Иная картина возникает, когда
внимание Унамуно привлекает еще
одна особенность языка, тесно связанная
с предыдущей: оказывается, язык далеко
не всегда адекватно передает содержание
мысли, достаточно часто он это содержание
преобразует. В одном из эссе Унамуно,
в которых обсуждение проблемы часто происходит
в свободной манере, иногда в художественной
форме, в эссе «Интеллектуальность и духовность»,
действующее лицо читает подписанный
им «нашумевший манифест» и испытывает
странное беспокойство в связи с тем, что
в манифесте написано не то, что ему хотелось
сказать. Манифест не передавал того, что
стремились передать. Унамуно связывает
эту ситуацию со следующим свойством языка:
«Мысль, едва воплотившись в слово, одевшись
в него и выйдя на улицу, становится мыслью,
принадлежащей другому, или, скорее, мыслью,
никому не принадлежащей в силу того, что
она принадлежит всем». Поскольку самое
плоть языка Унамуно рассматривает как
общинную и приходящую к человеку извне,
он считает, что язык способен скомкать
мысль, пленить ее, перевернуть и даже
придать ей противоположный смысл. Поэтому
как бы ни был свободен человек внутри
себя, как только он пытается проявиться
вовне, высказаться, заговорить, вступить
в общение с ближними, он ощущает себя
рабом. Его ощущение определяется тем
фактом, что его языковые действия никогда
не принадлежат исключительно ему, поскольку
ему не принадлежит и язык, которым он
вынужден пользоваться для того, чтобы
быть понятым. Так возникает вопрос, имеющий
для Унамуно важнейшее значение: выходя
из состояния молчания, погружаясь в сферу
языка, языковой деятельности, являюсь
ли я «своим», продолжаю ли я принадлежать
себе? Унамуно отвечает на него отрицательно:
вступив в сферу языка, человек становится
принадлежностью своего общества.
В итоге наша жизнь, в понимании
Унамуно, представляет собой непрекращающуюся
битву между нашим индивидуальным
духом, стремящимся завладеть миром, и
этим последним, стремящимся, в свою очередь,
овладеть нашим духом и сделать его своим.
Человек хочет сделать мир своим, превратить
его в часть своего «я», а мир стремится
сделать своим «я» человека: человек борется
за то, чтобы персонализировать мир, мир
же борется за то, чтобы деперсонализировать
человека. Как только человек начинает
что-то говорить, писать или делать, мир
моментально деперсонализирует сказанное,
написанное и сделанное им, в результате
чего, реализуя себя во внешнем мире, человек
во многом оказывается иным, чем он есть.
Между двумя говорящими людьми посредником
всегда выступает язык, как представитель
мира – то есть нечто, не являющееся ни
одним из говорящих; именно этот, по выражению
Унамуно, проныра позволяет им общаться,
но одновременно он же их и разделяет.
«Если бы было возможно создавать язык
по мере того, как высказывается то, что
мыслится!» – восклицает по этому поводу
Унамуно. Если бы можно было передавать
чистую мысль, то есть так, как она существует
в душе! Он приходит к выводу, что то понимание,
которое происходит с помощью слов или
текста, приводит к общению несущественному,
не субстанциальному.
Унамуно высказывает идеи, которые
в испанской философии в дальнейшем
разовьет Х.Ортега-и-Гассет: о соотношении
в языке индивидуальных и социальных элементов.
Но если Ортега достаточно жестко разведет
и противопоставит индивидуальное и социальное,
то интенция Унамуно состоит в том, чтобы
прежде всего акцентировать значимость
индивидуальных проявлений человека.
В уже упоминавшемся сравнении жизни человека
с растением, имеющим корни, ветви, листья
и плоды, Унамуно проводит мысль о том,
что сами понятия, в которые человек вливает
свои соки, являются готовыми, принадлежащими
всем, кто его слушает. «Но соки, эти жизненные
соки, поднимающиеся от корней к моим плодам,
эти невидимые соки – мои. И именно эти
соки придают особый вкус моим плодам,
твоим плодам и плодам всех остальных
людей». Во-вторых, он пытается нарисовать
человеку возможные пути, на которых он
может сохранить и в обществе индивидуальное
общение или общение индивидов. Воспринимая
каждого человека как уникального и незаменимого,
но тем не менее нуждающегося в обществе,
Унамуно дает ему следующую установку:
«... то, что ты получаешь от общества, будет
обществом в тебе и для тебя, так же как
то, что ты даешь ему, будет твоим в обществе
и для общества. Стремись получить от общества
все, но не давай ему порабощать себя и
не отдавайся ему полностью». Он ориентирует
человека на то, чтобы тот не стремился
оказывать влияние ни на развитие культуры,
ни на свое социальное окружение, ни на
народ, ни на эпоху, ни тем более на прогресс
идей. Влиять следует на развитие душ окружающих
тебя людей, на каждую душу, и этого достаточно.
Поскольку влияние, которое человек окажет
на развитие культуры, прогресса и т.д.,
может дать ему место в истории, влияние
же на души сохранит его в вечности, а между
жизнью в истории и жизнью в вечности,
между жизнью исторической и вечной, а,
в конце концов, между смертью и бессмертием
и предстоит человеку совершить свой выбор.
Поэтому общение людей, в том числе и тогда,
когда оно (через язык) испытывает на себе
воздействие общества, остается для Унамуно
духовным общением отдельных индивидов,
в основе которого лежит их открытость
проблеме смерти и бессмертия.