Джереми кларксон известный британский судья разработал свой мир

Давайте задумаемся. Никто никогда  нигде не писал, что водителя, едущего  в Париж, остановила полиция и  закрыла его голым в ледяном  карцере за превышение скорости. Да и самолеты над Борнмутом не разворачивают «из-за неправильного состава воздуха».

Но прошлой осенью я оставил  машину в Гатвике, а самолет сел  в Харне. И что мне было делать? Сесть на поезд и поехать тупо в Лондон или сесть на автобус  и проехать часа три по М-25, чтобы  воссоединиться со своими колесами? Ответ, насколько я знаю, до сих пор стоит на гатвикской парковке в пятом ряду паркинга.

В результате я поехал в Париж  на Eurostar. Билет в первый класс  стоил на 2000 франков дороже, чем  на самолет. Зато поезд добирается из центра Лондона до центра Парижа на десять минут быстрее, чем Boeing.

Вы можете курить, не обращая внимания на хлопающие двери и громыхающие  тележки с напитками. У них  там квадратные колеса, что ли?

Не уверен, что в Париж стоит  так уж стремиться. Странно, что приземистое, похотливое детище барона Османа пиарит себя в качестве главного романтического «места для двоих».

Помпезности городу не занимать, но сегодня  он грязный, тупой и еще более  грубый, чем когда бы то ни было. К  тому же тут стало не так уж и  интересно. На левобережье Сены высокие арендные ставки давно вытеснили философов-леваков сартровского типа, и даже аристократия убралась в свои клубы на рю Сен-Оноре.

Все, что в итоге осталось, —  это многочисленный средний класс. Париж превращается в слоновник  без слонов. Ничего нет, кроме разве что опасения, что вас сейчас обчистят. И вы засовываете бумажник поглубже в карман.

И все же здесь не так плохо, как  в Детройте, где нельзя пройти и  тридцати метров, чтобы в вас не пальнули. И не так плохо, как в  Пуэрто-Рико. В Париже у ночи есть глаза.

Взлом авто — некогда прерогатива  южноафриканских и московских отморозков — теперь обычное дело в Париже. Оружие бедных в Европе — губка, ведро воды и «не желает ли мистер помыть машину», а в Париже — пистолет и «а ну быстро вылазь». Французы, имеющие, как и все латинские народы, любовь к правому уклону, во всем винят иммиграцию и говорят, что Париж был отличным местом, пока в него не перебралась половина Македонии. Но факт тот, что, сидя в уличном кафе и допивая второе пиво, я и сам ощутил желание что-нибудь спереть.

Это было на Монпарнасе, ничего особенного, кроме запредельного счета. Я  заплатил десять долбаных фунтов за два  поганых пива «L644» и блюдечко оливок. А в отеле меня ждал счет за прачечную — 180 фунтов. Дешевле  было купить стиральную машину в номер. Теплилась надежда, что хоть французская кухня восстановит мою веру в Париж, потому что каждый француз в душе повар.

Но и тут вышел облом! Сначала  меня пронесло от их кухни (впервые  в моей ресторанной практике!), потом  мне дали лобстера, которого убили атомной бомбой (его, видимо, выловили у атолла Муруроа)³, к тому же выловили давно. В третий раз мне принесли нечто, по вкусу похожее на копченую прямую кишку.

Так что если хотите реально оттянуться в уик-энд, забудьте про Париж. У вас там сначала стырят презервативы, а потом подадут их под видом еды. За бешеные бабки.

Сядьте лучше в поезд и  поезжайте в Брюгге. Тут можно  свободно ходить хоть в треуголке, склеенной  из долларов, можно жевать на ходу свиную колбаску и отлично, просто отлично проводить время.

 

Это произведение искусства, и оно сидит у нас на шее

 

Путешествуя, мы любуемся современной архитектурой. Эта Арка Де-фанс в Париже, это новый Рейхстаг в Берлине. Это башня Трансамерика в Сан-Франциско. И даже Купол тысячелетия.

Взять вот музей Гугенхайма в  Бильбао. Кто говорит, что он похож  на пароход, кто — на огромную стальную рыбу, третьи, с архитектурным образованием, считают, что вид музея отражает слияние портового прошлого Бильбао  и недавно развившейся в нем  тяжелой промышленности. Но суть в том, что такая фигня в городе смотрится примерно так, как смотрелся бы Тадж-Махал в Барнсли. Здание музея доминирует и над городом, и над вашим мыслительным процессом с одинаковым апломбом. Оно торчит на каждой улице, а когда его не видно из окна, оно маячит у вас в голове.

Вы бросаете недоеденную паэлью и, повинуясь неведомой силе, идете  еще и еще раз смотреть на это.

Это северное сияние. Это лунная радуга. Это метеоритный дождь и торнадо, смешанный с самым потрясающим  африканским закатом в одном. Я видел голую Кристен Скотт Томас. Поэтому я просто должен был зайти внутрь.

На самом верху — выставка Армани. Говорят, в музее Гугенхайма в Нью-Йорке она имела сокрушительный успех. Впрочем, с таким же энтузиазмом  американцы идут смотреть кино про трактор.

К сожалению, одежда меня интересует, только если в ней кто-то есть. Я  спустился этажом ниже и попал  на выставку телевизоров. Но я этого  добра навидался в Dixons, поэтому  пошел на первый этаж, где змеилась очередь в треугольный лабиринт.

Это головная боль всех строителей —  начиная от Центра Помпиду до Купола тысячелетия: чего бы такого засунуть в здание, чтобы внутри оно было интереснее, чем снаружи?

Самой успешной выставкой в Бильбао  было шоу мотоциклов. Но обычно байкерам плевать на эстетику. Они пробегут мимо выставки эпохи Ренессанса, если на той стороне их ждет Harley-Davidson.

Ну, я был просто рад снова  выйти наружу, сесть в баре и  таращить глаза на это нагромождение  из титана и золотистого известняка.

Чтобы вот это построить, пригласили трех архитекторов. Каждому дали по десять тысяч баксов и три недели, чтобы что-то придумать. Контракт достался канадцу Фрэнку Гери. Но кто заплатил за это?

Гугенхаймы заработали свои деньги на угле, но потеряли кучу бабла, когда  их шахты в Южной Америке национализировали. Сегодня семья является крупным спонсором искусства, но бюджетные денежки тоже любит. И в Бильбао они их получили — сто миллионов долларов. Но тут возникает вопрос. Каким образом Бильбао — один из самых серых и уродливых городов мира — смог выделить сто лимонов для строительства музея? В Англии города такого пошиба не могут себе позволить лишней мусорной корзины на улице, не говоря уже о строительстве современной версии Вестминстерского аббатства.

Поскольку это Испания, ответы на эти  вопросы получить сложно, У всех на телефоне стоит автооответчик: «Ушел на обед, вернусь в сентябре». В Испании, если вы чудом кого-то застали на рабочем месте, не факт, что добьетесь того, за чем пришли. Испанцы слишком заняты, чтоб работать.

Бильбао —  баскский город, и деньги на музей получены через баскскую националистическую партию. Это все хорошо, но каким образом баскские националисты получили доступ к 100 миллионам?

Я не знаю этого, но зато знаю другое. В 1999 году членство в Евросоюзе стоило британскому налогоплательщику 3,5 миллиарда фунтов. Итого получается по 60 фунтов на каждого мужчину, женщину и ребенка. И все это ушло в Испанию, чтобы та осуществляла свою программу модернизации- Ну что же, Испания уже модернизирована. Стоматологи там используют электрические машинки. Изгороди аккуратно подстрижены, а на смену верному признаку третьего мира — флюоресцентным лампам — пришли лампы энергосберегающие. Кто-то может сказать, что у них демократия всего-то четверть века. Но это довольно долгий срок. Никто ведь не говорит, что женат «всего» 25 лет.

И что они  собираются делать со всем этим баблом? Хоть я не могу этого доказать, но мне очень сильно кажется, что  за музей Гугенхайма заплатили мы с вами. И это превращает его  в британскую собственность. Как  Гибралтар.

Каким бы ужасным  ни казался нам Купол тысячелетия, мы сумели построить самое большое  здание в мире. Приезжайте к нему, но только не заходите внутрь.

 

В Стране Басков говорят на языке  смерти

Когда вы будете читать эти строки, я буду на Менорке, вы — в Турции, ваши соседи — во Флориде, а чувак в маске будет выносить из вашей гостиной телевизор.

На самом  деле бывает гораздо хуже. Вы могли  поехать в Биарриц. Когда-то это  был лучший морской курорт. Он находится  в том месте, где Франция поворачивает под прямым углом и становится Испанией. Я люблю эти берега не только за просторные пляжи с огромными валунами.

Я люблю  сам город, который несет на себе отпечаток наполеоновского шика и викторианской скромности. Здесь  находятся те самые пещеры, из которых  европейцы вышли 10 000 лет назад. Я люблю местную кухню, которая пришла из соседней Гаскони. Мне это так нравится, что я даже не замечаю ужасной погоды, которая иногда бывает в этих местах.

В конце  концов, если идет дождь, можно за полчаса  доехать до Испании, где погода лучше и где танцоры балета пытаются заколоть быка. Можно податься еще в Сан-Себастьян — город, где количество баров на душу населения больше всего в мире. Войска Веллингтона там так нажрались, что спалили город дотла.

Ну что  в том дурного? Да только одно. Этот город стоит в Стране Басков, побратиме сектора Газы, тамильских «тигров»,'1 и Пол Пота.

Мы думаем о сепаратистах из ЕТА7 как о террористах-лайт, которые взрывают бомбы на велосипедах, потому что машины для них —  это слишком дорого. Они достойны упоминания в конце выпуска новостей.

Но не тогда, когда вы в Стране Басков. Они  не шарят у вас по карманам, а  облагают всех, даже футбольных звезд, «революционным налогом». А если вы не платите, то они сожгут вашу машину, вашу жену, ваш дом, ваш бар и  всех посетителей.

''«Тигры  освобождения Тамил Илама» —  сепаратистская организация террористического  толка, действующая в Шри-Ланке.

7Euskadi Та Askatasuna (ETA) — «Отчизна басков и свобода», социалистическая радикально-террористическая  организация, борющаяся за создание независимого Баскского государства.

Именно  поэтому я отставил это невеселое  местечко и отправился на Менорку.

С тех пор  как теракты возобновились, в  них погибло около 900 человек. На каждый перекресток поставили полицейских  в форме Робокопа. В руках у них автоматы, и потеют они не от жары, а от страха. Я видал там парнишку лет девятнадцати в форме, так если бы я ему на ухо сказал «Бу!», он бы скончался от разрыва сердца. Я был там всего один день, но успел побывать на месте взрыва бомбы. Я знаю массу способов обращения с автомобилем, но никак не мог представить себе, как далеко и в сколь многих направлениях можно кого-нибудь отправить, если положить бомбу под водительское сиденье.

Не стоит  и говорить, что от водителя даже мокрого места не осталось.

В один день два трупа — до этого даже палестинцы редко доходят.

А у нас  все еще ЭТА — в конце  выпусков новостей, ну разве что  самолет с британскими туристами  задержат из-за очередного теракта, как  в Малаге на прошлой неделе.

Почему  так происходит? Да потому что мало кто в Британии понимает, чего хотят эти баски. Я вот разговаривал с Кармело Ланда — это такой местный аналог лидера ирландских радикалов. Он пространно цитировал книгу с длинным названием «Что говорить, если вы пресс-секретарь шайки террористов». Разговор шел про демократическое то, про политическое се, и признаюсь, я с ним крупно поругался. За исключением короткого периода гражданской войны Страна Басков никогда не была автономной. Их предки — пещерные люди, мимо которых прошли римляне, вандалы и вест-готы. Они утверждают, что открыли Америку и построили Непобедимую Армаду, которая потонула. Они говорят, что дали миру слово «силуэт». Согласитесь, отправить человека на Луну несколько сложнее.

Баски похожи на жителей Уэльса. Валлийцы поют. Баски поют. У басков мощные надбровные дуги. Валлийцы хорошо таскают камни. У всех басков нулевая группа крови. И те и другие проводят воинствующие кампании, требуя автономии ради сохранения языка.

Кстати, о языке. Валлийский язык страдает от недостатка гласных, но он несравним  с языком басков. Даже его название непроизносимо. Дословный перевод  «я пишу» у басков выглядит так: «Делаю в процессе написания. Ты имеешь меня». Дело осложняется еще и тем, что в алфавите басков всего три буквы — X, К и еще раз X.

Этот язык настолько сложен, что  практически все местные, даже в  горных баскских селениях, предпочитают говорить по-испански, плюясь и шепелявя.

Это безумие. Я могу понять тех, кто  сражается за свою свободу, своего бога или свою страну. Но трудно понять, как язык может стоить хоть одной жизни. И еще труднее — как баскский может стоить 900 жизней.

 

Здравый смысл рискует утонуть  в бассейне

К третьему месяцу моего путешествия  по Европе я все-таки добрался до Менорки, где солнце острое, как лазерный луч. Жара действовала на все живое настолько угнетающе, что даже у сверчков не было сил стрекотать. Оставалось только расслабляться.

Но не тут-то было. В доме, который  я снимал, был бассейн. Я считаю бассейн (после голосовой почты, разумеется) самым гениальным изобретением человека.

Как ни странно, никто не мечтает  в саду завести пруд. Пруды —  это для тех, кто считает, что  детям полезно играть с электричеством. Пруды для прудовой фауны. Каждую неделю в садовых прудах тонет очередной младенец. По с чего вы решили, что если мы уберем лилии и стрекоз, увеличим глубину и выкрасим стенки в бирюзовый цвет, то этот пруд станет безопасным, как конструктор Lego?

Однако здесь, на Менорке, пруд представлял  опасность не для младенцев, а для меня. Сверху на нем была крышка, которая строго следовала первейшему закону всего, что связано с бассейном: она не работала. Чтобы ее сдвинуть, вам требовалось поднырнуть под деревянную платформу и на глубокой стороне бассейна отжать заевший механизм. На что уходит ровно десять минут — это на девять минут и пятьдесят секунд дольше, чем ковбой Мальборо может задержать дыхание.

Пять лет назад я снимал дом  на юге Франции. Там даже бассейн  был, но на второй день нашего отпуска  мы проснулись и обнаружили, что половина воды из него куда-то делась.

Я облачился в подводный костюм инспектора Клуазо и обнаружил, что  вода уходит через дырку в днище. Не подумав, что это может быть и отверстием для фильтрации, я  заткнул его миской и пошел  загорать. Вода перестала уходить, но и насос, который проработал вхолостую восемь часов подряд, взорвался так, что слышно было, говорят, аж в самом Штутгарте.