Исторические дела философии

Философия существует в человечестве более двух с половиной тысячелетий. Спрашивается: что сделала она для человечества за это долгое время? Что сделала философия в области отвлеченного мышления, при разрешении чисто умозрительных вопросов о бытии и познании,– это известно всем, занимавшимся философией. Но ведь философия не для них же одних существует. ведь другие науки хотя также имеют свои чисто теоритические задачи, доступные только тем, кто их изучает, однако они не ограничиваются этими задачами они хотя разрабатываются и изучаются теоретически немногими, но практическое значение имеют для всех; коренясь в школе,явные плоды приносят для жизни. Мы знаем, что науки естественные существуют не для одних физиков, химиков и физиологов, а также и для всех граждан, содействую прогрессу общественных и политических отношений между людьми. Но, может быть, философия ближе к искусству, чем к науке, может, может быть, она, как и чистое искусство, рождена не для житейского волнения, не для корысти, не для битв? Но ведь и искусство не остается в кругу художников и эстетиков, а стремится доставлять свои наслаждения и тому множеству людей,которые не имеют никакого понятия ни о теории, ни о технике искусства. Так неужели одна философия составляет исключение и существует только для тех, кто сам ею занимается, для авторов философских исследований или хотя бы только для читателей Канта или Гегеля? Если так, то занятие философией является как дело, может быть, и интересное, но непохвальное, а потому эгоистичное. Если же нет, если и философия имеет в виду не отвлеченный интерес одиноких умов, а жизненный интерес всего человечества, то нужно прямо ответить на этот вопрос: что же делает философия для человечества, какие блага ему дает, от каких зол его избавляет.  

Чтобы разрешать этот вопрос не наобум, обратимся к истории, потому что  если философия вообще способна приносить  живые плоды, то она, конечно, должна была уже принести такие плоды  в столь долгое время своего существования.  

Начинаю с Востока и именно с  Индии не только потому, что в  Индии мы имеем наиболее типичную и определенную форму восточной  культуры, но главное потому, что  изо всех народов Востока только индусы обладают вполне самостоятельной  и последовательной философией, ибо  хотя у китайцев мудрец Лао-тзе и проповедовал весьма глубокомысленное учение Тао, но китайская самобытность этого учения подвергается основательным сомнениям (и именно предполагают, что Лао-тзе развил свое учение под индийским же влиянием), а что касается до несомненно китайских национальных доктрин Конфуция и Мен-цзе, то они имеют очень мало философского значения.  

В Индии первоначально, более чем  в какой-либо другой стране Востока, человеческая личность была поглощена  внешней средой; это была по преимуществустрана всякого рабства, неравенства и внешнего обособления. Не четыре, как обыкновенно принимают, а более тысячи каст разделяли население неодолимыми преградами. Понятия о человечности, т.е. о значении человека как человека, не было совсем, потому что человек низшей касты в глазах дважды рожденного представителя касты высшей был хуже падали; и вся судьба человека исключительно зависела и заранее предопределялась случайным фактом рождения его в той или другой касте. Религия носила характер грубого материализма: человек рабствовал перед природными богами, как перед подавлявшими егшо силами, от которых зависела его материальная жизнь. В древних гимнах Риг-Веды главным предметом желаний и молитв арийца являются хорошая жатва, побольше коров и удачный грабеж.  

И вот в этой-то стране рабства  и разделения несколько уединенных мыслителей провозглашают новое, неслыханное  слово: все есть одно; все особенности  и разделения сутьтолько видоизменения одной всеобщей сущности, во всяком существе должно видеть своего брата, себя самого.  

Все есть одно – это было первое слово философии, и этим словом впервые  возвещались человечеству его свобода  и братское единение. Этим словом в  корне подрывалось рабство религиозное  ми общественное, разрушалось всякое неравенство и обособление. Ибо  если все есть одно, если при виде каждого живого существа я должен сказать себе: это ты сам, то куда денется разделение каст, какая будет  разница между брамином и чандалом. Если все есть видоизменение единой сущности и если эту сущность я нахожу, углубляясь в свое собственное существо, то где найдется внешняя сила, могущая подавлятьменя,перед чем тогда я буду рабствовать? Так велико и страшно для ссуществующего жизненного строя было это новое слово, что книги, в которых оно было впервые высказано, получили название, что значит. Но недолго слово всеединства оставалось сокровенною тайной, скоро оно сделалось общим достоянием,приняв форму новой религии – буддизма. Если пантеизм браминов был религией, превратившейся в философию, то буддизм был, наоборот, философией, превратившейся в религию. В буддизме начало единства ясно-определяется как начало человечности. Если все есть одно, если мировая сущность во всем одна и та же, то человеку незачем ее искать в Браме или Вишну, она в нем самом, в его сомосознании она находит саму себя, эдесь она у себя, тогда как во внешней природе она действует бессознательно и слепо. Вся внешняя природа есть только ее покров, обманчивая маска, в которой она является, и только в пробужденном самосознании человеческого духа спадает этот покров, снимается эта маска. Потому нравственная личность человека выше природы и природных богов: человеку Будде, как своему учителю и владыке, поклоняются не только Агни и Индра, но и сам верховный Бог Брама. Буддизм – в этом его мировое значение – впервые провозгласил достоинство человека, безусловность его человеческой личности. Это был могущественный протест против той слепой внешней силы, против материального факта, которым на Востоке так подавлял ась человеческая личность и в религии, и в общесвенном быте, это было смелое восстание человеческого лица против природной внешности, против случайности рождения и смерти. "Я больше тебя, потому что я могу уничтожить тебя в себе, могу порвать те связи , которые меня к тебе привязывают, могу погасить ту волю, которая меня с тобой соединяет. Я независим от тебя, потому что не нуждаюсь в том, что ты можешь мне дать, и не жалею о том, что ты отнимешь". Так здесь человеческая личность находит свою свободу и безусловность в отречении от внешнего природного бытия. Для Сознания выросшего на почве первобытного натурализма, исходящего из религии грубо материалистической, все существующие являлось лишь в форме слепого внешнего факта, во всем данном ему оно видело только сторону фактического неразумного бытия, грубый материальный процесс жизни,– и потому, когда человеческое сознание впервые переросло этот процесс, когда этот процесс стал в тягость сознанию, то оно, отрекаясь от него, отрекаясь от природного хотения и природного бытия и природного бытия, естественно думало, что отрекаясь от него, отрекаясь от природного хотения и природного бытия, естественно думало, что отрекается от всякого бытия, и та свобода и безусловность, которые личность находила в этой силе отречения, являлась свободной чисто отрицательной, безо всякого содержания. Оставляя внешнее материальное бытие, сознание не находило взамен никакого другого, приходило к небытию, к Нирване. Далее этого отрицания не пошло индийское сознание. Переход от коров Риг-Веды и буддистской Нирване был слишком велик и труден, и, совершив этот гигантский переход, индийское сознание надолго итощило свои силы. За великим пробуждением буддизма, поднявшим не только всю Индию, но и охватившим всю Восточную Азию от Цейлона до Японии, за этим могучим пробуждением последовал для Востока долгий духовный сон.  

Двинуть далее дело философии и  вместе с тем дело челорвечества выпало естественным образом на долю того народа, который уже в самой природе своего национального сознания, духа заключал то начало, к которому индийское сознание пришло только в конце своего развития – начало человечности. Индийское сознание сперва было одержимо безобразными чудовищными богами, носителями чуждых диких сил внешней природы; греческое национальное сознание отправлялось от богов уже идеализированных, прекрасных, человекообразных, в поклонении которым выражалось признание превосходство, высшего значения человеческой формы. Но в греческой религии боготворилась только человеческая внешность, внутреннее же содержание человеческой личности было раскрыто греческой философией, вполне самобытное развитие которой начинается с софистов;потому что в предшествующую, предварительную эпоху греческая философия находилась под господствующим влиянием восточных учений,следую которым философское знание искало себе содержание вне себя и за верховные начала жизни принимало стихии и формы внешнего мира, и только в софистах это сознание решительно приходит в себя. Сущность софистики – это отрицание всякого внешнего бытия и связанное с этим признание верховного значения человеческой личности. Имея в виду предшествующих философов,искавших безусловно бытия вне человека, софист Горгиас доказывает, что такого бытия совсем не существует, что если бы оно существовало, мы не могли бы иметь о нем никакого познания, а если имели такое, то не могли бы выразить, другими словами: человек только в себе может найти истину, что и было прямо высказано другим софистом Протагором, утверждавшим, что человек есть мера вещей – существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют. Из этого не исключается и боги, утрачивающие, таким образом, всякое самостоятельное значение. Тогда как представители прежней философии, как, например, Ксенофан, с фаром и увлечением полемизируют против национальной мифо логии, софисты уничтожают ее своим полным равнодушием. "Относительно богов, – говорит тот жеж Протагор, – мне неизвестно, существуют, они или нет,– узнать это мешает многое – как трудность предмета, так и краткость человеческой жизни". Невозмутимо – презрительный тон этого изречения сильнее всякого напряженого отрицания доказывает полное освобождение человеческого сознания от внешней религии.  

Несмотря на кажущуюся разнородность, софисты представляют существенную аналогию с буддизмом: и там, и  здесь отрицаются всякое внешнее  бытие, и боги; и софистика Греции, и буддизм Индии являются в  этом смысле нигилизмом; вместе с тем  и там, и здесь верховное значение признается за человеческой личностью  – и буддизм, и софистика имеют  выдающийся характер гуманизма. Но велика и разница. Тогда как индийский гимнософист усиленно и напряженно боролся с материальным началом, и достигнув победы перед ним и сознания своего отрицательного превосходства, не находил в себе никакой положительной жизненной силы и истощенный погружался в Нирвану, софистам Греции, уже в общем народном сознании находившим форму человечности, победа над внешними силами давалась легче, и хотя они после этой победы, также как и буддисты, не находили никакого положительного содержания для освобождения человеческой личности, но у них оставалась личная энергия, с которой они и выступали в жизнь, не стесняясь никакими формами и порядками этой жизни, заранее уже отвергнутыми, и стремясь исключительно во имя своей личной силы и энергии получить господство над темной массой людей. Если человеческое сознание в буддизме говорило внешнему бытию: я больше тебя, потому что я могу отречься от существования, то сознание софиста говорило этому внешнему бытию: я больше тебя, потому что я могу жить вопреки тебе, могу жить в силу своей собственной воли, своей личной энергии. Софистика – это безусловная самоуверенность человеческой личности, еще не имеющей в действительности никакого содержания, но чувствующей в себе силу и способность овладеть всяким содержанием. Но эта в себе самодовольная и самоуверенная личность, не имея никакого общего и объективного содержания по отношению к другим является как нечто случайное, и господство ее над другими будет для них господством внешней чужой силы, будет тиранией. Так здесь освобождение личности только субъективное. Для настоящего же объективного освобождения необход имо, чтобы лицо, освобожденное от внешнего бытия, нашло внутреннее содержание, господство факта заменило бы господство идеи. это требование объективной идеи для освобожденной личности мы находим у Сократа – центрального образа не только греческой философии, но и всего античного мира.  

Сократ был величайшим софистом и величайшим противником софистики. Он был софистом, поскольку вместе с ними решительно отвергал господство внешнего факта, не находил безусловной  истины и правды ни в каком внешнем  бытии и ни в каком внешнем  авторитете – ни в богах народной религии, ни в материальной природе  мира, ни в гражданском порядке  своего отечества; он был вместе с  тем противником софистов, потому что не признавал за свободной  личностью права господствовать во имя своей субъективной воли и  энергии, решительно утверждал, что  свободное от внешности лицо имеет  цену и достоинство, лишь поскольку оно эту внешность заменит положительным внутренним содержанием, поскольку оно будет жить и действовать по идее, общей во всех и по тому внутренне обязательной для каждого.  

Это идеальное начало, долженствующее наполнить человеческую личность, Сократ только утверждал (что оно есть), ученик же Платон указал и определил  его сущность (что оно есть). Внешнему бытию, случайному, неразумному, недолжному он противопоставил идеальной бытие, само по себе доброе, прекрасное разумное – не Нирвану буддистов, не простое единство элеатов, а гармоническое царство идей, заключающее в себе безусловную и неизменную полноту бытия, достижимую для человека не через внешний опыт и внешний закон, а открывающуюся ему во внутреннем созерцании и чистоте мышления; здесь человеческая личность получает то идеальное содержание, которым обуславливается ее внутреннее достоинство и ее положительная свобода от внешнего факта, здесь положительное значение принадлежит человеку как носителю идеи; теперь он уже имеет на что опереться против неразумной внешности, теперь ему есть куда уйти от нее. В свете платонического миросозерцания человеку открываются два порядка бытия – физическое материальное бытие (недолжное или дурное) и идеальный мир истинной сущего, мир внутренней полноты и совершенства. Но эти две сферы так и остаются друг против друга, не находят своего примирения в философии платонической. Идеальный космос, составляющий истину этой философии, имеет бытие абсолютное и неизменное, он пребывает в невозмутимом покое вечности, равнодушный к волнующемуся под ним миру материальных явлений, отражаясь в этом мире, как солнце в мутном потоке, но оставляя его без изменения, не проникая в него, не очищая и не перерождая его. И от человека платонизм требует, чтобы он ушел из этого мира, вынырнул из этого мутного потока на свет идеального солнца, вырывался из оков материального бытия, как из темницы или гроба души. Но уйти в идеальный мир человека может только своим умом, личная же воля и жизнь его остаются по сю сторону, в мире недолжного, материального бытия, и неразрешенный дуализм этих миров отражается таким же дуализмом и противоречием в самом существе человека, и живая душа его не получает действительного удовлетворения. Эта двойственность, остающаяся непримеренную в платонизме, примиряется в христианстве в лице Христа, как его индивидуальный процесс, могло совершиться в остальном человечестве и во всем мире лишь как собирательный процесс, долгий и сложный и порою болезненный. Оставленная Христом на земле христианская истина явилась в среде смешенной и разнородной, в том хаосе внутреннем и внешнем, который прдставляется тогдашним миром; и этим хаосом она должна овладеть, употребить его себе и воплотиться в нем. Понятно, что это не могло свершиться в короткий срок. Большинство тогдашнего исторического человечества было пленено христианскою истиною, но не могло усвоить ее сознательно и свободно; она явилась для этих людей как высшая сила, которая овладела ими, но которыми они не овладели. И вот христианская идея, еще не уподобивши себе фактическую действительность, сама явилась в форме акта, еще не одухотворивши весь внешний мир, она сама явилась как внешняя сила с вещественной организацией (в католической церкви). Истина облекалась в авторитет, требующий слепого доверия и подчинения. Являясь сама как внешняя сила и внешнее утверждение, церковь не могло внутренне осилить, идеализировать, одухотворить существующих фактических отношений в человеческом обществе, и она оставила их рядом с собой, довольствуясь их наружною покорностью.  

Итак, с одной стороны, человек, освобожденный христианством от рабства немощным и скудным стихиям  мира, впал в новое, более глубокое рабство внешней духовной власти; с другой стороны, мирские отношения  продолжали основываться на случайности  и насилии, получая только высшую санкцию от церкви. Христианская истина в неизвестной форме внешнего авторитета и церковной власти и  сама подавляла человеческую личность и вместе с тем оставляла ее на жертву внешней мирской неправды. Предстояла двоякая задача: освободить христианскую истину от несоответствующей  ей формы внешнего авторитета и вещественной силы и вместе с тем восстановить нарушенные, непризнанные лжехристианством права человека. За эту двойную освободительную задачу принялась философия; началось великое развите западной философии; под господствующим влиянием которого совершены, между прочим, два важных исторических дела: религиозною реформацией XYI века разбита твердыня католической церкви, и политической революцией XYIII века разрушен весь старый строй общества.  

Философия мистическая провозгласила  божественное начало внутри самого человека, внутреннюю непосредственную связь  человека с божеством – и внешнее  посредство церковной иерархии оказалось  ненужным, и пало значение церковной  власти; подавленное внешней церковностью религиозное сознание получило свободу, и христианская истина, замершая в  исторических формах, снова получила свою жизненную силу.  

Философия рационалистическая провозгласила  права человеческого разума, и  рушился основанный на неразумном родовом  начале гражданский строй за грубыми  стихийными силами, делавшими французскую  революцию, скрывался, как двигательная пружина, принцип рационализма, выставленный предшествовавшей философией; не даром чуткий инстинкт народных масс на развалинах старого порядка воздвигнул алтарь богине разума.  

Заявив столь громко и внушительно  свои права во внешнем мире, человеческий разум сосредоточился на самом себе и, уединившись в германских школах, в небывалом дотоле размерах обнаружил  свои внутренние силы созданием совершеннейшей логической формы для истинной идеи. Все это развитие философского рационализма от Декарта до Гегеля, освобождая разумное человеческое начало, тем самым сослужило великую службу христианской истине. Принцип истинного христианства есть богочеловечество, т.е. внутреннее соединение и взаимодействие божества с человеком, внутреннее рождение божества в человеке: в силу этого божественное содержание должно быть усвоено человеком от себя, сознательно и свободно, а для этого, очевидно, необходимо полнейшее развитие той разумной силы, посредством которой человек может от себя усваивать то, что дает ему бог и природа. Развитию именно этой силы, развитию человека, как свободно-разумной личности, и служила рациональная философия.