Великая Отечественная война: детские судьбы

   По крови белорусских детей статистики нет.

   Колючая проволока концлагерей перечеркнула детство тысяч детей. Вместо конфет - блины из гнилой картошки и мерзлые клубни. Вместо беззаботности детских лет - постоянный, леденящий сердце ужас при появлении фашистских надзирателей. Каждое утро после команды «Подъем!» на нарах оставалось лежать несколько исхудавших детских тел. Выживал только один из десяти малышей.

   От Великой Отечественной войны нас отделяет десятилетия. Но не подлежат забвению ее события. Тяжкое наследие войны не дает нам право забыть о погибших на поле брани и в гитлеровских застенках. И свята память о детях, которые прошли через фашистский ад. Это лишь поверхностное описание всей ситуации, которая происходила в концлагерях на территории Беларуси.

 

 

 

 

 

 

 

 

                               ГЛАВА 2. СУДЬБЫ, РОЖДЕННЫХ В НЕВОЛЕ

    По разным оценкам, в Германию для принудительных работ во время Второй мировой войны из Беларуси было вывезено 380-400 тыс. граждан. 60% из них были женщины. Жизнь есть жизнь, дети рождаются даже в нечеловеческих условиях. Но что же все таки  было с рожденными в Германии детьми восточных работниц?

   Первоначально беременных и незамужних остарбайтерок освобождали от принудительных работ в рейхе и отправляли на родину. Но в конце 1942 года ситуация изменилась. Вышло постановление «Об обхождении с беременными иностранными работницами», которое запрещало возвращение на родину беременных трудоспособных женщин с Востока. Это было вызвано недостатком рабочих рук на производствах в Германии. Заметим, что если немецкое законодательство по охране труда женщин с детьми и беременных распространялось на работниц из Болгарии, Италии, Хорватии, Словакии, Испании, Венгрии, то в отношении восточных работниц использовались лишь предписания. Основная цель этих предписаний была в как можно более долгом использовании труда беременных остарбайтерок и скорейшем их возвращении на предприятия и в сельское хозяйство. Женщины только условно освобождались от труда на 2 недели перед родами и на 6 недель после родов. На деле все было по-другому. К примеру, предписание рейхсфюрера Гиммлера от 20 марта 1943 года предусматривало обеспечение работой беременных женщин даже в роддомах.[4, с.23]

   В детях «расово опасных» восточных женщин нацисты видели угрозу чистоте арийской нации. И поэтому директивно обязывали строить отдельные роддома для остарбайтерок: с самым примитивным оборудованием, в бараках для больных остарбайтеров или на территории предприятий.

 

   Многие вообще считали, что восточным работницам не обязательно оказывать медицинскую помощь. Рейхсминистерство труда в предписаниях о создании роддомов отмечало, что «примитивные восточные народы приспособились разрождаться сами по себе, поэтому специальная помощь им не требуется. Достаточно, когда привлекаются пожилые остарбайтерки, которые уже сами рожали».

   Нацистское руководство проводило жесткие расовые проверки. Дети, рожденные от остарбайтеров, отправлялись в спецучреждения по досмотру за детьми восточных рабочих или в отдельные бараки при предприятиях. А если отцами детей были немцы или «близкие по крови» к арийцам датчане, голландцы, норвежцы, шведы, то их рассматривали как годных для онемечивания. Расовая проверка отцов входила в компетенцию начальника полиции и служб СС. Если результат был положительный, детей отнимали у матерей и воспитывали в учреждениях для детей «чистой расы», пока их не усыновляли немецкие семьи. Про происхождение детей последним ничего не говорили.

    Но позиция в отношении детей «остарбайтерок» среди руководства была неоднозначной. С одной стороны, нацисты считали, что те не имеют права на жизнь как представители низшей расы, с другой - не прочь были рассматривать их как рабочую силу в будущем. Это двоякость приводила к тому, что в роддомах и интернатах не знали, что лучше – кормить детей или обрекать на голодную смерть. Так, посещая роддом в г. Пирне, гауляйтер Верхнего Дуная Айгрубер заметил, что, получая 0,5 л молока и 1,5 куска сахара, младенцы не имеют жизненно необходимого питания и умирают. Ему тогда пояснили, что «с целью «не уронить лицо в глазах остарбайтерок» младенцы получали недостаточный, но рацион, по которому они через несколько месяцев умирали. Если нам не нужны эти дети,  есть другие методы избавления от них, без траты молока… но если мы хотим использовать их будущий потенциал на производствах, то нужно увеличивать питание».

   В сельских хозяйствах, как свидетельствует постановление по питанию детей польских и восточных работниц службы обеспечения г. Киль, «дети остарбайтеров и поляков принципиально исключаются из получения детского крахмала, детского зернового хлеба или рисового продукта, искусственного меда, какао и, всех дополнительных продуктов питания». На практике все зависело от отношения хозяев.

    Мест для содержания младенцев не хватало. Болезни и плохой медицинский уход были обычным явлением. Так, в детском доме для детей восточных  и польских работниц, которые были заняты на предприятии «Фольксваген» в Люнебурге, жертвами эпидемии фурункулеза, пищевых заболеваний стали более 300 детей. В большинстве смертельных случаев диагноз не ставился, а делалась ссылка на «слабость от рождения». Из отчета доктора предприятия Кёрбеля вытекало, что «дети, рожденные русскими, белорусскими и польскими работницами, искусственное питание практически никогда не принимают, очень быстро теряют вес и иммунитет». Списав проблему на «свойственную народам СССР идею натурального питания», администрация вообще решила не давать детям дополнительного питания. При этом возможность выкормить ребенка материнским  молоком для остарбайтерок была жестко ограничена.

    Понятно, что аборт нацисты рассматривали как оптимальный вариант в решении этих вопросов. К примеру, только за один день 3 мая 1944 года в клинике все того же завода «Фольксваген» было проведено 167 абортов!  Чтобы спасти ребенка и не разлучиться с ним, некоторые работницы скрывали беременность. Например, Нина Соловьева, угнанная из Витебска, работая на фабрике в Гамбурге, без помощи родила дочь и прятала ее в лагере. Девушки помогали, оставаясь с ребенком по очереди. Но таких выживших и освобожденных вместе с матерями детей были единицы.

      Вот красноречивый список продуктов на неделю на одного ребенка в учреждениях для детей восточных работниц (согласно постановлению рейхсзаместителя в Гамбурге по земельной и основной службе питания) [3, с.29]

Таблица 1

Продукты	Возраст 0-1 год	Возраст 1-10 лет
Хлеб	800 г пшеничной муки	1250 г белого
Мясо	-	100 г
Масло	100 г	100 г
Сахар	300 г	225 г
Суррогат чая	7 г	14 г
Цельное молоко	3,5 л	3,5 л
Картошка	2500 г	3500 г
Пищевой продукт	250 г	150 г

 

    В заключение хотелось бы еще раз подчеркнуть: безусловно, героизм солдат Великой Отечественной войны, нужно изучать. Нужно осваивать материал, который нам показывает сугубо боевые действия: ход боевых операций, партизанство, подвиги, массовое уничтожение фашистов. Но разве мы не должны упомянуть о тех, кто в эти годы столько натерпелся, столько пережил… Кому было тоже весьма нелегко… Кому пришлось многое стерпеть. Объективно вскрывая ошибки прошлого, невозможно промолчать о детях.  Без этого невозможно извлечь должных уроков из опыта войн.

ГЛАВА 3. ВОЙНА В ДЕТСКИХ ВОСПОМИНАНИЯХ

    В данной главе вашему вниманию предоставляются   детские воспоминания о Великой Отечественной войне. Некоторых просто трясет от воспоминаний о войне, ведь они потеряли не только родственников, но практически всю семью, и видели поистине страшные события. Но уходят годы, а вместе с ними и последние свидетели Великой войны.   Нам и нашим потомкам нужна правда, а настоящую правду знают только очевидцы событий. Вот, что пишут «Дети войны»   [5, с.29]

     Жукова Мария Иосифовна:

  «20 июля 1941 года немецкие оккупационные  власти издали приказ об изолировании  детей еврейской национальности  в детских учреждениях. Чтобы  вести поиск евреев по всем  правилам, в Минске работал так  называемый «антропологический  комитет», возглавляемый человеком  по фамилии Ребигер. Основными  признаками считали: неумение  правильно выговаривать букву  «р», курчавые темные волосы, нос  с горбинкой. Для детей не  было никаких скидок, еврейская  нация подлежала тотальному уничтожению.  Вместе с настоящими евреями  гибли многие граждане других  национальностей, которых по внешним  признакам принимали за лицо  еврейской национальности. С марта  1942 года они начали уничтожение  всех оставшихся в живых евреев  в гетто, а также детей, изолированных  в детских домах. По улицам  ездили так называемые «душегубки».  Это были грузовики-фургоны, устроенные  так, что во время работы  двигателя можно было направить  выхлопные газы внутрь фургона,  и все, кто там находился,  погибали от отравления этими  газами. Такая душегубка однажды  подъехала и к нашему детдому...»

 

  Ольга Скворцова. «Воспоминания о войне.»

«Создание первого  партизанского отряда, а в последствии  Первой партизанской бригады связывают  с именем Миная Филипповича Шмырёва, который до войны был директором картонной фабрики в деревне  Пудоть, а потом стал командиром партизан. Эти места - родина моей бабушки  Агриппины Васильевны Брылёвой. И  сам Минай приходился ей двоюродным братом (её мама, моя прабабушка была Шмырёвой Матрёной Алексеевной). Судьба этого человека удивительно трагична. Овдовев за год до войны, он был  отцом четверых детишек от 3 до 14 лет. Дети эти жили вместе со своей  бабушкой (по матери). Сразу же после  первых успешных вылазок партизан кто-то выдал детей немцам, и они оказались  в заложниках. Их увезли вместе с  бабушкой в Сураж и держали  в тюрьме, надеясь, что их отец Минай  придёт за ними. К тому времени Минай  уже становится легендарным Батькой  Минаем, он контролирует огромный партизанский край, о нём знают в Москве и, вроде, сам Сталин даёт ему указания. Немцы выдвигают ультиматум: или  он - или дети. За него делают выбор, к нему приставляют человека, чтобы  он «чего-нибудь не натворил», и в  итоге детей его расстреливают  в Сураже. В итоге они попадают в немецкий лагерь смерти и там  их следы теряются. Детки эти загинули, как и множество других белорусских  невинных деток. Было им: Лизе -14, Серёже - 12 , Зине - 8, Мише - 3 годика. Вероятно, это  были первые в истории войны дети-заложники. Памятник им поставлен во дворе суражской  школы. (на фотографии моя мама стоит  у памятника своим троюродным братьям и сёстрам). А сама история  стала сюжетом различных произведений: есть поэма Аркадия Кулешова 'Баллада  о четырёх заложниках' (на её слова 'Песняры' сочинили песню); есть художественный фильм 'Батька', где роль Миная играл  белорусский актёр Ю.Горобец.»

 

  Ворошень Тамара Степановна:

 «Прибыли  мы в немецкий город в Восточной  Пруссии. Рано утром нас выгнали  на площадь и заставили встать  в один ряд. Вдоль нашего  ряда ходили немцы и выбирали  себе работников. Запомнился пожилой  мужчина, солидно одетый, с тростью.  Этой тростью он приподнимал  подбородки людям, но никто  не смотрел ему в глаза. Ведь  нас продавали! Разлучали семьи!  Весь день над площадью слышны  были плач и причитания. Одна  красивая девушка держалась нашей  семьи, но ее купили одну  из первых. Как она рыдала, расставаясь с нами…»

  Валентина Медведева «Блокада. Предпоследнее  письмо.»

   «Не знаю почему, но никаких  особенных запасов продовольствия  у нас не было, а спасла нас  от смерти зелёная капуста,  которую уже под обстрелом  мама с братом собирали с  загородных огородов в районе  нынешнего Автово. Засолили целую  бочку листьев и большим подспорьем  в борьбе с голодом был столярный  клей, хранившийся в кладовке, но, к сожалению, его невозможно  можно было есть в замкнутом  пространстве. Я его ела около  окна: там был небольшой сквозняк  из окон, забитых фанерой. Я  не вставала с кровати (во  всяком случаи я не помню  себя не лежащей). Лежала я вместе  с бабушкой и жаловалась маме, что та больно колется своими  костями. В изголовье кровати  стояла большая банка, в которой  в своё время бабушка делала  квас. Однажды утром ни с того, ни с сего эта банка лопнула,  а бабушка тихо и спокойно  сказала, что она сегодня умрёт.  Так и произошло... К весне 42 года мы возвратились в свою  большую комнату, и ещё долго  из нашего окна можно было  «любоваться» мёртвыми телами, которые  были сложены в сквере, как  штабеля дров. Нам выдавали 125 грамм  хлеба. И ВСЁ. Однажды у нас  был праздничный обед. Это с  фронта приехал папа, привёз пленных  немцев и солдатский котелок  пшённой каши, две буханки хлеба  и конскую ногу. Я до сих пор помню его взгляд, которым он на нас смотрел, когда мы ели кашу. Тогда он маме сказал, что на фронте не так страшно, как здесь.»

     Ульяна Манько

  «Меня, беременную, и моих двух детей, Татьяну - 5 лет и Марию - 2 лет, в один из февральских дней 1944 г. с многими другими односельчанами немцы погнали в концлагерь, находившийся близ поселка Дерть. В пути нас не кормили, мои дети плакали от голода, и я хотела в поле собрать несколько картофелин. Увидев, что я собираю мерзлую картошку, немецкий солдат подбежал ко мне и стал ногами бить в поясницу. Я потеряла сознание, и вскоре у меня начались роды. Новорожденный на вторые сутки умер, а меня, больную, истерзанную, погнали дальше в лагерь.

  В лагере  мы жили под открытым небом,  спали прямо на снегу. Мои  дети страдали от холода и  еще больше от голода. Горячей  пищи нам не давали, а изредка  через проволоку бросали хлеб. Но желающих получить кусок  хлеба было слишком много, и  мне, больной и немощной, лишь  два раза удалось таким образом  заполучить небольшие ломтики  хлеба. Однажды я хотела собрать  веток, чтобы развести костер  и обогреть своих детей. Но  немец не дал мне этого сделать  и избил меня палкой. Так я  мучилась со своими детьми  в концлагере. Вскоре у моих  детей опухли ноги и руки. Они  кричали и плакали: «Мама, холодно! Мама, кушать!» Но я ничего не могла сделать для моих девочек. На пятый день в жизни в лагере от голода умерла моя дочь Мария, а на следующий день умерла и Татьяна.»

      Кондратенко Нина Васильевна:

«  У мамы был очень красивый голос и разных песен она знала великое множество. Под убаюкивающее мамино пение наши, измученные долгим недоеданием хилые детские организмы, удивительным образом успокаивались. И мы засыпали... Наши сны были о еде. Мы видели ту довоенную еду, которую еще помнили. Хотя вряд ли мы смогли бы когда-нибудь ее забыть, ведь еда занимала все мысли. Что бы мы не делали, чем не занимались, мозг свербила одна мысль: как бы поесть досыта какой-нибудь настоящей еды. Настоящая еда была только во сне: рассыпчатая дымящаяся картошка с настоящим коровьим молоком, настоящий жирный, наваристый борщ, сваренный на настоящей мясной косточке, настоящие котлеты и пельмени. То, что мы ели, было, в основном, суррогатами-заменителями настоящей еды: искусственный маргарин, очень низкого качества хлеб с разными примесями, всякая трава-лебеда и прочее...»

   «Школа, первый класс. Тем детям, отцы которых были на фронте, выдали по пончику. Я откусила только один кусочек и положила остальное в парту. Весь урок я просидела как во сне, совершенно не слыша то, что говорила моя любимая первая учительница, ведь запах ароматного пончика не давал мне покоя. После уроков я побежала домой. В кармане был надкушенный пончик, я несла его своим младшим братишкам Боре и Юре. Я почему-то была очень счастлива, сжимая этот кусочек выпеченного теста, и никакая сила на свете не могла бы разжать мою руку. Дверь открыла бабушка, моя любимая бабушка. Увидев в моей ручонке пончик, она сразу твердо заявила: