Философ ли Л.Н.Толстой?

В новом укладе появилась и соответствующая ему религия. Это было христианство, отвергавшее античный политеизм. Своими идеями о равенстве всех людей перед богом, о том, что для него, христианства, “нет ни эллина, ни иудея”, представлениями о возмездии на том свете и др. оно оказалось разрушительным для отжившего рабовладельческого строя и его религий. Именно поэтому вопреки веротерпимости, свойственной рабовладельческому обществу, в котором мирно уживались различные языческие культы, оно подвергалось гонениям, временами — жестоким. И все же христианство, отвечавшее историческим потребностям и духу времени, брало верх. К власти приходила феодализирующаяся знать, и христианство становилось официальной, господствующей религией. Никаких насильственных свержений прежних режимов при этом не наблюдалось. Не было ничего подобного взятию Бастилии, гражданским войнам, казням Карла I или Людовика XVI.

Так что решение общественных проблем, даже кардинальных, на путях ненасилия совсем не обязательно относить к сфере социальной утопии. Еще больший простор ненасилие (с его опорой на терпимость, любовь, согласие) имеет и может иметь в быту. Слово Толстого не было брошено на ветер, и голос его звучал не напрасно. Многому может поучиться у него и наш современник.

Но Толстой — что весьма обычно в истории философии — целиком посвятил себя односторонней разработке захватившей его проблемы и чуждался иных, альтернативных к ней подходов. В связи с этим Г.В.Плеханов называл его “чистокровным метафизиком”, “метафизиком чистейшей воды”. Основания считать его метафизиком — за односторонность — были, но с тем, что Толстой метафизик “законченный”, согласиться нельзя.

Постепенно, но все в большей мере, Толстой убеждался, что полное ненасилие в современной ему жизни не достижимо, что это скорей норма, которой по возможности нужно следовать, идеал, к которому стоит стремиться. Он принимал во внимание критические выступления оппонентов, замечал и несоответствие своих абсолютизированных постулатов практике. “Совершенно справедливо, — признавал он в 1910 г., — что, может быть, трудно воздержаться от убийства ради защиты или прокормления, справедливо и то, что трудно воздержаться от убийства гадов и совсем невозможно удержаться от уничтожения жизни насекомых. Все это справедливо, но дело в том, что цель всякой нравственной деятельности состоит никак не в достижении полного совершенства, а в совершенствовании, т.е. во все большем и большем приближении к совершенству... Как во всякой нравственной деятельности, так и в следовании заповеди: не убий, дело не в достижении полного совершенства, а только в том, чтобы как можно больше приближаться к нему: как можно меньше убивать всяких живых существ, очевидно, прежде всего людей, потом более близких, потом менее близких человеку существ, вызывающих в нас живое чувство сострадания, а потом и насекомых, и даже растения” (90, с. 148—149).

Осуждая насилие, производимое и охранителями, и оппозицией, Толстой не ставил между этими двумя его видами знак равенства. С одной стороны была государственная власть, по его мнению, органически не способная обходиться без насилия, да еще в его исторически отживших, грубо деспотических формах, с другой — ответ на это насилие, стремление противодействовать ему, что “целесообразно”. Деятельность революционных сил, хотя она и не встречала у него поддержки, была, как считал он, все же “простительна”. К тому же преступления правящих верхов “в сотни раз” превышают то, что совершается революционерами. “Насилие правительства и воров одинаковое, но насилие революционеров особое”, — подчеркивал он (56, с. 307).

Последовательно воплотить учение о непротивлении ему не удалось даже в собственном быту. Конечно, не могло быть и речи о каких-либо действиях с его стороны, которые шли бы вразрез с его идеями. Но эффективность этих идей оказывалась — и нередко — сомнительной. Он пытался “бороться любовью”, но борьба эта не была успешной. Незадолго до ухода из Ясной Поляны Толстой записывал в дневнике (“для одного себя”, 27 сентября 1910 г.): “Как комично то противуположение, в котором я живу, в котором, без ложной скромности, вынашиваю и высказываю самые важные, значительные мысли, и рядом с этим: борьба и участие в женских капризах, и которым посвящаю большую часть времени” (58, с. 138). При семейных сценах Толстой, вопреки намерению хранить безграничное терпение, временами терял его; он констатировал, что “экзамена не выдержал”, назначал себе “переэкзаменовки” и вновь проваливался. Невольно вспоминались даже, хотя он и испытывал при этом недовольство собой, заветы житейского крестьянского кодекса о том, что “бабу надо учить”...

Недоразумения возникли и по поводу отношения Толстого к цивилизации, ее проявлениям — науке и искусству. Бытует мнение, что Толстой, по крайней мере в поздний период своей жизни, все это отрицал, считал ненужным. Отождествляют при этом идейные позиции Толстого и Ж.Ж.Руссо, мыслителя, философский авторитет которого Толстой признавал. Как известно, Руссо руководствовался принципом, что мир, первоначально совершенный, был испорчен руками человека. Сам Толстой заявлял в связи с этим: “Меня сравнивают с Руссо. Я много обязан Руссо и люблю его, но есть большая разница” (55, с. 145). Толстой отрицал не всякую цивилизацию, а лишь ту, которую он называл лжецивилизацией. Эта лжецивилизация и сопутствующие ей “мнимая наука” и “извращенное искусство” вместо того, чтобы служить народу, беспринципно обслуживают лишь верхушку общества. “То, что называют цивилизацией, — писал Толстой, — есть рост человечества. Рост необходим, нельзя про него говорить, хорошо ли это, или дурно. Это есть, — в нем жизнь” (55, с. 145).

Многие произведения русских философов, а не одного Толстого, испытали на себе превратности судьбы. Не жаловала их цензура. Некоторые из них долго лежали в рукописях и, появившись на свет, вынуждены были включаться в иной философский контекст, контактировать с идеями, высказанными позже, воздействовать не на ту философскую среду, при которой они создавались. Были и другого рода работы. Содержа в себе некоторые традиционные начала, консервативные и охранительные, или подозреваясь, что таковые им свойственны, они подвергались остракизму со стороны передового общественного и философского сознания, включались им, по выражению Н.А.Бердяева, в своего рода индекс осужденных книг, не проходили уже не официальную, а общественную цензуру, в результате чего читатель сторонился их сам. Но никто, кажется, кроме Толстого, не подвергался столь жесткому натиску, который шел бы сразу с двух сторон.

На сегодняшний день несправедливости, прежде допущенные в отношении русской философии, в значительной мере исправлены. В свое время были широко изданы сочинения опальных материалистов, в последние годы — идеалистов, религиозных мыслителей. Не восстановленными в своих правах остаются основные философские произведения Толстого. Думается, что пришло время философскому сообществу позаботиться и о них: собрать воедино и сделать доступными для большого круга читателей. Толстой тонко чувствовал социальную психологию, и писал только о том, что сам ощущал как правду. Российское сознание много потеряла из-за того, что религионо-философские работы Толстого "Путь жизни", "Круг чтения" - эти сокровищницы мировой мудрости и мудрости самого Толстого - долгое время не публиковались

“Л.Н. Толстой о смысле свободы и необходимости”

Лев Николаевич Толстой (1828 - 1910) - гениальный русский писатель - реалист, известный мыслитель, мировоззренческие позиции которого представляют большой интерес для характеристики историко-философского процесса в России XIX - начала ХХ веков. Его наследие - художественные произведения, теоретические труды, публицистические статьи, дневники и письма полные глубоких философских раздумий морального, социального, эстетического характера. Эти раздумья большей частью находятся в органической связи с собственно литературными особенностями художественного наследства писателя и неотделимы от них.

В размышления Толстого нашли то или иное, преимущественно идеалистическое, решение философские (как антологические, так и гносеологические) проблемы выявились его симпатии и антипатии, его отношения к различным течениям общественно политической, философской социологической мысли, эстетическим и этическим учениям. В его миросозерцании есть рациональные суждения, не потерявшие своего значения и в наши дни. Вместе с тем воззрения гениального писателя и известного мыслителя, выразителя настроений и чаяний многомиллионного патриархального крестьянства пронизаны кричащими противоречиями, глубокий анализ которых дал В.И.Ленин в своих статьях о Толстом.

С одной стороны Толстой наносил тяжёлый удар по догмам православной церкви. С другой стороны он ищет пути обновления религии, высказывает явные идеалистические утверждения. В то же время для Толстого характерно реалистическое восприятие природы и общественной жизни, у него встречаются материалистические суждения. Исходя из позиции метафизики в решении ряда вопросов, допуская, например, существование вечных и неизменных истин, Л.Н. Толстой вместе с тем в своих художественных творениях отражает диалектику материального и духовного. Мастерское изображение Толстым “диалектики души”, подвижность и динамика воззрения многочисленных героев его романов, повестей, рассказов находится в явном противоречии с его метафизическими предрассудками, утверждениями, с присущей ему нечёткостью в вопросе о соотношении материального и идеального.

В области социологии, особенно в истолковании закономерностей общественно-исторического развития, Лев Николаевич утверждает ряд весьма важных и ценных в научном отношении истин. На материалах русской и мировой истории писатель в художественно-наглядной форме показывает движущие силы и определяющие факторы общественно-исторического объективного развития человеческого общества.

В своём труде “Философия истории” Толстой рассматривал движение человечества. Он считал, что это движение непрерывно, а следовательно постижение законов этого движения есть цель истории. Но, что бы постигнуть законы непрерывного движения - суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольное. Это достигается двумя приёмами. Первый приём состоит в том, что бы взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как не может быть началом никакого события, так как оно непрерывно вытекает из другого. Второй в том, что бы рассматривать действия одного человека (царя), как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного лица.

Но для изучения законов истории нужно изменить совершенно наблюдения предмет, оставить в покое царей и полководцев, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Предметом истории всегда была жизнь народов и человечества. Но историки разделились на старых (древних) и новых. Решались вопросы о воле людей и о том, чем она управлялась. Для древних вопросы эти разрешались верою в непосредственное участие божества в делах человечества. Новая история это отвергала. Она отвергала теорию, но следовала ей на практике. Вместо прежних угодных божеству целей народов: греческого, римского, которые представлялись целями движения человечества, новая история поставила своей целью благо французского, германского, английского и в самом высшем отвлечении, цели блага цивилизации всего человечества, под которым разумеются обыкновенные народы, занимающие маленький северо-западный уголок большого материка. Новая история отвергла верования древних, но пришла к ним другим путём:

1. Что народы руководятся единичными людьми;

2. Что существует известная цель, к которой движутся народы  и человечество.

Но Толстой считает, что соединить эти две истории невозможно. Но если соединить обе истории вместе, как то и делают новейшие историки, то это будет история монархов и писателей, а не история жизни народов.

По мнению Толстого, важнейшую роль в истории играют свобода и необходимость. Это философские категории, выражающие взаимоотношение между деятельностью людей и объективными законами природы и общества. Свобода это способность человека действовать в соответствии со своими интересами и целями, опираясь на опознание объективной необходимости. Необходимость это то, что не может в данных условиях не произойти, что обязательно должно произойти. Это также развитие явлений, которое с неизбежностью вытекает из внутренних существенных взаимосвязей, взаимоотношений и взаимодействий этих явлений. Соотношение свободы и необходимости всегда меняется, то есть религия, здравый смысл, человечество, наука права и сама история одинаково понимают это отношение между необходимостью и свободой.

Все без исключения случаи в которых увеличивается или уменьшается наше представление о свободе и необходимости имеют только 3 основания:

1) Отношение человека, совершившего  поступок к внешнему миру. Если рассматривать одного человека, а на него действуют какие либо предметы, то свобода уменьшается, а необходимость увеличивается.

2) Ко времени. Это есть то основание, вследствие которого жизнь и деятельность людей живших века тому назад, связанная со мною во времени, не может представляться мне столь свободною, как жизнь современная, последствия которой мне ещё не известны. Рассуждение о свободе поступка становятся сомнительными, чем дальше переносится воспоминаниями и вперёд суждениями. Свобода людей становится сомнительной, а закон необходимости очевиден.

3) К причинам произведшим поступок. Представления о свободе и  необходимости увеличиваются или  уменьшаются в зависимости от  причин, но как бы не удлиняли и не укорачивали период времени, как бы понятно или непостижимо были бы для нас причины - мы никогда не сможем себе представить не полной свободы, не полной необходимости.

Так как :

1) Представить себе человека  свободным, вне пространства невозможно;

2) Для того, что бы представить  его движение свободным, надо представить  его в грани настоящего, прошлого и будущего, т.е. вне времени, а это невозможно;

3) Нельзя совершить поступок  без причины, так как то, что  я хочу совершить поступок без причины и есть причина моего поступка.