаянии. Как бы развивая идеи древних стоиков (хотя прямо им не называемых), Помпонацци не раз подчеркивал в своем “Трактате”, что в единственно реальной земной жизни ни зло, ни благо, в сущности, не остаются безнаказанными, ибо добродетель является высшей наградой тому, кто ею обладает, как та или иная степень злой, испорченной жизни является наказанием для любого, кто подвержен ей, если он сам этого даже и не осознает. Завершением такого, подлинно гуманистического хода моральной мысли автора “Трактата о бессмертии души” можно считать следующие смелые его слова: “Считающие душу смертной гораздо лучше защищают добродетель, нежели те, кто полагает ее бессмертной. Ведь надежда на воздаяние и страх возмездия привносят в душу нечто рабское, что противоречит самим основаниям добродетели”.

     Совершенно закономерно, что “Трактат” Помпонацци вызвал бурю протестов среди церковников, особенно со стороны томистов-доминиканцев, а само это произведение было публично сожжено в Венеции. Автор вынужден был в двух своих произведениях защищаться от множества сочинений, стремившихся опровергнуть идеи его “Трактата”, Детерминизм и астрология у Помпонацци. Возможно, что ожесточенность этой небезопасной для Помпонацци полемики стала причиной того, что свое следующее произведение “О причинах удивительных естественных явлений, или О волшебстве” (1520) автор не предназначал для печати (оно было издано лишь в 1556 г.). Это одно из ярких произведений гуманистического просветительства. Демонстрируя в нем силу философской мысли и предвосхищая воззрения великих теоретиков детерминизма XVII столетия, Помпонацци призывал отказаться от поисков любых сверхъестественных, внеприродных причин для всего происходящего на Земле, ибо любое “чудо”, любое волшебство, в которое так верили многие суеверные люди, в принципе может быть объяснено, опираясь на явления природы, хотя это и очень трудная задача.

     Дальнейшее углубление тех же детерминистических идей содержится в следующем, самом крупном произведении Помпонацци “О фатуме, свободе воли, предопределении и божественном провидении”, опубликованном более чем через сорок лет после смерти автора. Само его название свидетельствует о настойчивом интересе философии Ренессанса к проблеме соотношения человеческой воли, которую многие гуманисты считали в принципе свободной, и бесчисленного множества обстоятельств деятельности человека, объединяемых древнейшими понятиями предопределенности и божественного провидения. Пожалуй, самая интересная и характерная особенность данного произведения Помпонацци состоит в натуралистическом, даже, можно сказать, в физическом истолковании фатума. Фактически он отождествляется с универсальной космической и природной причинностью, восходящей к движению небесных сфер, направляемых интеллигенциями, и к божественному перводвигателю. Обнаруживая тенденцию к объявлению случайных событий, возводимых к всеобщим, универсальным причинам, необходимыми, Помпонацци отождествлял фатум с естественной необходимостью. Более того, в некоторых местах своего произведения Помпонацци и деятельность самого бога, его провидение подчиняет фатуму, или природной необходимости. Здесь бог лишается творящих функций, а мир, универсум объявляются существующими извечно. В таком контексте автор произведения “О фатуме” фактически выступает как представитель натуралистического пантеизма, о котором в дальнейшем мы будем говорить специально.

     Социально-философская и политическая доктрина Макиавелли. Богатство личностного и социального опыта, столь глубоко отличавшее ренессансное общество Италии от общества феодального, в той или иной форме нашло свое отражение в различных гуманистических идеях и учениях.    

     Он происходил из небогатого семейства флорентийского юриста и не получил блестящего классического образования, каким отличались многие гуманисты. В университете не учился, греческого языка не знал, но латинский знал достаточно хорошо, чтобы читать римских авторов (а греческих – в латинских переводах). И он читал их много и интенсивно, особенно произведения римских и греческих историков. Немаловажно отметить интерес Макиавелли к поэме Лукреция Кара, которую он переписал для себя еще в молодости. Решающее же влияние на мировоззрение Макиавелли оказал его живой интерес к сложной социальной жизни родной Флоренции в годы восстановления здесь республиканского строя и фактического правления фанатичного, аскетичного и резко оппозиционно настроенного по отношению к римской курии Савонароллы. Уже после его казни в 1498 г., когда республиканский строй во Флоренции еще продолжал существовать, Никколо поступил на службу в одну из канцелярий республики, а вскоре занял и более важный пост секретаря комиссии Десяти – фактического правительства республики. Его служба, связанная с выполнением многообразных политических и дипломатических поручений (не только в различных итальянских государствах, но и за их пределами), доставила Макиавелли множество бесценных наблюдений и выявила его незаурядный организаторский талант.

     Для созревавшей уже в эти годы социально-философской и политической концепции Макиавелли характерно, что он считал себя человеком действия, получавшего быстрое осмысление. Сам он, повторяя древнюю пословицу, писал о себе в 1509 г." “…сначала жить, потом философствовать (prius vivere deinde philosophari)”. Заниматься же преимущественно философией, литературно оформляя созревшие у него мысли, Флорентиец стал в известной степени вынужденно. Именно после падения Флорентийской республики и реставрации здесь синьории Медичи в 1512 г. многократно зарекомендовавший себя республиканец был не только лишен службы, но и удален из города в свое небогатое поместье. Здесь в 1513-1520 гг. он и написал (по-итальянски) важнейшие свои произведения. Для истории философии (и социологии) особенно значительны “Государь” (1513; впервые опубликовано уже посмертно, в 1532 г.). Одновременно было начато и другое, в философском отношении не менее значительное произведение – “Рассуждения на первую декаду Тита Ливия”, писавшееся, по-видимому, не один год. В нашем курсе нужно упомянуть и “Историю Флоренции” (начата в 1520 г.). В 1513 г. республиканский мыслитель по подозрению в участии в антимедииейском заговоре попал под следствие, сопровождавшееся пытками.

     Социально-политические симпатии и воззрения Макиавелли неоднократно выражены на страницах названных выше его произведений. Особенно враждебно относился он к феодальному дворянству (gentiluomini), ведущему праздную жизнь на доходы от своих поместий. Автор “Рассуждении” видит в них непримиримых врагов республиканской гражданcтвенности и не останавливается даже перед утверждений необходимости их полного истребления. Симпатии автора "Истории Флоренции" полностью отданы народу (рорolo) под которым, однако, он подразумевает прежде всего наиболее зажиточное и активное сословие городских жителей – купцов, ремесленников, чья многообразная трудовая активность обеспечивала процветание Флоренции, как и других итальянских городов-государств той эпохи. Их трудовой активности соответствовала и первостепенная политическая роль этих полноправных граждан в деле управления государством. Однако подавляющее большинство остального населения Флоренции, его низы, составлявшие основание социальной пирамиды (plebe), отнюдь не вызывало симпатий Макиавелли, весьма враждебно описывающего, например, восстание одной из наиболее активных частей плебса – так называемых чомпи (чесальщиков шерсти) в 1378 г. Не менее важно указать также на глубокую вражду крупнейшего политического мыслителя ренессансной Италии к духовенству, к церковно-клерикальным кругам вообще, возглавлявшимся папской курией.

     Такая вражда Макиавелли во многом питалась его национально-политическими настроениями и идеями. За экономическое процветание Флоренции и других своих государств, приведшее к невиданному расцвету всех разновидностей духовной культуры, теперь Италия расплачивалась политической раздробленностью. Ее различные государства непрерывно враждовали друг с другом, а ее могущественные соседи, прежде всего Франция и Испания, в своей экспансии в Италии, воюя друг с другом в союзе с теми или иными из ее государств, терзали их, способствуя с их упадку.

     В сохранявшейся раздробленности Италии весьма отрицательную роль играло папское государство. Оставаясь государством феодальным и к тому же теократическим, стремившимся, однако, расширить свои пределы, оно стало одним из главных политических препятствий на пути объединения Италии в единое государство. А такое объединение составляло важнейший стимул политических мечтаний Макиавелли. Его враждебность к папской курии приобретала при атом и более глубокий, мировоззренческий характер.

     Концепция человека в системе общественных отношений и его деятельности. “Государь” и “Рассуждения” написаны одним из наиболее трезвых умов Ренессанса, который, в сущности, полностью эмансипировался от всех религиозных иллюзий средневековья, чего нельзя сказать о множестве других гуманистов.

     Такого рода трезвость с большей силой проявилась в развернутой Макиавелли концепции человека. До известной степени в этой концепции можно видеть продолжение рассмотренных выше воззрений Валлы. Можно говорить и об их общем античном теоретическом прообразе – атомистическо-индивидуалистическом истолковании общественной жизни, основывавшемся на констатации сугубо эгоистической сущности человека. Для подобных выводов итальянская действительность эпохи Возрождения давала множество примеров.

     Наблюдая их прежде всего среди представителей того “народа”, идеологическим представителем которого он более всего себя считал, Макиавелли выражал глубочайшее убеждение в том, что самый могущественный стимул человеческих действий составляет интерес. Проявления его многообразны, но более всего он определяется желанием людей сохранять свое имущество, свою собственность, что наилучшим образом обеспечивается стремлением к приобретению новой собственности. В таком контексте автор “Государя” написал здесь (гл. 17) часто цитируемые слова: “Люди скорее простят смерть отца, чем потерю имущества”. Лишь за собственническими интересами идет человеческая забота о “чести (оnоrе) и почестях (onori)”.

     Одним из первых в эпоху перехода к новой эпохе европейской истории Макиавелли разработал довольно прочную универсалию “человеческой природы”, универсалию, признаки которой он черпал из примеров наиболее близкого ему класса итальянских горожан, распространяя их на всех людей – не только своей страны и эпохи, но и прошлых веков, в особенности веков греко-римской истории. Авторы, трактующие воззрения Макиавелли, нередко отмечают известный пессимизм его понимания человека, согласно которому “о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность, влечет нажива”. Однако, возможно, именно такого рода пессимизм предохранял автора “Государя” от религиозных иллюзий в оценке человеческих действий.

     Неискоренимый эгоизм человеческой природы с необходимостью требует учреждения государственной организации как высшей силы, способной поставить ему более или менее жесткие пределы, свести его к должной норме. Предпосылки доктрины общественного договора, которая из эгоизма человеческих единиц выводит необходимость чисто внешней по отношению к ним государственной организации, были сформулированы античными эпикурейцами. Выше мы видели, как приближался к ней Валла со своей концепцией универсальной полезности людей друг другу. Теперь Макиавелли еще более углубил эту линию, показав, что государство есть, по существу, дело человеческих рук и бог никакого участия в его установлении не принимает. Отсюда понятно, почему Маркс называет имя Макиавелли первым в ряду тех философов нового времени, которые “...стали рассматривать государство человеческими глазами и выводить его естественные законы из разума и опыта, а не из теологии”.

     Говоря о макиавеллиевской концепции интереса как главного стимула человеческих действий, необходимо указать, что иногда эту концепцию автор “Рассуждении” и “Истории Флоренции” распространяет и на целые общественные группы. В первом из них он говорит, например, что борьба народа, с одной стороны, и правящего сословия (грандов) – с другой, определила характер законов, принятых в Римской республике. Аналогичные соображения неоднократно появляются и на страницах высоко ценившейся Марксом “Истории Флоренции”, где подчеркивается, что ни одно государство невозможно без тех или иных общественных группировок.

     Рационалистический стержень социально-философской доктрины Макиавелли почти исключает проблему бога. Тем более что этот практически настроенный мыслитель не имел каких-то устойчивых интересов к общефилософской проблематике, к вопросам той или иной метафизики.

     Однако это не означает, что автор “Рассуждении” и “Государя” не видел никакого смысла и в рассмотрении вопросов религии. Проницательный политик отлично понимал, что без той или иной религии, в лоне которой тогдашние народные массы обычно находили свое единственное духовное утешение, примирявшее их с господствовавшими эксплуататорскими порядками, общественно-государственная жизнь невозможна. Вместе с тем такая позиция отнюдь не приводила Макиавелли к примиренческому отношению к господствовавшей в Италии католической религии.

     Подобно многим предшествовавшим и современным ему гуманистам он находил, что эта религия, далеко отклонившаяся от идеалов, провозглашенных первоначальным христианством, в сущности, изжила себя. Нравственно-этическая сторона христианства, да еще в руках коррумпированного католического духовенства во главе с папой, в сущности, перестала служить моральным стимулятором соответствующего поведения народных масс и тем самым играть положительную роль в общественной жизни. Более того, в таком контексте Макиавелли с позиций гуманистического активизма, с которым мы уже не раз встречались, подверг весьма масштабной критике морально-этическую сторону христианства. Автор “Рассуждении” выражает свою неудовлетворенность его идеалами потому, что наиболее чтимыми своими героями – святыми – христианство провозглашает, как правило, людей смиренных, отвращающихся от реальной земной жизни, мечтающих попасть в рай не в результате максимальной активности в процессе ее, а на пути пассивного созерцания и всякого примиренчества. Такого рода позиция скорее поощряет различных ловкачей и просто мерзавцев, сплошь и рядом преуспевающих в жизни. Следовательно, Макиавелли – один из самых энергичных критиков средневековой созерцательности, преодоление которой, как уже отмечалось, составляло главный аспект всей гуманистической идеологии.

     Неудовлетворенность Макиавелли господствовавшим христианским вероучением была столь велика, что он противопоставлял ему “языческие” религии греков и римлян, боготворившие наиболее активных людей, покрывавших земной славой себя и то государство, которому они служили, в особенности полководцев и различных правителей этих государств. Флорентийский политик одобрял в таком контексте даже некоторые обряды язычества, связанные с кровопролитием и различными жестокостями, ибо видел в них средство более полезной для государства стимуляции его граждан к военной деятельности. Характерная для многих гуманистов паганизация христианства достигает у Макиавелли едва ли не наибольшей кульминации в таком его предпочтении язычества христианству.

     Концепция фортуны. Отвержение созерцательности и противопоставление ей активности, присущее в различной степени многим гуманистам, нашло у Макиавелли обобщенное выражение в развитой им концепции фортуны в ее соотношении с деятельностью человека. Выше мы видели, какое значение приобрело понятие фортуны в мировоззрении многих гуманистов, по существу, отождествлявших с этим понятием социальную необходимость – новую общественную реальность, возникшую в условиях раннекапиталистического развития. Такое содержание фортуны особенно очевидно в произведениях Макиавелли (в его стихах имеется даже поэтическая разработка этой темы). Многозначное понятие бога, с которым и связывалось представление – обычно провиденциалистское – о неизбежности природно-общественных событий, появляется довольно редко, как бы в силу словесной инерции (к тому же автор “Государя” был слабо начитан в текстах Священного писания). Оно иногда фигурирует у него как синоним судьбы, или фортуны, слагающейся из игры общественных обстоятельств, которые в своей независимости от любого человека автор “Государя” (например, в главе XXV) иногда именует словом “необходимость” (necessita). Однаке сила необходимости-фортуны, в сущности, никогда не достигает степени, полностью подавляющей свободную волю человека. Более того, в названной выше главе “Государя” автор пытается подвести своего рода баланс соотношения между фортуной и свободной волей человека. Баланс этот состоит в том, что “фортуна распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим”. Свободная воля человека (в сущности, представляющая неотъемлемый элемент той же фортуны) в этих условиях означает для него максимальную возможность активных действий, ибо человек, как это показал еще Пико делла Мирандола, кузнец самого себя. Автор “Государя” тоже подчеркнул, что “лучше быть смелым, чем осторожным”, ибо “фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать”, так как “она, как женщина, подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают”.

     Способность к деятельности, направляемой трезвым умом, воля, опирающаяся на него, в особенности воля, стремящаяся к осуществлению больших целей, определяется Макиавелли как вирту (virtu), т. е. доблесть.

     Полноценная реализация вирту – дело крайне трудное, недоступное подавляющему большинству людей. Как правило, говорит автор “Рассуждении”, люди, не будучи в состоянии быть ни всецело хорошими, ни полностью дурными, “избирают некие средние пути, являющиеся самыми губительными”. От такого образа действий принципиально отличается деятельность выдающихся лиц, оставляющих значительный след в истории. Таковы, например, указывает автор “Государя” (гл. VI), Моисей, Кир, Ромул, Тезей и им подобные исторические деятели, проявившие максимальную доблесть в достижении больших целей. Однако не следует полагать, что их успех был предопределен только особенностями их личности. Величие последней определяется и тем, насколько она проникает в потребности своего времени. Поэтому благополучны – даже только подражая великим людям – лишь те, продолжает он [гл. XXV], “чей образ действий отвечает особенностям времени, и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени” .

     Понятие “вирту” стало одним из главных выражений новой гуманистической моральности, которое хотя и связано у Макиавелли с абстракцией человеческой природы, но тем не менее представляет человека неотъемлемым элементом общества, социальности. Более того, природа человека выступает у него стержнем, объединяющим человеческую историю – от древности до тогдашней современности. Разумеется, автор “Рассуждении” и “Государя” остается при таком подходе в основном на политической поверхности явлений истории, которую он трактует как бы в одной хронологической плоскости. Однако исторически весьма существенно и значительно, что эти его трактовки свободны как от абстрактного морализирования, так и от теологического провиденциализма. Ход истории всегда направляется человеческими интересами, как бы их ни понимали. Тем самым идея фортуны, столь основательно развитая Макиавелли, способствовала детеологизации человеческой истории.

     Проблема главы государства и отделение политики от морали. При всем обилии исторических примеров, почерпнутых в истории античности (особенно древнеримской) и современности, основная политическая забота Макиавелли определялась плачевным состоянием тогдашней Италии, раздробленной и бессильной перед лицом ее могущественных соседей. В принципе Флорентиец, так много делавший для родного ему государства, оставался сторонником республиканского государственного устройства. Но он видел невозможность его реализации в масштабах всей Италии, невозможность ее объединения на республиканских началах. Отсюда и идея “нового государя” (princiре nuovo), давшая название одному из двух его главных социально-философских произведений.

     Идея эта отнюдь не умозрительна и не навеяна только великими образцами античной истории. У нее было немала живых (или недавно умерших) прототипов, прямо названных на страницах этого и других произведений Макиавелли, например Фердинанд Католик, король Арагона, Кастилии и Сицилии. Прикрываясь заботами о “единственно истинной” католической религии, он не только создал могущественную Испанскую монархию, но и подчинил ее влиянию некоторые соседние страны (или прямо завоевал их). Успех его действий не оставлял у его подданных сомнений в их справедливости и обоснованности. Именно такого деятеля, который постиг бы, что успех является решающим критерием политики, так не хватало бедствовавшей Италии. Правда, некоторое время на такого рода роль претендовал Чезаре Борджа, сын папы Александра VI, герцог Романьи, пытавшийся объединить вокруг нее другие итальянские государства, но потерпевший поражение. Если об отце современники говорили, что он никогда не делает того, что говорит, то о сыне утверждали, что он никогда де говорит того, что делает.

     Было бы, однако, неправильно думать, что идея “нового государя”, так сказать, целиком списана с Чезаре Борджа. Нет, эта идея глубже и шире этого не столь уж значительного политика ренессансной Италии, ибо она неразрывно связана с социально-философской доктриной Макиавелли. Важнейшее ее положение оправдывало любое насилие во имя государственного блага. Широко известны слова автора “Государя” [гл. XVIII] о том, что мудрый правитель государства обязан “по возможности не удаляться от добра, но при надобности не чураться и зла”. Такой правитель должен сочетать в своей личности и в своих действиях качества льва, способного расправиться с любым из врагов, и лисицы, способной провести самого изощренного хитреца.

     Такого рода политическое вероломство давно получило наименование макиавеллизма. Для одиозного содержания этого термина сам автор “Государя” не давал серьезных оснований. Напротив, он глубоко постиг новое качество политики, рождавшееся в условиях увеличивавшихся государств и отражавшее развитие буржуазии. Это хорошо понимали Маркс и Энгельс, писавшие в “Немецкой идеологии”, что “...начиная с Макиавелли, Гоббса, Спинозы, Бодена и других мыслителей нового времени, не говоря уже о более ранних, сила изображалась как основа права; тем самым теоретическое рассмотрение политики освобождено от морали, и по сути дела был выдвинут лишь постулат самостоятельной трактовки политики”.

     Но хотя политика несовместима с морализированием, каким она обычно прикрывалась в средневековой религиозной идеологии (да и в более поздние времена), политическая философия автора “Государя” вовсе не означала оправдания насильственной и аморальной практики любого правителя государства и в любые времена. Необходимо принимать во внимание, что, не понимая классовой природы государства, Макиавелли видел суть его в “общем благе”, выражавшем общенациональные интересы. В этом контексте и “народ” для него совпадал не только с зажиточными горожанами, но и с более широкой человеческой массой (la moltitudine). Автор “Рассуждении” даже утверждал, что она мудрее и постояннее реального главы государства. Отсюда справедливость убеждения, что глас народа – глас божий. Государь, политик вообще должен проявлять гибкость, постоянно учитывая изменчивость времен. Он бывает вынужден прибегать и к любой жестокости, но ни в коем случае она не может оставаться некоей самоцелью, а должна соответствовать государственному интересу. Автор “Государя” указывает, например, в этой связи, что “жестокость жестокости рознь”, что в ее применении прав только тот государь, который в целях безопасности государства совершает ее один раз и по возможности больше уже к ней т возвращается. Очень печально, если жестокости разрастаются в ходе правления. В “Рассуждениях” тоже подчеркнуто, что насилие призвано исправлять, а не разрушать.

     Историческое значение учений Макиавелли. Враждебность доктрины Макиавелли феодально-религиозной идеологии хорошо поняла папская курия, которая в 1559 г. внесла его сочинения в “Индекс запрещенных книг” (что и было санкционировано Тридентским собором в 1564 г.).

     Имя автора “Государя” - одно из самых ненавистных для католических и других церковников уже в этом, а затем и в последующих веках. Стараниями прежде всего иезуитов был создан устойчивый миф, согласно которому макиавеллизм означает аморализм, всякого рода вероломство в политике и даже за ее пределами. Впрочем, у многих авторов такой штамп возник в результате поверхностного изучения трудов Макиавелли, а также отрыва положений его доктрины от конкретно-исторического контекста, на который они были ориентированы прежде всего, и утрирования некоторых из этих положений в совершенно новых исторических обстоятельствах. Однако, поскольку автор “Государя”, освобождая политику от морализирования, весьма тесно связанного тогда с религией, и даже подчиняя религию интересам политики, далеко опережал свой и последующие века, враждебную полемику против его идей можно понять.

     Соотношение политики и морали – весьма тонкая материя, и какой же политик признается в том, что его деятельность (особенно успешная) не сочеталась с соображениями морали? Скорее он будет утверждать прямо противоположное. Так, прусский король Фридрих II, еще будучи кронцпринцом, написал сочинение “Анти-Макиавелли”, в котором опровергал флорентийского политика с позиций высокой морали, однако, став королем, едва ли не удвоившим за время своего правления унаследованное им королевство, действовал (как язвительно подметил Вольтер), в сущности, как верный последователь автора “Государя”.

     В зарубежной историографии последних десятилетий укрепилось убеждение в огромной роли Макиавелли в возникновении политической философии нового времени. Рассел, например, противопоставляет эти заслуги автора “Государя” всей остальной ренессансной философии, в которой он не видит больших теоретических величин. Множество трудов, посвященных Макиавелли, подчеркивают прежде всего его роль основоположника современной политической науки. Такой интерес понятен в наших условиях, когда политика стала явлением повседневной жизни многих миллионов людей.

               Христианский гуманизм и просветительство Эразма Роттердамского и их антисхоластическая суть. В развитии гуманистического движения в Англии большую роль сыграл кружок Джона Колета , образовавшийся в Оксфордском университете. Колет испытал влияние флорентийских платоников, в духе которых он давал в своих лекциях критическое толкование евангельских текстов. В этом кружке сложилась программа так называемого христианского гуманизма, заостренная против католической церкви и даже рассчитанная на ее реформу. Она оказала значительное воздействие на мировоззрение двух весьма ярких и разносторонних гуманистов, давно и прочно вошедших в историю философии, – Эразма Роттердамского и Томаса Мора.

     Дезидерий-Эразм из Роттердама (настоящее имя Герхардт Герхардс, 1469–1536), незаконнорожденный сын священника и его служанки, в молодости монах одного из нидерландских монастырей, упорным трудом поднялся до блестящей филолого-гуманистической образованности. В конце XV в. он оказался в Лондоне и стал одним из наиболее активных членов местного кружка Колета. В Лондон Эразм приезжал и в последующие годы. Только на родине он уже не был, проживая в Париже, Лувене, Кембридже, Брюсселе, Антверпене, Брюгге, Генте, Майнце, Фрейбурге, Базеле (неоднократно, здесь и умер). Писатель огромного трудолюбия, Эразм, можно сказать, оставлял перо только во время непродолжительного сна, большую же часть бодрствования он посвящал чтению, писанию (произведений и огромного числа писем), различным пометкам и т. п. Писал он (да и говорил большую часть своих дней в эту эпоху) только па латинском языке (обильно уснащая свои произведения греческими словами, выражениями, короткими фразами). Филологи считают Эразма самым выдающимся латинистом эпохи Возрождения, ибо он не просто возвратился к древнеримской латыни ее “золотого века”, а придал ей некоторые черты, сближавшие его латынь с европейскими языками нового времени.

     Развив громадную литературно-издательскую деятельность, Эразм примерно с 10-х годов XVI в. вплоть до своей смерти был общеевропейским (впрочем, за вычетом Италии) лидером гуманизма. Среди множества уже тогда прославленных имен Дезидерий-Эразм пользовался едва ли не наибольшей известностью и влиятельностью. Сила “республики ученых”, слагавшейся как в различных странах, так и во всей Западной Европе, общественная сила знания была уже столь велика, что император Священной Римской империи и испанский король Карл V, его соперник французский король Франциск I, английский король Генрих VIII, некоторые из римских пап (Павел III предлагал ему кардинальскую мантию), не говоря уже о менее значительных политических величинах, искали внимания и даже поддержки Эразма.

     В данном кратком очерке нет необходимости называть все его произведения. Среди них, однако, совсем немного таких, философское содержание которых ясно уже из самого их названия. Но значительно больше таких, которые, преследуя прежде всего литературные, богословские, публицистические, педагогические и другие цели, в том или ином контексте приобретали первостепенное философское значение.

     Моральная интенция “философии Христа”. В литературе, посвященной Эразму, он иногда характеризуется прежде всего как богослов. Но это отнюдь не означает его преимущественного интереса к догматической стороне христианско-католической религии, к чему он был совершенно равнодушен и даже враждебен. Богословие Эразма означало только весьма значительную и даже первостепенную роль вопросов религии, от которых он, как, в сущности, и все его современники, не отделял вопросов морали. Так, Эразм сделал множество переводов с древнегреческого на латинский язык. Важнейшим же из них стало первопечатное издание греческого текста Нового завета и егй латинский перевод вместе с написанным Эразмом обширным комментарием к Евангелиям (1517). Перевод этот заменил старый латинский перевод (так называемая Вульгата), переполненный ошибками, многократно умноженными в бесчисленных комментариях католических богословов и схоластиков. Строго филологический подход Эразма к текстам Нового завета создавал предпосылки и чисто исторического подхода к нему, создавал условия его будущей секуляризации. Уже в силу этого Библия (пускай и частично) была обращена против схоластики. Антисхоластические настроения Эразма, как это имело место уже у ранних итальянских гуманистов, получили свое отражение и в его глубоких интересах к идеям и произведениям “отцов церкви”, которых он тоже издавал и переводил.

     Свое учение в целом Эразм чаще всего именовал “философией Христа”. Термин этот употреблялся и у “отцов”, однако в отличие от них Роттердамец с его всепроникающим интересом к античной культуре и огромной начитанностью в самых различных произведениях ее литературных носителей фактически уравнивал языческую культуру древних греков и римлян с христианской культурой. Вторая по его убеждению с необходимостью возникла на основе первой. По этому же в общем пути, как мы видели, шли и итальянские гуманисты XV в. в своей паганизации христианства, но Эразм проводил эту тенденцию особенно глубоко и тонко, стремясь к гармоничному сочетанию античных и христианских морально-философских идеалов. В результате Сократ, например, был им фактически приравнен к Христу.

     “Философия Христа” была уже достаточно полно сформулирована в первом значительном произведении еще молодого Эразма – в “Руководстве христианского воина” (или “Кинжал...”, 1501/1503). Программе, изложенной здесь, автор оставался верен до своей смерти. Она фактически сводилась к тому, что паганизация христианства означала максимальное выявление его морального содержания и игнорирование – но, конечно, не отрицание – догматически-обрядового. В соответствии с этим дух христианства систематически противопоставлен здесь его букве. Традиционная метафора христианского воина наполнена сугубо моральным содержанием. В целом вера христианина (например, в индивидуальное бессмертие души) превышает возможности его разума, но эта вера должна вести его к непрерывной борьбе с телесными соблазнами. Она должна также сочетаться с твердыми житейскими правилами и непрерывной борьбой за их осуществление.

“Философия Христа”, призывавшая к возрождению идей и идеалов первоначального христианства, давно забытых католической церковью, погребенных под грудой обрядового формализма, в принципе доступна каждому человеку. Как подлинный гуманист Эразм не принимал тезиса ортодоксального христианства относительно радикальной испорченности человеческой природы первородным грехом. Поэтому нормальный человек, подражая Христу, способен поднимать себя до идей, зафиксированных в Священном писании (а не пятнать эти идеи, приспосабливая их до своей низменности, как поступает подавляющее большинство тех, кто придерживается формальной религиозности). Нужно, однако, по возможности полно знакомиться со Священным писанием, не удовлетворяясь теми отрывками, которые произносятся в церквах, к тому же на не понятной подавляющему большинству латыни. В этом контексте Роттердамец недвусмысленно высказывался за то, чтобы Писание переводилось и на народные языки, подготавливая тем самым (и тем более, конечно, своими призывами к возвращению “к истокам” христианства) идейную почву для приближавшейся Реформации.

     Сатирический антисхоластицизм Эразма. Изложенные черты христианского гуманизма Эразма позволяют характеризовать его и как проявление раннего просветительства. О гуманизме XV–XVI вв. как первой форме буржуазною просветительства однажды высказался и Энгельс. У Роттердамца он отнюдь не сводится к тому, чтобы максимально распространять в массах Писание. Никакое просветительство невозможно без значительной доли рационализма, приходившего в конфликт с положениями вероучения. Рационализм Эразма привел его в конфликт с многовековой схоластической ученостью и теснейше с ней связанным сугубо догматическим католическим богословием, как и системой моральности (во многом и социальности) отживавшего феодального общества.

     Об этой важнейшей стороне мировоззренческой деятельности Эразма лучше всего судить по наиболее прославленному из его произведений – знаменитой “Похвале глупости” (1509–1511). Здесь блестяще продемонстрированы его качества писателя-сатирика, снискавшие ему в нашем веке имя “Вольтера XVI в.”. Из этого произведения можно многое узнать относительно его философских симпатий и позиций. В монологе г-жи Глупости, напыщенно произносящей шутливую декламацию, самовосхваляющей себя, автор рисует в самом язвительном свете множество сторон современной ему жизни.

     Поскольку “большинство людей глупы и всякий дурачится на свой лад” (XIX), оказывается, что “в человеческом обществе все полно глупости, все делается дураками и среди дураков” (XXV). Прихотью Глупости, лики которой бесчисленны [а едва ли не наиболее ярким проявлением Глупости служит человеческое самодовольство (filautia)], так или иначе руководствуются все люди, все сословия и прослойки, все нации, ибо Глупость богата и коллективными проявлениями. Самым же печальным из них служит война. В своих произведениях автор не раз подчеркивал, что она может быть привлекательной лишь для тех, кто ее не изведал. А в “Похвале глупости” он даже написал, что война обычно ведется всякого рода подонками общества (XXIII). В сочинении “Жалоба Мира, отовсюду изгнанного и повсюду сокрушенного” (1517) Мир скорбит о бедствиях, испытываемых вследствие раздоров и войн, порождаемых безумием людей. Блага мира, к которым, казалось бы, только и должны стремиться христиане, перечеркиваются злом войны.

     Все это еще раз доказывает, что глупости подвержены все люди, какое бы положение они ни занимали, включая королей с их придворными и пап с их кардиналами. Автор не останавливается даже перед тем, чтобы распространить сферу действия Глупости на деятельность апостолов и самого Иисуса Христа, рассматривая в ее свете все христианское вероучение, ибо “христианская вера, по-видимому, сродни некоему виду глупости и с мудростью совершенно несовместна” (LXXI). “Отнюдь не случайно дураки столь угодны Богу” (LXV). Было бы, конечно. весьма опрометчиво сделать изо всего этого вывод, что Эразм полностью отвергал христианскую религиозность. Такого рода вывод противоречил бы его изложенной выше позиции твердого приверженца “философии Христа”. Но вопрос этот очень не прост, и для прояснения его лучше всего обратиться к тому, как автор трактует здесь схоластику и неразрывно связанное с ней официально-догматическое богословие.

     Сарказм Эразма достигает едва ли не наибольшей силы при изображении богословов, которых он сравнивает с “комариным болотом” и “ядовитым растением” (LIII). В спесиво-догматическом самоослеплении ови набрасываются на своих оппонентов “с сотнями своих конклюзий” и готовы всякого, кто не согласен с ними, провозгласить еретичкой. Язвительность по отношению к богословам закономерно перерастает в резко критическое отвержение схоластической учености.

     Выше мы неоднократно встречались с аналогичным отношением к схоластике более ранних итальянских гуманистов. Теперь же можно считать, что именно Эразм доводит до кульминации бунт гуманистов против схоластического формализма, вступившего в непримиримые противоречия с многообразными проявлениями жизни. Он нащупывает едва ли не наиболее уязвимый пункт этого формализма, заявляя, что и сам ев. Петр, ключарь Рая, вряд ли способен уяснить, “каким образом можно держать в своих руках ключи от знания, не обладая самим знанием” (LIII).

     В литературе теперь нередко можно прочитать, что в своей критике схоластики гуманисты (начиная по крайней мере с Валлы) просмотрели те достижения, которые имелись в схоластической логике по сравнению с логикой аристотелевской. Но Эразм вряд ли об этом подозревал, ибо он ни в коей мере не был логиком. Хотя он и называет в данной произведении – а в других иногда и вникает, по существу, в их учения – таких столпов схоластики, как “самый аристотельствующий” Фома, Альберт, Дунс Скот, Оккам, но объектом его язвительной критики являются главным образом их воинствующие эпигоны XV-XVI вв., носители официальной философии, заполнявшие университетские кафедры. Именно они доводили до абсурда формализм чисто словесной “мудрости”, сочиняя различные “архидурацкие тонкости” “касательно понятий, отношений, форм, сущностей и особливостей, которых никто не сможет различить простым глазом, разве что Линкей, способный увидеть в полном мраке то, чего нигде нет”. Схоластические тонкости образуют порой столь прочную паутину, что “легче выбраться из лабиринта, чем из сетей реалистов, номиналистов, фомистов, альбертистов, оккамистов, скотистов и прочих”. Читатель найдет в данном произведении Эразма (как и в других) ряд весьма смешных примеров того, что давно зовут схоластической дребеденью. Широко распространенные и до сих пор представления о схоластике как о чисто словесной псевдомудрости во многом восходят к этому произведению Эразма (но они, конечно, имеются и в других его произведениях).

     Причина же столь язвительного к ней отношения Эразма коренится не столько в чисто теоретическом разоблачении, сколько в практической позиции. Она состоит, как в констатации названного выше противоречия, так и в неразрывной связи, существовавшей тогда между схоластическими формализмами и догматической религиозностью, которая исполнение обрядовых действий сплошь и рядом ставила выше самого ее содержания, преследующего, как был убежден Эразм, прежде всего повышение благочестия, т. е. моральности людей, в чем, как мы видели, и состояла главная интенция “философии Христа” автора “Кинжала...”.

     Мотивы скептицизма и натурализма. Проблема моральности снова возвращает нас в гущу жизни. Глупость не только неотделима от нее, но и является, можно сказать, ее синонимом. Однако почему же она могущественнее мудрости?

     Ответ автора “Похвалы” в целом сводится к тому, что сфера чувственности, связанной со всем телом человека, много шире и сложнее сферы его разума, сконцентрированной в его голове (и даже части ее). В силу этого люди вынуждены “играть комедию жизни” (XXIX), исполняя самые различные роли. Могущество чувственности необоримо, и бессмысленно воображать возможность моральности, полностью освобожденной от нее, как об этом нередко ханжески твердят схоластизированные сторонники официального благочестия (т.е. псевдоблагочестия). В этом контексте по примеру Валлы, этого “Вольтера XV в.”, “Вольтер XVI в.” противопоставляет стоикам, призывавшим к тщетной борьбе с чувственностью, эпикурейцев, которые, утверждая наслаждение как ведущее начало жизни, понимают, что принцип этот неотделим от чувственности. Возможно под прямым воздействием того же Валлы Эразм в своих сатирически-бытовых диалогах “Разговоры запросто” даже Христа объявил подлинным эпикурейцем, чуждым всякому ханжеству и отнюдь нечуждым удовольствию. Однако даже менее, чем у Валлы, эпикуреизм составлял философское кредо Эразма, сколь ни была бы велика роль этого учения в его моральной доктрине. Резко отрицательное отношение ко всякого рода схоластическому догматизму приводило его к совсем иной философской платформе.

     Такая платформа выявляется при учете того, что глупость, без которой люди не в силах обойтись в своем общений, ибо именно она придает, ему приятность, в сущности, выражает иррациональность жизни. Человеческое счастье состоит вовсе не в том, чтобы ни в чем не заблуждаться, как полагают многие, а именно в том, чтобы заблуждаться, примешивая к крупицам мудрости значительную дозу глупости. Счастье зависит не столько от самих вещей, сколько от людского мнения о них. Поэтому-то “в жизни человеческой все так неясно и так сложно, что здесь ничего нельзя знать наверное” (там же, XLV). Отсюда не раз выраженные в данном произведении симпатии автора к скептикам (“академикам”) как “наименее притязательным философам” (там же). Однако скептицизм не составляет у Эразма какую-то обоснованную систему. Его главное назначение в том, чтобы разрушать самоуверенность умозрительно-схоластического догматизма, ревнители которого, “ничего в действительности не зная ...воображают, будто познали все и вся” (там же, L1I).

     В свете этих скептических настроений автора “Похвалы” становится понятным и столь дерзкое распространение этим сугубо осторожным ученым сферы глупости даже на положения христианского вероучения. В духе воззрения, формулировавшегося уже некоторыми схоластиками-номиналистами XIV в. (хотя, возможно, и совершенно независимо от них), он отвергал претензии на сверхабсолютную истинность, с которыми выступали схоластизирующие богословы его времени, и подчеркивал практическо-моральную интенцию “философии Христа”.

     Для выявления и изживания нередко универсальных притязаний глупости огромную роль играет природа. “Мудрость природы” (XXII) Эразм весьма настоятельно подчеркивает в самых различных ее проявлениях (их примеры в особенности связаны с жизнью животных). Поскольку “природа никогда не заблуждается” (XXXIII) , она способна вылечить людей от любых благоглупостей, в которые они непрерывно впадают. Немаловажно отметить, что, говоря о природе, автор “Похвалы” как бы забывает о боге, без понятия которого совершенно невозможна его морализирующая “философия Христа”. Он высмеивает и многочисленные “чудеса” (в том числе и связанные с молитвами), в которые столь рьяно верит подавляющее большинство людей. Чудом следует считать лишь саму природу во всей ее целостности и со всеми ее законами, ибо в этом решающем своем аспекте она так же непознаваема, как и сам господь-бог.

     Гуманистическое просветительство Эразма и его трактовка свободы. Просветительская компонента мировоззрения Эразма включает в себя и другие моменты. Важнейший из них является общегуманистическим: подлинное благородство в принципе вовсе не зависит от того, где издал ты свой первый младенческий крик” (VIII). Истинная знатность – в активности и в непрерывной борьбе за моральное совершенствование. К сожалению, в реальной действительности принцип этот, с горечью констатировал автор во многих своих произведениях, остается благим пожеланием. Но исторически было весьма важным и перспективным обоснование этого принципа. Признавая природное равенство всех людей независимо от их происхождения, Эразм в некоторых своих произведениях даже утверждал, что природная одаренность при всей ее важности все же не играет решающей роли в достижении человеческого благополучия и подлинного благородства. Такую роль он приписывал воспитанию и образованию человека. Мысль эта станет одной из решающих в просветительской философии нового времени, продолжая играть первостепенную роль и в нынешней социальной философии и педагогике. Возвращаясь к Эразму, следует указать, что самому ему была, конечно, ясна неосуществимость этой сугубо демократической идеи в социальных условиях того времени. Народ остается для него исполинским многоголовым зверем, осужденным в своем подавляющем большинстве на бесконечно многообразную приверженность Глупости. В этих условиях стремление к подлинному благородству отражало возрастание роли новой аристократии, противостоявшей сословной псевдоаристократии.

     Весьма важной страницей мировоззренческой деятельности Эразма стала его полемика с Лютером. Беспощадный критик схоластики и коррумпированной католической церкви, язвительно бичевавший множество ее пороков (особенно бескомпромиссно – продажу индульгенций), взывавший к идеям и идеалам первоначального христианства, сначала поддерживал этого воинствующего врага римской курии. Когда же яростный монах повел за собой значительные массы немецкого “зверя”, вскрывая всю поверхностность гуманистического просветительства Эразма (и ряда немецких гуманистов), когда его борьба против папизма стала обретать черты нового фанатизма, своей нетерпимостью едва ли не превосходившего католический, Роттердамец решительно от него отмежевался.

     В философском аспекте наибольший интерес представляет их полемика вокруг фундаментальной проблемы свободы воли. Лютер настаивал на исключительной роли божественного предопределения, до предела сужавшего человеческую инициативу или просто сводившего ее на нет. Эразм же в своем сочинении “О свободе воли” (1524) защищал в общем те же принципы человеческой свободы, с которыми мы встречались у итальянских гуманистов предшествующего столетия. Именно в этом духе еще в “Похвале глупости”, как бы перекликаясь с Макиавелли, автор подчеркнул, что “фортуна любит людей не слишком благоразумных, но зато отважных, таких, которые привыкли повторять: “Будь что будет”. А мудрость делает людей робкими, и потому на каждом шагу видишь мудрецов, живущих в бедности, в голоде ...повсюду встречающих лишь презрение и ненависть. К дуракам же плывут деньги, они держат в своих руках кормило государственного правления и вообще всячески процветают” (LXI). Теперь же в трактате “О свободе воли” Эразм систематически доказывает, что божественное провидение отнюдь не отменяет свободы человеческой воли, свободы выбора, ибо без этого теряют всякий смысл все божественные призывы, зафиксированные в Писании, теряют смысл понятия греха, наказания, добродетели. Начало и конец человеческой жизни – в руках бога, но ее протекание невозможно без свободно-волевых действий человека.

     Невозможна без определенного минимума свободы воли и любая человеческая мораль. И она тем выше, чем больше такой минимум. В этом убеждении Эразма нет никакого волюнтаризма, ибо человек обязан непрерывно обуздывать свою волю силою разума, как бы ни сбивала его с толку всемогущая Глупость. Свою моральную доктрину Эразм строил на основе одного из самых фундаментальных этических принципов древности – “ничего сверх меры”. Собственную жизнь великий сатирик строил в соответствии с этим принципом, ибо при всей своей язвительности он умел быть сугубо осторожным. Только чувство меры, требующее разумно воспитанной воли, способно направить человека по единственно правильной дороге его жизни. Трудность такой дороги в особенности связана с тем, что “любая вещь имеет два лица... и эти лица отнюдь не схожи одно с другим. Снаружи как будто смерть, а загляни внутрь – увидишь жизнь, и наоборот, под жизнью скрывается смерть, под красотой – безобразие, под изобилием – жалкая бедность, под позором – слава, под ученостью – невежество, под мощью – убожество, под благородством – низость, под весельем – печаль, под преуспеянием – неудача, под дружбой – вражда, под пользой – вред” (XXIX). Таким образом, в жизни все раздвоено на противоположности, граница между которыми весьма зыбкая. Только принцип “ничего сверх меры” и позволяет ее фиксировать. Иначе и мудрейший человек, поддавшись чувству тщеславия, вдруг становится дураком, а мудрый государь – невыносимым деспотом. От великого до смешного один только шаг!

     Влияние Эразма из Роттердама на многих мыслителей XVI-XVII вв. было огромным. Один из его духовных наследников – Мишель Монтень (о нем речь пойдет ниже). Особенно большим было воздействие Эразма на тех религиозных мыслителей и деятелей, которые пытались освободить христианство от обрядности и множества догматов.

     Гуманистический идеал справедливого, бесклассового общества в “Утопии” Томаса Мора. Томас Мор (1478– 1535) – близкий друг Эразма (посвятившего ему свою “Похвалу глупости”, законченную в доме Мора). Он происходил из зажиточной семьи лондонских бюргеров. Отличался редкой начитанностью в греческих и латинских авторах, как и в библейских текстах и произведениях отцов христианской церкви. Разносторонний писатель (на латинском и английском языках), Мор не чурался и политической деятельности – он был некоторое время и членом английского парламента, и шерифом Лондона, выполняя дипломатические поручения.

     Хорошо зная социальную и моральную жизнь своей родины, английский гуманист проникся глубоким сочувствием к бедствиям ее народных масс. Эти его настроения и получили свое отражение в знаменитом произведении с длинным заголовком в духе того времени – “Весьма полезная, как и занимательная, поистине золотая книжка о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия...” Она была издана при ближайшем участии Эразма в 1616 г. и сразу приобрела большую популярность в гуманистических кругах.

     Повествование ведется в ней от имени вымышленного автором путешественника Рафаила Готлодея, что сообщило книге дополнительный литературный успех в эпоху великих географических открытий и путешествий. Именно такой страной и была объявлена здесь Утопия – греческое слово, образованное Мором и означавшее буквально “место, которого нет” (сам он переводил название этой страны как “Нигдея”, Nusquama). Слово это стало нарицательным и давно означает все то, о чем можно помечтать и даже порассуждать, но что при более глубоком размышлении оказывается теоретически несостоятельным и практически несбыточным. Сам же Мор был убежден в том, что хотя такой страны с присущим ей идеальным социальным и политическим строем и соответствующей моральностью ее жителей действительно не существует, но в принципе она возможна.

     Книга состоит из двух частей. Вторая, большая из них и написанная сначала, излагает утопийский образ жизни, в то время как первая часть, написанная после второй, дает прежде всего весьма критическое описание современной Англии. Впрочем, и вся книга выражает резко отрицательное отношение автора к современной ему социальной и духовной действительности.

     В дальнейшем Мор стал ближайшим сотрудником короля Генриха VIII, который в своих политических расчетах оказывал известное покровительство гуманистам, используя их литературные и политические таланты. Мор получил рыцарское звание, был председателем палаты общин, а в 1629' г. занял высший государственный пост, став лордом-канцлером Англии. Однако судьба его круто изменилась, когда Генрих VIII решил стать на путь церковной реформы, чтобы завладеть богатствами католической церкви в Англии. Хотя Мор подобно Эразму более чем не одобрял современное ему состояние католической церкви и мечтал о ее реформе в духе подлинной морали и первоначального христианства, он держался за идею духовного единства христианско-католического мира и был противником такой церковной реформы, которая один вероисповедный догматизм заменяла другим, столь же нетерпимым. Отказавшись присягнуть королю как новому главе церкви, лорд-канцлер в 1632 г. покинул свой пост, но был обвинен в государственной измене и по приказу короля заключен в Тауэр. Через три года король милостиво разрешил отрубить ему голову (первоначальный приговор предполагал более мучительную казнь).

     Социальный критицизм и антииндивидуализм Мора. Гуманистическое мировоззрение автора “Утопии” привело его к выводам большой социальной остроты и значимости, особенно в первой части этого произведения. ПереД читателем проходят здесь картины жестокой эпохи первоначального накопления капитала в Англии: беспощадное преследование бродяг и так называемых воров, согнанных со своих земель и лишенных средств к существованию, с одной стороны, и праздная жизнь знатных бездельников, не стесняющихся никаких средств для достижения собственного благополучия,– с другой. Широкую известность приобрели слова Мора о том, что обычно кроткие овцы стали теперь пожирать людей, массами сгоняемых со своих земель, чтобы господа, завладевшие ими, могли производить все больше шерсти, получая все больше и больше денег от ее продажи (Маркс использует это рассуждение Мора в 24-й главе I тома “Капитала” при характеристике эпохи первоначального накопления капитала). Проницательность автора “Утопии” отнюдь не ограничивалась констатацией ужасной картины социальных бедствий, переживавшихся его страной. Он сумел рассмотреть классовую суть этих бедствий, подчеркнув в самом конце своего великого произведения, что при внимательном наблюдении жизни не только Англии, но и “всех государств”, они не представляют собой “ничего, кроме некоего заговора богатых, под предлогом и под именем государства думающих о своих выгодах”.

     Уже эти глубокие констатации подсказали Мору основное направление проектов и мечтаний во второй части “Утопии”. Разумеется, они не могли возникнуть из чисто эмпирических источников. Многочисленные исследователи этого произведения констатировали не только прямые, но и косвенные ссылки на тексты и идеи Библии (прежде всего евангельские), в особенности же античных и раннехристианских авторов. Среди реннесансных наибольшую роль сыграли флорентийские платоники, и, конечно, круг идей Эразма, стремление которого к моральному переосмыслению и максимальной гуманизации христианства, очищенного от вековых схоластических наслоений и деформаций, Мор полностью разделял. Однако изо всех произведений, оказавших на него наибольшее воздействие, выделяется, конечно, платоновское “Государство”. Многие гуманисты, начиная с Эразма, видели в “Утопии” долгожданную соперницу этого величайшего творения политической мысли, произведения, существовавшего к тому времени почти два тысячелетия.

     Едва ли не самую характерную, определяющую черту социально-философской доктрины, лежащую в основе “Утопии”, составляет антииндивидуалистическая трактовка общественной жизни, мыслимой в идеальном государстве. Последовательный же антииндивидуализм с необходимостью требует отмены частной собственности, точнее же сказать, изживания ее в условиях Утопии. Максимальное равенство в размерах собственности и сопутствующего им уравнения в потреблении – нередкое требование народно-оппозиционных движений в эпоху средневековья, получавших обычно религиозное обоснование. Элементы его имеются и у Мора как активного сторонника “христианского гуманизма”, взывавшего к первоначальному христианству с его идеалами всечеловеческого равенства. Но основная аргументация английского гуманиста вполне рационалистична. В    составе ее первостепенную роль играют идеи платоновского “Государства”.

     Великий идеалист сформулировал здесь фундаментальный тезис, согласно которому процветание государственных дел возможно лишь в условиях, когда высший носитель власти будет глубоко образованным философом и морально безупречным человеком. Мор тоже был убежден, что “от правителя, как из какого-нибудь неиссякаемого источника, распространяется на весь народ все доброе и злое”. Таким полулегендарным правителем и был Утоп, некогда завоевавший воображаемый остров и заложивший политические, социальные и моральные устои основанной им Утопии. Однако если в “Государстве” Платона частная собственность отсутствует лишь в двух высших, правящих сословиях и полностью сохранена в третьем сословии демиургов, жизнь которых фактически не интересовала философа-аристократа, то в утопийском государстве какой-то значительной собственности нет у всех его жителей. Ее отсутствие в особенности подчеркнуто тем, что здесь нет денег, не играющих никакой роли в его экономической жизни. Золото (как и серебро), которое тогда и выполняло функцию денег, утопийцы совсем не используют в быту, даже для украшений. Более того, именно из этих металлов здесь изготовляются ночные горшки и другие сосуды для нечистот, а если из них и делают кольца и цепи, то лишь для того, чтобы надеть их как более тяжелые и мучительные оковы на тех, кто опозорил себя каким-нибудь преступлением и стал в результате его рабом. Так великий гуманист выразил свое отвращение ко все возраставшей роли золота, роли денег, приносивших бесчисленное зло уже в ту эпоху. Единственное употребление золота, без чего не может обойтись утопийское государство,– это его применение во внешних сношениях и тем более во время воин, которые утопийцы вынуждены вести с соседними государствами и народами, живущими обычной жизнью.

     Физический и умственный труд в Утопии. Но отсутствие частной собственности и денег, конечно, не могло стать следствием простого морально-юридического законодательства, восходившего к мудрому и доброму Утопу. Он” могли развиться лишь в результате всеобщего участия утопийцев в трудовой деятельности. Понимание необходимости ее организации как непременного условия, без которого невозможна никакая реализация стремлений к равенству, и делает Мора первым представителем утопического коммунизма, ибо отсутствие частной собственности и всеобщее участие в труде делают утопийское общество социально однородным.

     При этом следует указать, что в “Утопии” речь идет в первую очередь и главным образом о физическом труде, что и естественно”для данной эпохи. Но это же было еще более естественно для античности, однако Платон в своем “Государстве”, в сущности, не интересуется состоянием физического труда, предоставленного полностью трудящемуся сословию демиургов и как бы вынесенного за рамки этого произведения, повествование которого почти целиком сосредоточено на жизни и деятельности правящих сословий – философов и воинов. Огромная историческая заслуга социально-философской мысли гуманистов, отразивших прогрессивнейшую эпоху первоначального капитализма, состояла в высокой оценке не только умственного, но и физического труда. Среди таких гуманистов Мора, возможно, следует поставить на первое место. Он подчеркивает необходимость труда ремесленников и земледельцев для жизни любого государства и вместе с тем указывает на обычное отсутствие у государственных руководителей заботы о тех, кто исполняет различные разновидности такого труда, не испытывая к ним никакого интереса вследствие утраты ими по возрастным и другим причинам способности к трудовой деятельности. Здесь следует констатировать, что великий гуманист, принадлежавший к состоятельным и даже правящим классам, что называется, переходил на позиции трудящихся классов.

     Труд в Утопии выступает в двух обычных в ту эпоху разновидностях – ремесленной и сельскохозяйственной (начавшееся развитие мануфактур не получило здесь никакого отражения). Участие как в первом, так и во втором обязательно для всех без исключения утопийцев. Даже начальники, избираемые ими (так называемые сифогранты), которые в принципе могут не принимать в нем участия, в действительности трудятся, показывая пример всем остальным. Труд стал здесь не только жизненной, но и моральной необходимостью. Этот свободный труд, строго ограниченный только шестью часами,– поистине утопический рабочий день для трудящихся любых стран в ту эпоху – весьма производителен. Ремесленный труд специализирован, и утопийцы готовятся к избранной ими (или наследуемой) профессии с детства. Сельскохозяйственный же труд, явившийся жизненно более необходимым, не специализирован, и в нем обязаны принимать участие все без исключения утопийцы, каким бы ремеслом они ни занимались, минимум два года проводя в условиях деревенской жизни (не так уж отличавшейся тогда от городской).

     Существенная сторона утопийской жизни – наличие здесь рабов, в которых обычно превращаются тяжкие преступники (при некоторых обстоятельствах они поступают сюда и из других государств). Эта социальная категория неизвестной численности обречена на самые тяжелые и неприятные работы. Наличие данной категории вносит значительную поправку в бесклассовость утопийского общества Жизнь же самих утопийцев построена на принципах республиканской демократии, тайного голосования, выборности всего начальства и т. п.

     Вследствие отсутствия тунеядства при всеобщей заинтересованности в труде (сочетавшейся с элементами соревнования различных семейств и общин), утопийская республика – “это не что иное, как одна большая семья”, ибо в ней нет никакого противоречия между частным и общим. Всеобщий и свободный труд производит здесь такое обилие продуктов и вещей (централизованно учитываемых в масштабах всего государства), что их оказывается вполне достаточно для удовлетворения потребностей всех утопийцев. Среди них нет ни бедных, ни тем более нищих, ибо в условиях, когда “все принадлежит всем”, “хотя ни у кого там ничего нет, все, однако же, богаты”.

     Умственный труд в качестве профессионального отнюдь не играет в Утопии той роли, какую он играл в платоновском государстве, где первое сословие, философы, исполняли и олицетворяли только интеллектуальную деятельность В Утопии делом чтения и изучения книг занимается тоже небольшая категория наиболее одаренных утопийцев в противоположность многим государствам, где “еще и теперь наукам посвящают себя чурбаны и дубины, а замечательно одаренные умы пропадают в удовольствиях” – явный ан тисхоластический и антифеодальный выпад. Именно из этой ученой категории, свободной от физического труда, избираются различные должностные лица, включая главу государства, а также священники. Но все они жестко не противостоят основной массе утопийцев. Непродолжительный рабочий день не позволяет им утомляться “подобно вьючному скоту”. Будучи избавлены от “телесного рабства”, в принципе каждый утопиец может достичь “духовной свободы и просвещения”, осваивая различные науки (характерно, что естественные науки известны им менее всего). Для этой цели в предрассветные часы даже устраиваются специальные чтения. Тем самым и перед любым утопийцем открывается возможность того, что мы именуем всесторонним развитием личности.

     Моральность и религия в Утопии. Но какую бы роль в жизни утопийцев ни играло собственно интеллектуальное начало, моральная сторона их жизни более важна. Иногда Мор-Гитлодей даже подчеркивает, что хотя “умом мы их превосходим, однако усердием и рвением своим они оставляют нас далеко позади себя”. Поэтому Утопия именуется также Евтопией, т. е. Страной блаженства. Отсюда понятно, почему по примеру платоновского “Государства” автор “Утопии” считает, что справедливость – “главнейшая опора государства”. Разумеется, его принадлежность к направлению “христианского гуманизма” толкала Мора в том же направлении. Все это не означает правоты ряда буржуазных авторов, утверждающих, что моральная субстанция “Утопия” в общем свидетельствует о том, что данное произведение, вышедшее из-под пера святого католической церкви (канонизированного римской курией в 1935 г.), представляет собой вариант христианской моральности. Против этого говорит раскрытие столь емкого и многозначного слова, как “справедливость”, с которым мы встречаемся в “Утопии”.

     Здесь неоднократно подчеркивается, что человек представляет собой высшую ценность, которую нельзя подменить никаким золотом. Но вот что касается понимания счастья жителями Евтопии, то перед нами вырисовывается уже достаточно распространенный тогда гуманистический идеал антиаскетизма, стремления к наслаждению, удовольствию в духе эпикуреизма (чье имя в самом тексте, однако, ни разу не упомянуто). Среди удовольствий первое место принадлежит здоровью, которому только вредит псевдосвященный аскетизм с его постами и другими атрибутами. Радости еды и питья должны быть весьма умеренными, ориентированными прежде всего на человеческое здоровье.

     Конечно, этические воззрения утопийцев сложнее того, что мы здесь о них сказали.

     Добавим еще принципиальное миролюбие утопийцев, считающих войну отвратительным и поистине зверским делом. Сами они по собственной инициативе никогда не прибегают к ней, но ведут ее с величайшей самоотверженностью, когда она им навязана или когда им приходится идти навстречу просьбам того или иного народа, свергающего укрепившуюся у них тиранию.

     В заключение еще раз подчеркнем глубину моральной субстанции утопийской жизни, которая подчиняется не столько юридическим, сколько этическим законам. Писаных законов у них очень мало, и они настолько просты, что каждый без труда разбирается в них. Много законов и не требуется для народа, у которого “все законы издаются только для того, чтобы напомнить каждому его долг”.

     Проблема морали неотделима от проблемы религии. В духе гуманистического просветительства Мор различает подлинную религию и суеверие, которое многие утопийцы принимают за религию (к суевериям он относит, в частности, гадания и аналогичные им предсказания).

     Подлинная религия трактуется в “Утопии” в духе универсальной религии флорентийских платоников. Весьма интересно, что, по словам Гитлодея, она была установлена Утопом еще за 144 года до рождения Христа. Содержание же утопийской религии сводится к убеждению в существовании единого божественного существа (“родителя”), разлитого во всем мире и время от времени напоминающего о своем существовании посредством чудес, необъяснимых при помощи природы и свидетельствующих о божественном провидении. Подлинная религия невозможна и без веры в бессмертие индивидуальной души, как и в загробное воздаяние. Именно этих убеждений придерживался Утоп, когда столкнулся на острове с множеством суеверий в различных городах, враждовавших из-за них друг с другом. Объединив весь остров и провозгласив в едином государстве подлинную религию, он совершенно не стремился к тому, чтобы навязывать ее силой. В Утопии существует полная веротерпимость, и каждый волен мыслить бога в соответствии со своими понятиями. Идея веры требует такого разнообразия, лишь бы были соблюдены те общие положения, без которых она невозможна и о которых сказано выше.

     О глубине гуманистической идеи веротерпимости свидетельствует и то, что она распространяется даже на атеистов (хотя слова этого здесь и нет) – тех, кто не верит в общерелигиозные положения. В духе своей эпохи Мор считает таких людей аморальными, но утопийцы, которым чужды всякое притворство и ложь, не заставляют их скрывать свои взгляды, не подвергают их наказанию, хотя и запрещают выступать с ними перед толпой.

     Главные ревнители религии в Утопии – выборные священники (в том числе и женщины). Они явно противопоставлены множеству (если не большинству) тогдашних служителей церкви, ибо их главная особенность – исключительное благочестие, безупречная моральность. Обучая детей и юношество, они ставят последнюю выше их интеллектуального развития. Эти жрецы морали пользуются среди утопийцев наибольшим авторитетом до сравнению со всеми другими должностными лицами.

     “Утопия” оказала весьма значительное воздействие на различных философов и литераторов эпохи Возрождения. Однако наибольшее значение этого произведения определяется сформулированными здесь коммунистическими идеями, которые исторически оказались наиболее жизненными.

     Скептический критицизм Монтеня. Крупнейшим французским философом-гуманистом был Мишель Монтень (1533–1592). Он принадлежал к служивому дворянскому роду (“дворянству мантии”), возведенному в это достоинство из купеческого звания в конце предшествующего века. В качестве советника парламента в Бордо Монтень глубоко наблюдал социальную жизнь, включая придворную жизнь французских королей в Париже, где он неоднократно бывал (в зрелом возрасте он посетил также соседние Германию, Швейцарию и Италию). В начале'80-х гг. королевским указом Монтень был назначен мэром Бордо. В трудные и тревожные годы гражданской войны во Франции, которая велась под религиозными знаменами католиков и гугенотов, бордоский мэр был убежденным приверженцем партии “политиков”, равнодушных к религиозно-догматическим спорам и стремившихся даже притупить их в интересах мира и единства страны. Монтень приветствовал вступление на престол Генриха IV (с которым переписывался), принесшее Франции долгожданный мир.

     Делом жизни Монтеня как писателя и мыслителя стали его знаменитые “Опыты”, вышедшие первым изданием в 1580 г., в дальнейшем дополнявшиеся и издававшиеся при жизни автора еще три раза. С детства владевший латынью как родным языком, автор написал “Опыты” на французском языке, ибо только так можно было максимально приблизиться к многообразным запросам жизни. Публикация этого труда составила эпоху в истории не только французской литературы и философии. Он открывал новый жанр эссеизма – несистематических очерков на самые разные темы, написанных очень живо, порой афористично. Во внешне случайном контексте здесь сформулированы первостепенные философские идеи, которые в своей совокупности, можно сказать, составляют определенную доктрину.

     Монтеневские “Опыты” – отнюдь не абстрактно-философский опус которых было так много в предшествующую эпоху средневековья. Обостренный психологизм, настойчивый интерес к собственному “я”, как и к личности других людей в их повседневной жизни (что явилось одним из важнейших признаков мыслительной культуры гуманизма) , нашли свою адекватную форму в монтеневских эссе. Вольтер впоследствии назовет автора “Опытов” самым несистематичным, но и самым мудрым (как и занимательным) философом. Будучи главным образом книгой о человеке той эпохи, она отнюдь не игнорирует и более широких вопросов истолкования природного и социального бытия и познания.

     Религиозно-догматической идеологии, как и официальной схоластической философии, ее концентрированному выражению, претендовавшему на теоретическую непогрешимость, в “Опытах” противопоставлен поток прежде всего античных философских и общекультурных идей, образов и сюжетов, свидетельствующих о громадной начитанности их автора. Он систематически исходит из того, что традиционная- философия безнадежно отстала от запросов современной жизни и с каждым годом встречает все большее недоверие со стороны искренне мыслящих людей. Словотворческая “мудрость” схоластики – это псевдознание, ибо “словам надлежит подчиняться и идти следом за мыслями, а не наоборот”. Как и множество других антисхоластически настроенных философов той эпохи, Монтень выражал свою неприязнь к аристотелизму, ибо “Аристотель – это бог схоластической науки”. Автор “Опытов” был равнодушен и к платонизму, столь влиятельному в ту эпоху.

     Более надежными французский гуманист считает другие идеи античных философов. Вслед за Эразмом, влияние которого особенно ощутимо в “Опытах”, их автор отдает особое предпочтение идеям скептиков, или пирронистов, как тогда продолжали называть это направление по примеру самой античности. Монтень воспроизводит их аргументы против достоверности человеческих знаний, подчеркивая, в частности, недостоверность чувственного познания, относительность, релятивность всех человеческих знаний. Его девизом стал вопрос, обращенный к самому себе: “А что я знаю?” (Quesais-je?). Этот знаменитый с тех пор девиз был начертан даже на стене в кабинете Монтеня. В духе этого девиза автор “Опытов” категорически провозглашает: “Если хочешь излечиться от невежества, надо в нем признаться... В начале всяческой философии лежит удивление, ее развитием является исследование, ее концом – незнание”.

     Было бы опрометчиво трактовать эти слова Монтеня в духе последовательного гносеологического пессимизма и тем более полного агностицизма, как это иногда делается буржуазными историками философии. В действительности острие монтеновского скептицизма было направлено против теологического догматизма и схоластического авторитаризма, настаивавших на абсолютной истинности своих положений и утверждений. Поскольку антидогматическое острие было очень сильно и в античном пирронизме и тоже в значительной мере было направлено против религиозно-теологических окаменелостей мысли, Монтень (и не только он) возобновляет его идеи. Монтеневское “А что я знаю?” разрушало псевдознание схоластической учености и догматизм традиционной теологии (не только в се католической, но, в сущности, и в протестантской разновидности). “Люди, – подчеркивал французский мудрец,– ничему не верят так твердо, как тому, о чем они меньше всего знают...”. Здесь критика теолого-схоластического догматизма, в сущности, перерастает в критику множества проявлений обыденного, массовидного сознания.

     Однако все же ее главный адресат – теологический догматизм, на котором, можно сказать, основывался воинствующий религиозный фанатизм, продолжавший держать в своем плену сознание сотен тысяч и миллионов людей. Выступая против весьма распространенных тогда ведовских процессов и против практики истребления противников той или иной религии (иногда лишь отдельных ее положений), истребления всякого рода инакомыслящих, автор “Опытов” иронически подчеркнул, что “заживо поджарить человека из-за своих домыслов – значит придавать им слишком большую цену”.

Заключение

     Искусство в период возрождения было главным видом духовной деятельности. Почти не было людей, равнодушных к искусству. Художественные произведения наиболее полно выражают и идеал гармонического мира, и место человека в нем. Этой задаче в различной степени подчинены все виды искусства.

     Основные этапы и жанры литературы эпохи Возрождения связаны с эволюцией гуманистических концепций в период Раннего, высшего и Позднего Возрождения. Для литературы Раннего Ренессанса характерна новелла, особенно комическая, прославляющего предприимчивую и свободную от предрассудков личность. Высокое Возрождение отмечено расцветом героической поэмы. В период Позднего Возрождения развиваются жанры романа и драмы, основанные на трагических и трагикомических конфликтах между героической личностью и недостойной человека системой общественной жизни.

     Прогрессивное гуманистическое содержание культуры Возрождения получает яркое выражение в театральном искусстве, испытывающем значительное влияние античной драматургии. Для него характерен интерес к внутреннему миру человека, наделенного яркой индивидуальностью. В театре эпохи Возрождения развиваются традиции народного искусства, сочетаются трагические и комические элементы, как в театре Италии, Испании, Англии. В XVI веке в Италии развивается импровизационная комедия дель арте. Наивысшего расцвета достигло театральное искусство Возрождения в творчестве Шекспира.

     Профессиональная музыка в эпоху Возрождения проникается новым гуманистическим мироощущением, перестает быть чисто церковным искусством и испытывает влияние народной музыки. Появляются различные жанры светского музыкального искусства - фроттала и вилланелла в Италии, вильянсико в Испании, баллада в Англии, мадригал, распространившийся из Италии на все европейские страны. Складываются новые жанры инструментальной музыки, выдвигаются национальные школы исполнения на органе, лютне. Завершают эпоху Возрождения появление новых музыкальных жанров - сольных песен, оперы, ораторий.

     Наиболее полно идеалы Возрождения выразили архитектура, скульптура, живопись, причем живопись в этот период выходит на первый план, оттеснив архитектуру. Это объясняется тем, что у живописи было больше возможностей отобразить реальный мир, его красоту, богатство и разнообразие.

     Характерная черта культуры Возрождения - тесная связь науки и искусства. Художники, стремясь наиболее полно отразить все природные формы, обращаются к научному знанию. Вырабатывается новая система художественного видения мира. Художники Возрождения разрабатывают принципы линейной перспективы. Это открытие помогло расширить круг изображаемых явлений, включить в живописное пространство пейзаж, архитектуру, превратив картину в своеобразное окно в мир. Соединение ученого и художника в одной творческой личности было возможно только в эпоху Ренессанса. Титаны Возрождения - Леонардо да Винчи, Микеланджело Буонаротти, Рафаэль Санти, Альбрехт Дюрер, величайшие художники-ученые, воплотили характерные черты Ренессанса - универсальность, разносторонность, творческую одаренность. В эпоху Возрождения зарождаются и развиваются новые стили и направления, во многом определившие как расцвет современной культуры, так и дальнейшее ее развитие.
 

     Проблематика ренессансных гуманистов имеет одну особенность, выделяющую ее в историко-философском процессе. Эта особенность состоит в исключительно тесном и многостороннем взаимодействии философских учений и идей Ренессанса с богатейшей культурой гуманизма. Конечно, для каждой эпохи характерно тесное взаимодействие философии с духовной культурой в различных ее формах. Особенность же культуры гуманизма определялась тем, что она, как ни одна из ее предшественниц, выявляла многогранность человеке, (“человеческой природы”).

     Понятно поэтому большое философское значение ренессансной культуры во многих ее аспектах. Можно даже считать, что такое значение превышает значимость собственно философских учений эпохи Возрождения.

Список литературы

Гуревич П.С. Культурология: Учебное пособие. - М., 1996.

История искусства зарубежных стран / под ред. Доброклонского М.В. в 3 т. - М., 1962.

Краткий словарь по эстетике / под ред. Овсянникова М.Ф. - М., 1983.

Культурология / под ред. Радугина А.А. - М., 1996.

Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). - СПб., 1994.

Малая Советская энциклопедия. В 10 т. - М., 1930.

Музыкальный энциклопедический словарь. - М., 1991.

Сапронов П.А. Культурология: Курс лекций по теории и истории культуры. - СПб., 1998.

Энциклопедический словарь / под ред. Введенского Б.А. в 2 т. - М., 1963.

В.В. СОКОЛОВ ЕВРОПЕЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ XV-XVII ВЕКОВ Издательство “Высшая школа”, 1984

Боткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мышления. М., 1978.