Образы США и СССР в концепции мировой политики 3. Бжезинского

              Образ США у Бжезинского тесно связан с турбулентностью мировой политики. Ее усиливающаяся неопределенность трактуется им как стержневая проблема: “Угроза, с которой столкнется человечество в будущем — не советская гегемония, а глобальная анархия”. Предотвращение такого поворота событий — важнейшая миссия Америки в конце ХХ в. Поэтому США вновь должны стать мировым лидером, но в несколько ином смысле, чем это было в 1950-х годах. В предшествующие десятилетия главным пороком внешней политики США, согласно Бжезинскому, была неспособность сочетать силу (давление на других игроков) и моральное лидерство. “Превалирующей внешнеполитической линией американской демократии было колебание между чрезмерным морализмом и морально неразборчивым реализмом. В одной фазе ‘реалполитика’ восхвалялась как высшая доблесть; в другой наращивание и применение американской силы порочились как аморальные и недозволенные. Попытки соединить два эти подхода в прагматическом синтезе браковались либо как неадекватные императивам силы, либо как не отвечающие моральным обоснованиям. Но в сложном мире, где стремление к моральной легитимации оказывается источником многих политических и социальных беспорядков, невозможно ни жесткое соответствие моральным принципам, ни односторонняя фокусировка на силу. Редуцировать внешнюю политику к четкой формуле, в которой сила и принципиальность сочетались бы в точных пропорциях, столь же нереально, как поместить в капсулу сложный мир. И все же комбинация этих двух компонентов необходима, чтобы передать в исторически осмысленных терминах американскую миссию в нашем сложном мире”.

              Ситуацию, в которой оказались Соединенные Штаты в 1970-е годы, Бжезинский оценивал как весьма сложную. По его мнению, виной тому были как внешние силы, так и неблагоприятные изменения в самой Америке. К числу факторов первого рода он относил рост турбулентности мировой политики (в т.ч. динамичные изменения в странах “третьего мира”) и деструктивное поведение СССР, который, достигнув военно-политического паритета с США, использовал его для наращивания своего влияния. Однако еще более негативно, с его точки зрения, сказалась на США утрата ими морального лидерства (в частности, из-за вьетнамской войны и противодействия национально-освободительным движениям в “третьем мире”). Именно такое понимание отразилось в его мемуарах. “Во-первых, — писал Бжезинский, — я чувствовал, как важно попытаться усилить американское идеологическое влияние на мир и придать нашему мировоззрению больший исторический оптимизм. Я видел, что в предшествующие годы резко снизилась весомость американского послания миру, но я верил, что Америка, акцентируя тему прав человека, сможет вновь стать носителем надежд человечества... Я отчетливо чувствовал, что внешнеполитический курс предшествующих лет привел к предельной изоляции Америки, и боялся последствий этого для нашего общества — боялся одиночества Америки во враждебном мире”.

              Таким образом, в 1970-е годы США, в восприятии Бжезинского, были центром мировой политики, который отторгался периферией и терял свое влияние, что вело к нарастанию глобального хаоса. Преодолеть отчуждение между США и миром Бжезинский надеялся не столько путем наращивания военной силы (хотя это средство им тоже артикулировалось), сколько возвращением Америке утраченного статуса морального и идеологического лидера. Миссия США, считал он, состоит в противодействии углублению хаоса, но исполнить ее Америка может только восстановив к себе доверие других внешнеполитических игроков (прежде всего Китая и стран “третьего мира”). Либеральная идеология с ее упором на права человека как на базовую ценность виделась ему основным содержанием обновленного послания Америки миру.

              В целом, наиболее характерными чертами образа мировой политики у Бжезинского в тот период выступали:

1) америкоцентризм (США — центр мира, через соотнесение с ними описывались все остальные элементы мировой системы);

2) нарастающая турбулентность, связанная с фундаментальными технологическими, экономическими, социальными, культурными и политическими изменениями;

3) конструктивный миссионизм США, заинтересованных в предсказуемости мировой политики, в развитии международного сотрудничества и кооперации.

              Отсюда следовало, что интересы США и всего мира субстанционально совпадают, что усиление Америки, в конечном счете, на пользу остальному миру, а ее ослабление — угроза миропорядку. Мировое лидерство — моральный долг США. Никто в современном мире не может заменить их, и потому претензии других на мировое лидерство ведут к росту хаоса и непредсказуемости.

Образ СССР в работах Бжезинского

              СССР занимает в картине мира Бжезинского особое место: темы советского коммунизма и роли СССР на международной арене по частоте своего появления в его работах уступают только темам, связанным с США. С ходом лет трактовка Бжезинским СССР менялась довольно радикально — от символа тоталитарной империи зла через образ альтернативной модели индустриального общества — к образу гибнущего и неспособного развиваться хозяйственного и политического организма. Тем не менее, во всех вариациях СССР — это тот “другой”, через сопоставление с которым формируется понятие “мы”.

              Наиболее интересны для сравнения образов СССР и США две работы Бжезинского: “Политическая власть: США — СССР” и мемуары “Мощь и принцип”. Первая содержит компаративный анализ социально-экономических и политических систем двух стран. Вторая описывает сверхдержавы в контексте мировой политики — через интерпретацию их внешнеполитических курсов и роли каждой в системе международных отношений.

              “Политическая власть” была написана Бжезинским (в соавторстве с С.Хантингтоном) в 1964 г., но выраженные в ней взгляды оставались характерными для Бжезинского до середины 1980-х годов. Книга создавалась в атмосфере больших перемен. СССР жил под знаком хрущевских реформ. В США пришли к власти новые силы, символом которых стал Дж.Ф.Кеннеди. В мире развертывались процессы социальной, политической и экономической модернизации. СССР в то время (в отличие от конца 1950-х годов) не рассматривался Бжезинским как тотальный враг. Он изображался сильным внешнеполитическим противником и идеологическим конкурентом, с которым можно и нужно договариваться.

              Цель исследования Бжезинский и Хантингтон видели в поиске ответов на три вопроса: Каковы сходные и различающиеся черты советской и американской систем? В чем сильные и слабые стороны каждой из них? Увеличивается или сокращается сходство между ними?

              Авторы отказались от описания двух сверхдержав как лишенных чего-либо общего, назвав такой подход “черно-белым”. Сравнивать, подчеркивали они, можно лишь то, что имеет хоть какие-то точки соприкосновения. В данном же случае “оба правительства управляют целыми континентами; в пределах обеих стран живет множество разных народов, что часто вызывает расовые и политические трения; и в российском, и в американском обществе происходят серьезные политические и экономические перемены. В ряде аспектов обе нации придерживаются одинаковых ценностей; с исторической точки зрения обе они генетически связаны с Европой и западноевропейскими политическими системами, но не являются их частью; каждая из них видит себя специфическим воплощением универсальных принципов; наконец, и в том, и в другом государстве международные обязательства становятся все более важными в определении основных внутриполитических проблем”. Даже “политические системы СССР и США обладают множеством сходных черт: гомогенностью, единством и простотой, которых весьма недостает на европейском континенте”.

              Но с точки зрения построения когнитивной модели мировой политики образ СССР выступает у Бжезинского и Хантингтона как целиком альтернативный образу США: советская система носит идеологический (ценностный) характер, американская — инструментальный; им присущи разные способы социализации и политизации, а также массовой мобилизации. Советская система является бюрократической, американская — электоральной. Совершенно различны процессы принятия политических решений, а также отношения между управлением и политикой.

              По мнению авторов, Россия имеет давние анархические традиции, которые компенсируются сверхсильной центральной властью. Модернизацию и внешнюю европеизацию страны, отмечают они, обеспечивал квазивосточный деспотизм. Такое положение вещей сохранилось и в советский период. Ценностно-идеологическая, непрагматическая ориентация исторически свойственна России: сильная власть всегда сочеталась там с элементами идеократии. У США же совсем другие исторические корни. Власть здесь значительно более децентрализована и диффузна. Для политической системы страны на протяжении всей ее истории характерна не ценностно-рациональная, а прагматическая или целерациональная ориентация.

              В отличие от более ранних и более поздних работ Бжезинского, где история России и “неправильные” способы модернизации служат обоснованием ее настоящего или будущего неуспеха и желаемого или действительного краха, в рассматриваемой книге подчеркивается эффективность советской системы. Советское общество в описании Бжезинского и Хантингтона выглядит вполне современным, высокомобильным, высокоиндустриализованным, хотя все эти положительные черты связаны с “весьма парадоксальными методами экономической организации и социального манипулирования”. Особенность Советского Союза — в наличии у управляющей страной профессиональной партийной бюрократии “чувства единой цели”, в ее “приверженности этой цели, организационной эффективности и умении рекрутировать наиболее способных граждан, в возможности управлять процессами социализации и политизации населения, в использовании новых методов социального и политического контроля, рассчитанных на интеграцию и развитие общества”.

              Американская и советская системы казались авторам крайне устойчивыми, и они считали маловероятным изменение их ключевых параметров, таких как “структура власти, принципы подбора лидеров, роль идеологии, взаимосвязь между политической системой и индивидом”. Именно на этом основании они делали вывод, опровергавший модную в то время теорию конвергенции: “Советская и американская политические системы, каждая по-своему, весьма успешны. В силу этого они, скорее всего, не претерпят существенных изменений. Чтобы состоялась конвергенция, должна произойти значительная коррекция пути развития каждой из стран — революция с исторической точки зрения… Эволюция двух систем, а не их конвергенция, представляется нам наиболее реалистичным сценарием будущего развития”. При этом они не сомневались, что советская система, несмотря на возможную институционализацию политических изменений и введение специальных процедур смены власти, все равно останется “бюрократической олигархией”, поскольку “модернизация, экономическая рационализация и индустриализация не обязательно ведут к либерализации”.

              Анализируя реформы начала 1960-х годов в СССР, авторы отмечали, что действия реформаторов были во многом предопределены давлением догм и необходимостью жесткой дисциплины, уравновешивающей традиционную российскую тягу к анархии. “Партия опасается любого вызова своему идеологическому господству, она не потерпит ничего подобного идеологическому сосуществованию даже внутри советского общества”, — указывали Бжезинский и Хантингтон. Поэтому “дальнейшая модернизация Советского Союза, по всей видимости, будет сопровождаться попытками сохранить политическую и идеологическую монополию партийной бюрократии, а также не допустить какого-либо политически значимого или иного плюрализма... Наследие прошлого имеет свою внутреннюю силу: в этом плане поведение и требования советской бюрократии отражают специфику российской истории, ленинистской революции и сталинистской трансформации советского общества”.

               Тот же образ, но спроецированный на сферу международных отношений, просматривается и в мемуарах “Мощь и принцип”, в которых Бжезинский подчеркивает генетическую преемственность между СССР и Российской империей в области международной политики. Она проявляется, по его мнению, и как своеобразный геополитический императив России, и как схожесть в отношениях с Западом. СССР изображается сильным игроком на международной арене. Он бросает вызов. США вынуждены обороняться. Этот вызов может быть описан скорее метафорами “состязание” или “конкуренция”, чем “нападение”, ибо Советский Союз стремится не “уничтожить” Америку, а “вытеснить” ее из мировой политики, “оспорить” у нее пальму первенства в мировых делах. В каких-то вопросах он даже представляется Бжезинскому потенциальным партнером, без кооперации с которым вряд ли можно преодолеть угрозы турбулентного мира. “Американской публике важно понять долгосрочный, исторический характер советского вызова Америке. Советы с их концепцией соревнования двух систем имеют перспективное видение и следуют намеченному курсу с неподдельной настойчивостью и терпением. Американцы должны научиться у них... проводить долговременную политику активной конкуренции, без характерных для нее поворотов от истерии по поводу холодной войны к эйфории в связи с разрядкой”.

              Прогнозируя международную ситуацию конца ХХ в., Бжезинский писал: «Советско-американские отношения останутся смесью состязательных и кооперативных элементов с превалированием первых. В последние годы этого столетия соревнование между мирами двух сверхдержав, вероятно, не уменьшится; оно мотивировано слишком многими историческими, философскими и даже психологическими импульсами. Но эти отношения можно и нужно поддерживать, контролировать и делать менее острыми. С помощью осторожного управления их также можно направить в сторону большего сближения в таких вопросах, как контроль над вооружениями и региональное сдерживание, а расширение кооперативных связей способно постепенно стимулировать внутренние изменения в советской сфере влияния».

Заключение

              Итак, мы вправе констатировать, что основные составляющие образа СССР в работах Бжезинского начала 1980-х годов близки к характеристикам 1960-х годов. СССР предстает сильным внешнеполитическим игроком, олицетворяющим альтернативный по отношению к США и Западу вариант современного развития. Он является историческим конкурентом США в мировой политике, стремящимся к расширению своей сферы влияния (и, соответственно, к сокращению сферы влияния США), генетически связан со своим историческим предшественником — Российской империей — и потому отличается от США не только экономически, идеологически или политически, но также геополитически и цивилизационно. Это образ, наделяемый негативными коннотациями, но тем не менее не укладывающийся в стереотип “тотального врага”. В некоторых аспектах СССР может быть партнером.