Философия Фридриха Ницше

 

Введение

Фридрих Ницше (1844-1900), немецкий философ и поэт. Родился в деревушке Рёккен близ Лютцена (Саксония) 15 октября 1844. Воспитывался в Наумбурге на Заале, учился в университетах Бонна и Лейпцига, где углубился в греческую и латинскую классику.

1872 году Ницше опубликовал  свою первую книгу «Рождение  трагедии из духа музыки». Вслед  за первой работой вышли четыре  «Несвоевременных размышления» (1873-1876). В 1878 вышла новая книга «Человеческое,  слишком человеческое». В 1879 и 1880 годах опубликовал два дополнения к «Человеческому, слишком человеческому», в последующие два года «Утреннюю зарю», где обсуждал вопросы морали, и «Веселую науку». Работы состоят из небольших разделов, около страницы каждый, и примечательны как совершенством стиля, так и язвительностью и своеобразием идей.

 Свести воедино свои наиболее значимые выводы Ницше попытался в книге «Так говорил Заратустра» (1883-1892). В этой книге Ницше впервые выдвинул теорию сверхчеловека и воли к власти, однако он понимал, что его идеи требуют пояснений и защиты от непонимания. С этой целью он опубликовал работы «По ту сторону добра и зла» и «К генеалогии морали» (1887).

В 1880-90 е гг. Ницше завершил пять книг: небольшую полемическую работу «Случай Вагнера»; стостраничное  резюме своей философии «Сумерки кумиров» (1889); страстную полемическую работу «Антихристианин» (1895); а также «Ecce Homo» (1908) - остроумную попытку самооценки.

В январе 1889 на улице Турина с Ницше случился припадок. Невменяемым  он был помещен в психиатрическую  лечебницу, а затем передан на попечение семьи. Умер Ницше в Веймаре 25 августа 1900 года.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

"Дионисийское" и "аполлоновское" начала

Для различения культур Ницше использовал  противоположные символические типы мифологических богов греческого Олимпийского пантеона, выделяя два начала бытия и художественного творчества: «аполлоновское» и «дионисийское».

Рассмотрим дионисийкое начало. В греческом пантеоне Дионис был Богом земли, плодородия, покровителем растительности, земледелия, виноделия; богом веселья, радости, буйства. Так же он олицетворял собой избыток, нарушение всякой меры, безмерное, взрывное буйство; символизировал ужас и восторг, нарушение принципа индивидуализма, отрицание различий, тенденцию к единству.

Для того, чтобы полнее характеризовать дионисийское начало, Ницше предлагает сравнить его с состоянием опьянения. «Либо под влиянием наркотического напитка, о котором говорят в своих гимнах все первобытные люди и народы, либо при могучем, радостно проникающем всю природу приближении весны просыпаются те дионисийские чувствования, в подъёме коих субъективное исчезает до полного самозабвения, » - пишет Ницше. Дионисийское начало характеризуется понятиями «безобразное» и «дисгармоническое». Это связано с тем ужасом, которое испытывает человек перед чем-то непознаваемым, иррациональным.

«Под чарами Диониса не только вновь  смыкается союз природы с человеком: сама отчужденная, враждебная или порабощенная природа снова празднует праздник примирения со своим блудным сыном - человеком. Добровольно предлагает земля свои дары, и мирно приближаются хищные звери скал и пустыни. Цветами  и венками усыпана колесница  Диониса; под ярмом его шествуют пантера и тигр». Ощущение опьянения стремится уничтожить индивидуальность и освободить человека из духовной оболочки, даря мистическое ощущение единства. Под влиянием дионисийских сил миллионы склоняются перед их богом, все люди становятся равны, исчезают границы, установленные обществом, и каждый чувствует себя единым со своим ближним. Человек словно впервые видит мир таким, какой он есть на самом деле. Иллюзорное покрывало сорвано, и все тайны мироздания открываются ему.

Дионисийское начало уходит от внешней  красоты и гармонии форм, утоляет  жажду прекрасного, непосредственно  в первородном источнике жизни, и сливается с жизненным потоком, текущим под их покровом.

 Мир Диониса влечет к себе человека, наполняет его дух томлением, раскрывает его внутреннюю красоту, вырывает его из цепей космического сновидения. Дионис влечет человека к раскрытию глубинных истоков жизни. Дионисийский человек для Ницше неразрывно связан с природой. Она ищет свое выражение в музыке, танцах и жестах. Таким образом, дионисийское начало рождает сущность искусства.

Аполлоновское начало представляет собой полную противоположность дионисийскому. Оно появляется в попытках человека познать и объяснить окружающий его мир, защититься от его ужасов посредством иллюзии, сновидения. Именно с состоянием сновидения соотносит аполлоновское Ницше. Под "сновидением" философ, по собственному его пояснению, разумеет, по существу, "внутреннее видение", "прекрасную видимость мира сновидений". Аполлон "царит над иллюзорным блеском красоты во внутреннем мире фантазий", он - "бог всех сил, творящих образами".

По утверждению Ницше наша внутренняя сущность испытывает сон с глубоким наслаждением и радостной необходимостью. Но иллюзия хрупка, сновидение не должно переступать определенной черты, чтобы ее не разрушить. Следить за этим призван бог солнца, искусства и красоты Аполлон. Образ Аполлона - это полное чувство меры, самоограничение, свобода от диких порывов, мудрый покой бога - творца образов.

Ницше отмечает, что аполлоновское  помогает выразить в искусстве то, что зарождается в дионисийском: «Аполлоновское начало вырывает нас  из всеобщности дионисийского и внушает нам восторженные чувства к индивидам; к ним приковывает оно наше чувство сострадания, ими удовлетворяет оно жаждущее великих и возвышенных форм чувство красоты; оно проводит мимо нас картины жизни и возбуждает нас к вдумчивому восприятию скрытого в них жизненного зерна. Необычайной мощностью образа, понятия, эстетического учения, симпатического порыва - аполлоновское начало вырывает человека из его оргиастического самоуничтожения и обманывает его относительно всеобщности дионисийского процесса мечтой. » Это означает, что Дионис в какой-то момент начинает говорить языком Аполлона. Высшая же цель искусства по Ницше - это заставить Аполлона говорить языком Диониса, чтобы в аполлоновских видениях появилась дионисийкая мудрость, чтобы наше сознание смогло достигнуть действия по ту сторону художественного аполлоновского воздействия.

Аполлоновское искусство характеризуется  понятиям «красоты». Жизненное содержание этого термина выступало в  качестве предпосылки живописи, прорицания и поэзии. В отличие от искусства  дионисийского, аполлоновское воспринимается логически; оно сознательно и  рационально. По мнению Ницше, именно рационализация искусства (в частности, греческой  трагедии) и отказ от дионисийского  стали причинами его упадка. Современное  искусство стремится подражать греческой трагедии, утверждает философ, говоря об опере. Однако, построенное на принципах гармонии и разумности, искусство уже не оказывает прежнего влияния на зрителя. Ницше пишет: «Опера есть порождение теоретического человека, критически настроенного любителя, а не художника; это - один из самых поразительных фактов в истории искусства».

Два начала противостоят друг другу. Сравним: дионисийское - это трагико-героическое, безмерное буйство, иррациональное, беспокойное, неудовлетворенное, единое. А аполлоновское - это иллюзорно - оптимистичское, мера и упорядоченность, рациональное, спокойное, индивидуальное.

Но эта противоположность позволяет  культуре развиваться - поступательное движение культуры обуславливается  двойственностью начал так же, как рождение зависит от двойственности полов. Аполлоновское начало противостоит дионисийскому подобно тому, как искусственное противостоит естественному, жизни, осуждая все чрезмерное, непропорциональное. Ницше полагает, что после многочисленных этапов противоборства эти два начала слились в древнегреческой трагедии, ибо и то и другое оказались одинаково необходимы греку: этическое начало Аполлона стало как бы своеобразной защитой от ужасов бытия, как его дополнение и ограничение; в то же время силы Диониса олицетворяли преклонение перед неисчерпаемой во всей ее чрезмерностью мощью самой жизни.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Генеалогия морали

Фридрих Ницше приступил  к созданию памфлета "Генеалогия морали" в момент своего пребывания в Сорренто зимою 1876-77 годов, хотя мысли, изложенные в этой работе, несомненно, гораздо старше, они были впервые вкратце изложены в том собрании афоризмов, которое носит название "Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов". Уже в предисловии к памфлету Ницше, уверенный в том, что мысли эти возникли в нём не разрозненно, не произвольно и не случайно, что произошли они от общего корня, глубокой потребности, основной воли познания жизни, чётко определяет направление и цель философского исследования. Вопрос ставится следующим образом: откуда собственно ведут своё начало добро и зло. По словам автора, он "своевременно научился отделять теологический предрассудок от нравственного и не искал …источника зла позади мира", то есть вне мира земного, мира человеческого. Ницше относит понятия добра и зла к сугубо человеческим изобретениям и рассматривает их с исторической и психологической позиций: "…при каких условиях изобрёл человек эти определения ценности - добро и зло? Какую они сами имеют ценность? Тормозят они или содействуют процветанию человечества? Являются ли они признаками нужды, бедности, вырождения жизни? Или наоборот проявляется в них полнота, сила, воля к жизни, её бодрость, уверенность, будущность?".

На опубликование некоторых  собственных гипотез относительно происхождения морали Фридриха Ницше натолкнула прочитанная им "ясная, опрятная и умная, старчески умная книжечка" английского психолога доктора Пола Ри (Paul Ree), заглавие книжки было "Происхождение нравственных восприятий". Автор её твёрдо стоял на позициях дарвинизма и искал корни нравственности и морали в области человеческих инстинктов, исключая из зоны поиска область интеллектуальную, а также не рассматривая исторических предпосылок формирования так называемых общечеловеческих ценностей. Ницше пишет: "…в его гипотезах по меньшей мере забавно, что дарвиновская бестия и наисовременнейший скромный нравственный неженка, который "не кусается", подают друг другу руку; последний делает это с выражением известного добродушного и утончённого равнодушия на лице, к которому примешивается доля пессимизма, усталости, как будто бы вовсе не стоит так серьёзно относиться ко всем этим вещам - проблемам морали". Для Ницше в тот период важен был вопрос о ценности морали, особенно о ценности "неэгоистического", об инстинктах сострадания, самоотречения, самопожертвования, которые Шопенгауэр, великий учитель Ницше, "так долго подкрашивал, боготворил, переносил в потусторонний мир", но именно к инстинктам во Фридрихе росла всё более глубокая подозрительность, скрытый скептицизм: "Именно здесь видел я опасность для человечества, его высшую приманку и искушение - но к чему? к отрицанию? Именно здесь видел я начало конца, остановку,…усталость, восстание воли против жизни, нежно и уныло заявляющей о последней болезни".

В силу того, что задача о  ценности сострадания и морали, построенной  на сострадании, кажется чем-то случайным, сомнительным, философ выдвигает новое требование: человеку необходима критика моральных ценностей, надо, наконец, усомниться в самой ценности этих ценностей. Ницше считает, что слишком долго люди принимали ценность моральных ценностей за данную, за факт, считали её несомненной и неоспоримой: "…до сих пор нисколько не сомневались и не колебались считать "хорошего человека" более ценным, чем "дурного", более ценным в смысле успеха, полезности, успешности по отношению к человеку вообще (в том числе и будущности человека)". Но никто не задавался вопросом: а если бы было справедливо обратное? Если бы доброе было бы симптомом регресса, а следовательно представляло бы опасность, соблазн, яд, посредством которого современность живёт на счёт будущего? Может быть, живёт удобнее, более безопасно, но и в более мелком стиле, пошлее?

Фридрих Ницше открывает  первый трактат памфлета критикой взглядов, присущих английскому психологу  Полу Ри и его коллегам, задаваясь  вопросом, что именно обуславливает суждения последних о происхождении сил, имеющих решающее значение для развития личности. Философ отмечает, что его незримым оппонентам совершенно чужд исторический дух, что и подталкивает искать корни понятий добра и зла там, где менее всего это желала бы видеть интеллектуальная гордость человека: "…в косной привычке, в забывчивости или в слепом и случайном сцеплении мыслей и их машинальности, или в чём-либо чисто пассивном, автоматичном, рефлексивном, молекулярном и в основе тупом…". "Первоначально - декретируют они - неэгоистические поступки хвалили и называли "добром" те, кому они оказывались, следовательно, кому они были полезны; впоследствии забыли источник этой похвалы и стали считать добрым неэгоистические поступки вообще, как будто они были чем-то хорошим, так как они обычно превозносились, как нечто хорошее".

В «Генеалогии морали»  Ницше определяет человека как оценивающее  существо: в отношении покупателя и продавца впервые личность стала тягаться с личностью. Устанавливать цену, ценность, эквивалент обмена - все это присуще самым древним цивилизациям. Это, собственно, и есть само мышление. Человек стал «оценивающим животным». Эти отношения обмена определили право, договор, долг. Отсюда всякая вещь стала обладать стоимостью, все может быть оплачено и за все человек должен расплатиться - таков древний канон справедливости, и это исток «доброй воли» и «объективности». Благодаря акту интерпретации, человек создает общественные системы, в которых он может развиваться как культурное существо. Культура возникает из социальных отношений и обмена, на почве которых формируются представления о истине и справедливости и, стало быть, наука и право. Конечно, он различает между высокой (художественной в смысле стиля) и повседневной (в смысле норм) культурами, но при это указывает на важную роль переоценки ценностей. Культура соединяет воедино действия отдельных людей и создает порядок, способствующий выживанию. Отсюда «культ культуры», которая происходит как бы от богов.

Далее Ницше отмечает, что  бессильные внесли в человеческую историю  тот дух, который явился причиной переоценки изначальных понятий. Аристократическое уравнение ценностей (хороший, знатный, могучий, счастливый, любимый Богом) было вывернуто наизнанку, по мнению философа, с принятием христианских понятий, а корни этих понятий Ницше усматривает в монотеистической концепции иудаизма, а именно: "только одни несчастные - хорошие; бедные, бессильные, низкие - одни хорошие, только страждущие, терпящие лишения, больные, уродливые благочестивы, блаженные, только для них блаженство; зато вы, вы знатные и могущественные, вы на вечные времена злые, жестокие, похотливые, ненасытные, безбожные и вы навеки будете несчастными, проклятыми и отверженными"… Известно кто унаследовал эту переоценку…

Автор считает, что с иудеев начинается "восстание рабов в  морали: восстание, имеющее за собой двухтысячелетнюю историю и которое теперь бросается в глаза только потому, что оно было победоносно". За две тысячи лет на стволе этого дерева мести - глубочайшей и возвышеннейшей, создающей идеалы, преобразующей ценности - выросла новая любовь, глубочайшая из всех видов любви. Ницше ставит вопрос: не был ли Иисус из Назарета - воплощённое евангелие любви, Спаситель, несущий бедным, больным, грешникам блаженство и победу - не был ли именно Он искушением, в самой жуткой и непреодолимой форме, искушением и окольным путём к тем иудейским ценностям и новшествам идеала. Разве не на обходном пути Спасителя, этого кажущегося противника и разрушителя Израиля, иудеи достигли последней цели своей высшей жажды мести - радикальной переоценки нравственных ценностей своих врагов и победителей? Ницше вопрошает: "Не было ли чёрным, тайным искусством истинно великой политики мести, дальнозоркой, подпольной, медленной и предусмотрительной мести то обстоятельство, что сам Израиль вынужден был объявить перед всем миром смертным врагом и распять на кресте орудие своей мести, чтобы … все противники Израиля могли бы безбоязненно идти на эту приманку? Да и можно ли было … при всех ухищрениях ума вообще выдумать более опасную приманку? Можно ли изобрести что-либо равное, столь же увлекательное, чарующее, оглушающее подобно губительной силе этого символа "святого креста", этого ужасного парадокса "бога на кресте", этой мистерии невообразимой, последней, крайней жестокости и самораспятия бога для спасения человека?.. Несомненно, одно, что до сих пор Израиль своей местью и переоценкой всех ценностей … торжествовал постоянно над всеми другими идеалами, над всеми идеалами более возвышенными".