Теория социалистического реализма

«Процесс Синявского – первый открытый политический процесс при советской власти, когда обвиняемые от начала и до конца – от предварительного следствия до последнего слова подсудимых – не признавали себя виновными и приняли приговор как настоящие люди», – писал в «Письме к старому другу» беспощадно строгий в оценках Варлам Шаламов. И действительно, Синявский в своем последнем слове издевался над подтасовками как методом обвинения и настаивал: «Я не знаю крупного писателя-сатирика, у которого не отыскивали бы такие вещи (он имеет в виду клевету). Но, правда, за это еще никогда не привлекали к уголовной ответственности, за художественное творчество. В истории литературы я не знаю процессов такого рода, включая авторов, которые тоже печатали за границей и притом резкую критику <…> В глубине души я считаю, что к литературе нельзя подходить с юридическими формулировками». Ему вторил Даниэль: «“Клевета” – это очень удобный ответ на любое слово обвиняемых, подсудимых. <...> Нам говорят: оцените свои произведения и сами признайте, что они порочны, что они клеветнические. Но мы не можем этого сказать, мы писали то, что соответствовало нашим представлениям о том, что происходит».

 Примечательно, что, несмотря на трагическую судьбу политзаключенного, Синявский неоднократно подчеркивал, что его разногласия с советской властью носили сугубо «стилистический характер». И впоследствии, оказавшись в эмиграции (с 1973 года), Синявский резко разошелся с такими лидерами антисоветского движения, как А. Солженицын и В. Максимов. У них-то с советской властью были именно идейные разногласия, но «стилистически» – в своей авторитарности, в своей убежденности в существовании единой и абсолютной Правды (ведомой им, разумеется) – они оказались близки к критикуемому ими режиму и, следовательно, противоположны Синявскому. 
Какие же «стилистические» особенности обнаружились в «криминальных» произведениях? Как ни странно, их наиболее определенно обозначили обвинители Синявского на процессе. Так, скажем, 3. Кедрина в своем критическом доносе «Наследники Смердякова» ставила Абраму Терцу в вину интенсивную цитатность, множество литературных реминисценций, пародийных параллелей, перифразов классических текстов. Об этом будущий «общественный обвинитель» напишет так: «Вырванные с мясом из самых различных чужих произведений, вывернутые наизнанку и на скорую руку сметанные в пестрое лоскутное одеяло антисоветчины, они характеризуют «творческое лицо» Абрама Терца как человека, нагло паразитирующего на литературном наследии».3

Так называемые «стилистические разногласия» свойственны не только художественным произведениям А. Синявского, но и его публицистике. Эстетическими и литературоведческими расхождениями с «советской действительностью» полностью проникнута его статья «Что такое социалистический реализм».

2. СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ В СОВЕТСКОМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИИ И В ТРАКТОВКЕ А. СИНЯВСКОГО

2.1. Социалистический  реализм в контексте литературной  эпохи 

Основным и господствующим методом советской литературы был метод социалистического реализма. 
В научной и учебной литературе указывается, что термин социалистический реализм» впервые прозвучал в октябре 1932 года в беседе Сталина с писателями на квартире у Горького. Однако, Юрий Бореев с этой точкой зрения не согласен. Согласно его мнению, понятие «социалистический реализм» возникло в ходе теоретических поисков: «Эти поиски были делом коллективным, и в них в конце 20-х – начале 30-х гг. принимали участие многие деятели культуры. Они по-разному определяли новый метод литературы: “новая реалистическая школа” (Луначарский), “новый реализм” (Воронский), “пролетарский реализм” (Гладков, Лебединский), “тенденциозный реализм” (Маяковский), “монументальный реализм” (А. Толстой), “реализм с социалистическим содержанием” (Ставский) Наконец, впервые в мае 1932 года в передовой статье «Литературной газеты» было сформулировано: “Массы требуют от художников искренности, революционного социалистического реализма в изображении пролетарской революции”. Термин появился! Через 5 месяцев Сталин своим именем “освятил” его рождение. Он также поддержал и повторил формулу Ю. Олеши “Писатели – инженеры человеческих душ”. Вскоре эта формулировка в печати была приписана вождю народов и далее всегда существовала как сталинская». Первый Всесоюзный съезд советских писателей (17 августа  – 1 сентября 1934 г.) узаконил термин и выработал определение «социалистического реализма»: «Социалистический реализм, являясь основным методом советской художественной литературы и литературной критики, требует от художника действительности в ее революционном развитии. При этом правдивость и историческая конкретность художественного изображения действительности должны сочетаться с задачей идейной переделки и воспитания трудящихся в духе «социализма».

Таким образом, этот метод требовал 1) правдивого, исторически-конкретного изображения действительности в ее революционном развитии. 2) правдивость и историческая конкретность художественного изображения должны были сочетаться с идейной переделкой и воспитанием трудящихся в духе социализма.4

М. Горький в докладе на этом съезде так определил метод: «Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого – непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека ради победы его над силами природы, ради его здоровья и долголетия, ради великого счастья жить на земле, которую он сообразно непрерывному росту его потребностей хочет обработать как прекрасное жилище человечества, объединенного в одну семью». Определение Горького звучит оптимистично, радостно и общечеловечно, без революционного надрыва, без сектантско-классовой ограниченности. Тогда идеи будущей жизни казались реальными и гуманными. 
Искусство соцреализма три четверти века господствовало в культуре ХХ столетия. Оно создало «большой стиль» и охватило мир.  
По мнению английского критика Куддона, «социалистический реализм – художественное кредо, разработанное в России для внедрения марксистской доктрины в литературу»[633]. И действительно, впоследствии определение этого термина несколько изменилось: «Социалистический реализм есть художественный метод правдивого воспроизведения действительности в ее революционном развитии в свете научного марксистско-ленинского мировоззрения и в интересах победы социализма и коммунизма во всем мире». 
По мнению советских идеологов, основное отличие социалистического реализма от реализма XIX столетия отличается тем, что «если у реалистов досоциалистической эпохи главная задача заключалась в критике эксплуататорского строя и его пороков, то писатели социалистического реализма главный смысл своего творчества видят в утверждении нового, социалистического строя. Этой цели они добиваются правдивым показом жизни в ее неодолимом движении к социализму и коммунизму». 
О социалистическом реализме написаны уйма книг и статей, защищены тысячи диссертаций. Но в 1957 году появляется небольшая монография Андрея Синявского, в которой этот гениальный писатель и литературовед полностью развенчивает культ социалистического реализма. «… статья Синявского, вышедшая затем малюсенькой книжкой, - пишет В. Новиков, - оказалась весомее и тяжелее премногих томов – советских и антисоветских. Именно здесь с предельной ясностью был вскрыт утопический характер «социалистического реализма», его внутреннее противоречие с полноцепным реализмом XIX века, парадоксальная связь с нормативной поэтикой классицизма XVIII века. Модернистская эстетика начала XX столетия – это не «отклонение» от заветов русской классики, а ее закономерное продолжение и развитие».

2. «Социалистический реализм» Андрея Синявского

«Что такое социалистический реализм», безусловно, является лучшим сочинением подпольного, доэмигранского Абрама Терца. Уже в самом этом сочетании существует явное противоречие. И писатель в своей работе доказывает это. 
Пытаясь охарактеризовать соцреализм с точки зрения исторической перспективы, Синявский рассматривает его с позиций постмодернисткого сознания, структурообразующие принципы которого «обнажают фиктивность того, что принято называть объективной реальностью». И действительно, своим эклектическим сочетанием элементов классицистического, романтического, реалистического и авангардистского (футуристического) наследия соцреализм вполне подготовил почву для постмодернизма. 
Соцреализм, в понимании Синявского, есть образ некоего «полукровки» – «полуклассическое полуискусство, не слишком социалистического совсем не реализма». В своей работе Синявский охарактеризовал этот «творческий метод» как соединение несоединимого: реалистического психологизма и социалистической теологии, героического энтузиазма и пристрастия к жизнеподобным деталям. Причем Синявский не столько осуждал соцреализм за отсутствие цельности, сколько находил в этом действительно новое качество, которое требует открытого признания и эстетического осмысления. Демонстрируя чудовищный эклектизм соцреализма, Синявский уже в то время допускал толику отстраненного эстетического любования этим эклектизмом и призывал к тому, чтобы сделать его творчески сознательным, обнажить приём сочетания несочетаемого и насладиться его гротескным, ироническим эффектом. Соцреализм, следуя советам Синявского, – это уже и есть соц-арт, один из пластов постмодернизма. Синявский, например, предлагал, чтобы после смерти Сталина эстетика сталинизма не была развенчана, а перешла в высшее, сакральное измерение. Если бы только наследники Сталина догадались объявить его вознесшимся на небо, а его останки — целительными для увечных и одержимых; если бы дети перед сном возносили бы молитвы холодным, мерцающим звездам небесного Кремля, а сам Сталин, окруженный всеобщим поклонением, наблюдал бы сверху за своим народом, не произнося ни слова в свои загадочные усы! Этот эстетический и вполне концептуальный проект Синявского позже был с блеском реализован в соцартовских, постмодернистских работах Виталия Комара и Александра Меламида, таких, как «Сталин и Музы», «Происхождение социалистического реализма» и «Однажды в детстве я видел Сталина» из серии «Ностальгический социалистический реализм» (1981–1983).

Однако, остановимся на одном очень важном моменте. Синявский в первой части работы развивает мысль о том, что идея коммунизма, которая есть цель, высшая точка соцреализма, позаимствована советской идеологией из христианства. Если бы писатель высказал подобную мысль в наше время, это ни для кого бы не стало откровением. Но тогда, в эпоху «развитого социализма», такая мысль могла показаться вполне крамольной.

«Там, в коммунизме, не будет богатых и бедных, не будет денег, войн, тюрем, границ, не будет болезней и, может быть, даже смерти. Там каждый будет есть, сколько захочет, и работать, сколько захочет, и труд вместо страданий принесет одну радость». Не напоминает ли этот коммунистический идеал картину христианского рая? 
Сама идея коммунизма была почерпнута из Евангелия. Наверное поэтому многие литературные произведения той эпохи были проникнуты духом христианства. «Во имя новой религии отдали жизнь тысячи великомучеников революции, затмивших своими страданиями, стойкостью, святостью подвиги первых христиан», - пишет А. Синявский. И тут же иронизирует: «Но не только нашу жизнь, кровь, тело отдавали мы новому богу. Мы принесли ему в жертву нашу белоснежную душу и забрызгали ее всеми нечистотами мира».5 
Трудно не согласиться с Синявским. Христианские мотивы в той или ной степени проникали во все соцреалистические произведения. Так, например, в романе М. Горького «Мать» представлен довольно подробно христианский миф о Спасителе (Павел Власов), жертвующем собой во имя всего человечества, и его матери (то есть Богородице). Другое произведение социалистического реализма — роман А. С. Серафимовича «Железный поток», рассказывающий о том, как красный командир Кожух выводит Таманскую дивизию из окружения, – подсвечено ветхозаветной мифологией, историей выхода (исхода) иудеев из Египта и обретения земли обетованной. Кожух выступает в роли Моисея, на что есть прямые указания в тексте. 
Социалистический реализм выработал собственную идеологию, согласно которой даже «в самых отдаленных веках вдумчивый писатель находит такие явления, которые считаются прогрессивными, потому что способствовали в конечном счете нашим сегодняшним победам». Даже такие великие наши предки, как Пушкин, Петр Великий, Иван Грозный «хотя и не знают слова коммунизм», но хорошо понимают, что в будущем всех нас ожидает что-то светлое, и, не уставая говорить об этом со страниц исторических произведений, постоянно радуют читателя своей поразительной дальновидностью». 
Поднимая проблему положительного героя, без которого немыслима вся предшествующая русская литература, Синявский показал однобокость этой фигуры в эпоху соцреалистического искусства. Положительный герой социалистического реализма, полностью лишенный каких бы то ни было недостатков или наделенный ими в небольшом количестве, уж слишком положителен, «причесан», т. е. полностью лишен индивидуальности. Эта «заштапмованность» и привела к тому, что в течение долгого времени в советской литературе были весьма посредственные произведения.

Если что-нибудь в социалистическом реализме от реализма прошлого – того реализма, под знаком которого развивалось искусство XIX века? Конечно же, нет. Как, впрочем, и от романтизма. «XIX столетие, - пишет Синявский, - все в поисках, в метаниях, в блужданиях с огнем и без огня, в неумении или нежелании найти себе постоянное место под солнцем, в неуверенности, в раздвоенности». Это было время «лишнего человека», жизнь которого полна «неосуществленных намерений, а судьба печальна и немного смешна». И этот «лишний человек» чужд и непонятен положительному герою новой эпохи, и если и появляются такие личности в соцреалистической литературе, то на них лежит печать отторгнутости от общества, потому что в духе времени мыслятся они, как сугубо отрицательные персонажи. 
«По своему герою, содержанию, духу социалистический реализм гораздо ближе к русскому XVIII веку, чем к XIX», т. е. к эпохе классицизма, - такой вывод делает А. Синявский. Все восемнадцатое столетие прошло под знаком «С нами Бог!» Век двадцатый тоже славит своего бога, под которым подразумевается коммунизм. Соцреалисту гораздо ближе одический стиль Державина, чем романтическая поэзия Пушкина и Лермонтова. «Литература XVIII столетия создала положительного героя, во многом похожего на героя нашей литературы: «Друг он общего добра», «Душой всех превзойти он тщится» – т. е. неустанно повышает свой морально-политический уровень, он обладает всеми добродетелями, всех поучает». Та патетика, которая была свойственна герою XVIII века, есть «эмоциональная стихия положительного героя» эпохи социалистического реализма. 
«Социалистический реализм исходит из идеального образца, которому он уподобляет реальную действительность. Наше требование – правдиво изображать жизнь в ее революционном развитии ничего другого не означает, как призыв изображать правду в идеальном освещении, давать идеальную интерпретацию реальному, писать должное как действительное. Ведь под «революционным развитием» мы имеем в виду неизбежное движение к коммунизму, к нашему идеалу, в преображающем свете которого и предстает перед нами реальность. Мы изображаем жизнь такой, какой нам хочется ее видеть и какой она обязана стать, повинуясь логике марксизма. Поэтому социалистический реализм, пожалуй, имело бы смысл назвать социалистическим классицизмом», - к такому выводу приходит А. Синявский.

Роднит социалистический реализм с классицизмом и склонность к штампу, под которым обычно мыслится стремление следовать установленным образцам. Правда, по мысли писателя, искусство не боится ничего, даже заштампованности. Вот только эклектика ему противопоказана. А соцреализм в корне своем эклектичен, поскольку «наше искусство топчется на одном месте – между недостаточным реализмом и недостаточным классицизмом». 
«Для социалистического реализма, если он действительно хочет подняться до уровня больших мировых культур и создать свою «Коммуниаду», есть только один выход – покончить с «реализмом», отказаться от жалких и все равно бесплодных попыток создать социалистическую «Анну Каренину» и социалистический «Вишневый сад». Когда он потеряет несущественное для него правдоподобие, он сумеет передать величественный и неправдоподобный смысл нашей эпохи», - пишет автор. 
За социалистическом реализмом А. Синявский не видит будущего. Будущая литература видится им совершенно в ином свете. «...я возлагаю надежду на искусство фантасмагорическое, с гипотезами вместо цели и гротеском взамен бытописания. Оно наиболее полно отвечает духу современности. Пусть утрированные образы Гофмана, Достоевского, Гойи и Шагала и самого социалистического реалиста Маяковского и многих других реалистов и не реалистов научат нас, как быть правдивыми с помощью нелепой фантазии», - так заканчивает он свою монографию. 
Можно привести немало примеров из современной русской литературы в подтверждение правоты прогноза Абрама Терца. Ограничимся одним, но весьма красноречивым. Один из студентов А. Синявского из школы-студии МХАТа, вторя своему учителю, говорил: «Я больше за Свифта, понимаете? Я больше за Булгакова, за Гоголя...» Это был неистощимый фантазер, выдумщик гротескных сюжетов Владимир Высоцкий...

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 
 
Рассмотрев трактовку А. Синявского социалистического реализма по сравнению с бытовавшей в то время общепринятой формулировкой этого художественного метода советской эпохи, мы пришли к выводу, соцреалистическая парадигма ущербна в самой своей основе. Прежде всего тому, что она сводит личность к социальной функции, а горизонты эстетического идеала ограничивает миром сугубо социальных ценностей, возводя обезличивание человека в массе в степень героической самоотверженности. Кроме того, эстетическая программа соцреализма была нацелена на «заштампованность», на определенную заданность идеологических ориентиров.

Эклектика, свойственная соцреализму, привела его к тому, что он лишился собственного лица, а стал чем-то средним между романтизмом, традиционным реализмом и классицизмом. Хотя вся терминология в теории соцреализма вопреки его нормативной, неоклассицистской сути с самого начала была вполне реалистической: говорили о типических характерах, а требовали героя, соответствующего соцреалистическому шаблону; говорили о типических обстоятельствах, а фактически сводили их к социальной «номенклатуре» персонажа; говорили о правде жизни, но беспощадно шельмовали, если она расходилась с политической догмой. 
Метажанр соцреализма, скорее всего, есть некий сплав «эпосности» (включающей в себя наряду с другими составляющими и сказочность) и «романизации», между которыми есть и точки соприкосновения, и линии несовместимости. Здесь секрет разнонаправленности тенденций внутри соцреализма – к жесткому нормативизму, с одной стороны, и к раскрепощающей романизации, с другой. Здесь и объяснение тех попыток «соединить несоединимое: положительный герой, закономерно тяготеющий к схеме, к аллегории, – и психологическая разработка характера; высокий слог, декламация — и прозаическое бытописательство; возвышенный идеал – и жизненное правдоподобие. Это приводит к самой безобразной мешанине. Персонажи мучаются почти по Достоевскому, грустят почти по Чехову, строят семейное счастье почти по Льву Толстому и в то же время, спохватившись, гаркают зычными голосами прописные истины, вычитанные из советских газет: «Да здравствует мир во всем мире!», «Долой поджигателей войны!». Это не классицизм и не реализм. Это полуклассицистическое полуискусство не слишком социалистического совсем не реализма».