Категория интертекстуальности в публицистическом тексте

Авторская интертекстуальность, по мнению Н. А. Фатеевой, это «способ порождения собственного текста и утверждения своей творческой индивидуальности через сложную систему отношений оппозиций, идентификаций и маркировки с текстами других авторов» (Фатеева Н.А., 1998: 25]. Таким образом, возможность установления интертекстуальных отношений автора и читателя зависит от общей культурной памяти, от общих фоновых знаний – совокупности сведений, которыми располагает тот, кто создает текст, и тот, для кого создается текст (Гюббенет И.В., 1991: 7), от уровня образованности, от читательской пресуппозиции. Для читателя, замечает Н. А. Фатеева, «всегда существует альтернатива: либопродолжать чтение, рассматривая некоторую языковую формулу лишь как фрагмент данного текста, ничем не отличающийся от других и являющийся органичной частью его синтагматического строения, либо для адекватного понимания данного текста ему необходимо обратиться к тексту-источнику, осуществив своего рода “интеллектуальный анамнез”, благодаря которому маркированный элемент в парадигматической системе текста-реципиента выступает как “смещенный и отсылающий к синтагматике исходного текста”» (Фатеева Н.А., 1998: 25). Как представляется, существует и третий путь: читатель не просто фиксирует «чужой» элемент в тексте, не отличая его от «своего» текста, а подсознательно или сознательно выделяет его и интерпретирует в соответствии с возникшими у него ассоциациями, основанными на индивидуальных переживаниях, эмоциях, на личном опыте.

Согласно концепции М. Риффатера, категория интертекстуальности представляет собой связующее звено между поверхностным и глубинным уровнями текста (Драгунова Л.Г., 1990: 55–56).

Интертекстуальность устанавливает диалогические отношения между текстами, которые заключаются в том, что элементы данного текста, т.е. «своего», вступают в отношения с элементами других текстов, т.е. «чужих», с миром действительности, с другими произведениями, которые находятся за пределами исследуемого текста, через различные лингвостилистические средства реализации (аллюзии, цитаты, реминисценции и т.д.). Пространство текста и прототекста (текста предтечи, прецедентного текста, протослова), цитирующего и цитируемого текста, образует вертикальный контекст – контекст, который подразумевает историко-филологическую и социально-культурную информацию объективно, но часто в скрытом, свернутом виде заложенную в том или ином литературном произведении.Некоторые исследователи (У. Бройх, М. Пфистер, Б.Шульте-Мидделих и мн. др.) пытались разрешить проблему функционального значения интертекстуальности – с какой целью и для достижения какого эффекта писатели обращаются к произведениям своих современников и предшественников, т.е. противопоставили интертекстуальность как литературный прием, сознательно используемый писателями, постструктуралистскому ее пониманию как фактора своеобразного «коллективного бессознательного», определяющего деятельность писателя вне зависимости от его воли, желания и сознания.

Как представляется, такой путь исследований бесперспективен, так как все попытки определить функциональное значение интертекстуальности базируются только на исследовательской интуиции, исследовательских фоновых знаниях, тезаурусе, догадках, являются еще одной интерпретацией, потому что все в этом мире истинно и одновременно ложно. Автор текста использует интертекстуальные приемы не только на сознательном, но и на бессознательном уровне. Причем автор пытается убедить в этом или, по крайней мере, стимулирует эффект спонтанности, неосознанности. Интертекстуальность, замечает А.К. Жолковский, «особенно расцвела <…> в наш рефлектирующий век, он же – век беспрецедентного преобладания средств коммуникации, знаков, изображений, кодов, simulacra» (Жолковский А.К., 1992: 18). Итак, в современных текстах, где постоянно всплывают «голоса культуры», нарочито подчеркиваются интертекстуальные связи. Заимствования и переклички в текстах были и раньше, но существование разных пластов культуры одновременно в контексте одного произведения – явление новое. Автор текста ощущает себя во всех временных пластах,  вовсех эпохах сразу. Как автора, так и читателя к такому ощущению часто «подключает» цитата.

Вопрос о цитате как особом интертекстуальном фрагменте текста связан прежде всего с современным пониманием текста в постмодернистской научной парадигме, которая отказывается от имманентного рассмотрения текста, в которой текст не существует как целостный феномен. По словам Р. Барта, «текст подлежит наблюдению не как законченный, замкнутый продукт, а как идущее на наших глазах производство, “подключение” к другим текстам, другим кодам (сфера интертекстуальности), связанное тем самым с обществом, с историей, но связанное не отношениями детерминации, а отношениями цитации» (Барт Р., 1989: 425). Постмодернистскому мироощущению, современному человеку свойственно цитатное мышление, т.е. «погруженность в культуру вплоть до полного в ней растворения. Это жизненное ощущение собственной интертекстуальности и составляет внутреннюю стилистику постмодернизма, который хаосом цитат стремится выразить свое ощущение» (Ильин И.М. 1989: 335–336). Постмодернизм, как было сказано, дает установку на «вторичность», не видит смысла в производстве новых текстов. «Натиск прошлого, – по словам У. Эко, – натиск всего до – них – сказанного, от которого уже никуда не денешься» (Эко У. 1989: 461), натиск идеологизированного мира, разочарование в нем, поскольку он только разглагольствует о вечных ценностях, а существует по принципам двойной морали, нравственности, а также побуждает к тому, чтобы отыскивать уже готовые и освоенные культурой формы и включать их в коммуникативный акт, иногда даже не делая ссылки на авторство. Вместо слова автор использует уже оформленную речевую модель из словаря культуры – цитату, оригинальную или видоизмененную.

В поэтике и стилистике различают два проявления интертекстуальности: текстовую и языковую мозаичность (по терминологии И. Арнольд). Текстовая мозаичность – это наличие в тексте цитат,реминисценций, аллюзий. Механизм их работы в целом одинаковый: эксплицитный фрагмент в тексте и имплицитно связанные с ним ассоциации (Сметанина С.И. 2002: 108).

Языковая мозаичность – это присутствие в тексте определенного функционального стиля элементов разных стилистических потенциалов, в результате чего образуются контаминированные высказывания, преодолевающие границы одного стиля (Сметанина С.И. 2002: 108), стилевые границы размываются, происходит смешение стилей. Заметим, что интертекстуальность распространяется и на обычный повседневный язык, и на тексты художественной литературы, и на тексты и язык массовой коммуникации (в том числе газетные), так как все они участвуют в формировании современной культурной парадигмы. Общефилософские категории постмодернистского мировидения являются одновременно и общеязыковыми, потому что язык продуцирует мир (языковые картины мира) и манифестирует в своих механизмах общефилософские законы, дробящиеся в культурных, идеологических, мифологических феноменах, имеющих характер дискурсивных единиц (интертекстуальность, «текст в тексте», диалогизм и т. д.).

В работе «Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века)» С. И.Сметанина, рассматривая категорию интертекстуальности в публицистических текстах, выделяет такие приемы интертекстуальности, как цитатное письмо, которое связано с текстовой мозаичностью, и интерстилевое тонирование изложения, связанное с языковым проявлением интертекстуальности.Суть цитатного письма «в интеллектуальной, моционально-оценочной, формальной переработке «чужого» текста-цитаты, осмысленного и освоенного в системе культуры и повторное использование его в качестве средства номинации по отношению к реальным ситуациям (лицам) при создании медиа-текста» (Сметанина С.И. 2002: 108). Цитатное письмо использует готовые знаки – цитаты, реминисценции, аллюзии, которые исследовательница называет прецедентными феноменами. Ю. Н.Караулов в книге «Русский язык и языковая личность» выделил специальные механизмы, обеспечивающие усвоение чужих слов говорящими и использование их в собственной речи, – прецедентные тексты, определяемые как «тексты, значимые для той или иной личности в познавательном и эмоциональном отношениях, имеющие сверхличностный характер, т.е. хорошо известные и широкому окружению данной личности, включая ее предшественников и современников, и, наконец, такие, обращение к которым возобновляется в дискурсе языковой личности» (Караулов Ю.Н.,1987: 216). Прецедентные тексты, являясьсвоего рода стереотипами мышления и оценки, принадлежат как к ценностной модели мира, так и – шире – к текстовой картине мира, понимаемой как система знаний «энциклопедического характера, которые закодированы в совокупности текстов, отражающих все аспекты познания мира человеком, данным историко-культурным сообществом» (Семенец О., 2001:179). Прецедентные тексты являются индикатором принадлежности говорящих, пишущих к определенной эпохе и ее культуре. Таким образом, смена культурных эпох и парадигм, стилей, направлений, появление новых произведений различных видов искусства влияют на набор цитат, составляющих культурное наследие языковой личности, на увеличение количества прецедентных феноменов. Особенно ярко эти тенденции проявились в современном мире, в постмодернистской культурной парадигме, которая использует технику вторичного письма, стирает границы между «высоким» и «низким», элитарным и массовым.

К прецедентным текстам относятся литературные произведения, тексты песен, рекламы, тексты политического характера, фразеологизмы, анекдоты и т.п. (например, газетные заголовки «Не газом единым».

В современных публицистических текстах проявляется, с одной стороны, тенденция к актуализации авторской точки зрения и самовыражения, а с другой – тенденция к максимальному вуалированию своей субъективности как реализация претензии на объективность изложения, для чего и используется прием игры с прецедентными феноменами. Именно ситуация “текст в тексте” демонстрирует «интертекстуальное растворение суверенной субъективности человека в текстах-сознаниях, составляющих «великий интертекст» культурной традиции» (Ильин И.П., 2001: 224–225). Автор публицистического прячется за «чужое» слово, перекладывая тем самым ответственность за публичное слово на другого автора, на другой текст, наконец, на читателя (например, заголовки «Умом «русскую идею» не понять», «Мы в ответе за тех, кого…отлучили» (ЛГ № 29, 21–27 июля 2010). «Какая красота спасёт мир?», «Кататься и саночки возить», «Униженные и обворованные» (ЛГ № 35, 8–14 сентября 2010), «Я к вам пищу…», Наш «Маленький принц» (ЛГ № 36, 15–21 сентября 2010), «Помнит Вена, помнят Хофбург и Дунай», «Небо. Сталевар. Девушка со сверлом» (ЛГ № 41, 20–26 октября 2010).№ 42–43, 27 октября – 2 ноября 2010), «Люблю тебя, приют уединённый! (ЛГ № 38, 29 сентября – 5 октября 2010), «Алиса в стране чудес», «Педагогическая трагедия», «Слесарю – слесарево?» (ЛГ № 39, 6–12 октября 2010), «Учтите наши души», «Эх, Раш, ещё Раш, ещё много, много Раш…», «О, сколько нам открытий чудных…», «Нос к носу – нос не увидать», «Под крышей Дома № 2» (ЛГ № 40, 13–19 октября 2010); прецедентное имя (например, «Ликбез от Ваньки Жукова» (ЛГ № 35, 8– 14 сентября 2010), «Где вы, новые Анискины» (ЛГ № 36, 15–21 сентября 2010), «Возвращение Иудушки» (ЛГ № 37, 22–28 сентября 2010), «Открывая русского Шекспира» (ЛГ № 42–43, 27 октября – 2 ноября 2010), «ТЭФИ – коллективный Дориан Грей» (ЛГ № 38, 29 сентября – 5 октября 2010), «Вишнёвый сад не будет продан?» (ЛГ № 39, 6–12 октября 2010). В основе механизма функционирования прецедентного феномена лежит взаимодействие нескольких частей: одна дана в цитирующем тексте; вторая содержится в сознании и памяти человека, воспринимающего текст; третья существует как образ смысла и аксиологической ценности текста-источника. В результате такого взаимодействия прецедентный феномен усложняет смысловое пространство определенного фрагмента текста, делает его семантически насыщенным, трансформирует смысл цитируемого и цитирующего текстов, порождает новые смыслы, способствует интерпретационному процессу. Для постмодернистского цитатного письма характерна замена точного, прямого наименования цитатой – готовой моделью, для которой отсылки к авторству, к имени оригинального текста не играют существенной роли. Язык современных газет отражает специфику мировосприятия своего времени. Функциональный динамизм – использование языковых единиц, находящихся на периферии литературного языка и 1ЛГ – сокращённо от названия «Литературная газета»даже за его пределами (например, в таких заголовках «Стриптиз по-домашнему» (ЛГ № 29, 21–27 июля 2010), «Халтура, ваша честь» (ЛГ № 30, 28 июля – 3 августа 2010), «В краю испуганных идиотов» (ЛГ № 39, 6–12 октября 2010), перемещение их в центр системы, а также использование в газетном тексте «высокой» лексики (например, заголовки «Зрит в корень» (ЛГ № 16–17, 28 апреля –4 мая 2010), «Куда ведут благие намерения» (ЛГ № 20, 19–25 мая 2010), «Милость к падшим» приходит со словом» (ЛГ № 21, 26 мая – 1 июня 2010) – в полной мере согласуется с постмодернистской картиной мира, формируемой в полилоге «высокой поэзии и грубой прозы жизни». Изменение стилистики современных газет приводит к тому, что тексты выполняют не только информативную и коммуникативную функции, но и экспрессивную – выразительные средства языка становятся разнообразными, и текст выражает не только мысль, но и ее оттенки.

Природа интертекстуальности позволяет заголовкам-цитатам задействовать ассоциативные, интеллектуальные поля читателя, которые приводят к смысловой множественности текста. Постмодернистский текст не имеет границ, ему свойственны внутренняя неоднозначность, многоязычие, открытость, множественность, интертекстуальность, нелинейность. Текст, по мнению Ж. Дерриды, – не объект, а карта, «имеющая свои дороги и их невидимые ответвления, подземные пути и так далее» (Скоропанова И.С., 2001:181).

Выводы

Интертекст как мультиреферентное образование - это текст, содержащий моно- и полиреферентные заимствования, складывающиеся в его внутренней структуре в разноуровневые цитатные комплексы.

Такой текст представляет собой сложный синтетический продукт длительного культурно-языкового генезиса, результат эволюции смыслов и способов их вербальной актуализации, аккумулированных лингво-когнитивным сообществом, и, одновременно, (вос)созданный коммуникантом концепт, переданный им «своими словами» как превращенными прецедентными знаками.

Референтами смыслов и знаков интертекста служат конкретные и обобщенные претексты различного охвата, восходящие к определенным жанрам и дискурсам, которые, в целом, могут быть любыми.

Как показало исследование, в широких совокупностях референтных текстов может быть выделено основное ядро, играющее роль доминантного претекста. В него входят наиболее важные и достоверно верифицируемые источники, цитаты из которых актуализируются в виде ключевых слов интертекста.

Цитаты - ключевые слова реализуют в интертексте двойную текстооб-разующую функцию: они привносят и соединяют в его содержательном пространстве сумму референтных смыслов претекстов, тем самым создавая связность и цельность самого включающего их интертекста.

Наряду с доминантным претекстом элементы интертекста способны отсылать к множеству вторичных прецедентных текстов той или иной степени эксплицитности и значимости.

 2 Способы реализации категории интертекстуальности в публицистическом тексте

2.1. Имя собственное как средство реализации интертекстуальности в публицистическом тексте

Имя собственное широко используется в качестве средства реализации категории интертекстуальности в публицистическом тексте и является в данном случае прецедентным именем.

Под прецедентным именем (ПИ) понимается индивидуальное имя, связанное или с широко известным текстом, как правило, относящимся к прецедентным или с прецедентной ситуацией, сложный знак, при употреблении которого осуществляется апелляция не собственно к денотату, а к набору дифференциальных признаков данного прецедентного имени (Захаренко и др., 1997; Красных, 1998; Гудков, 1999).