История исторического знания

Важное место в современных методологических дискуссиях занимает проблема соотношения и возможной комбинации микро- и макроподходов в истории. Специфика микроистории заключается вовсе не в масштабе её объектов: один и тот же объект равным образом может стать предметом и макро-, и микроисторического исследования. Дело в другом – под каким углом зрения этот объект рассматривается, т. е. в позиции наблюдателя, которую он выбирает в зависимости от своей теоретической платформы и принятой модели развертывания исторического процесса. Иными словами, специфика заключается в направлении движения исследовательской мысли: идёт ли она от настоящего к прошлому, пытаясь проследить в ретроспективе становление настоящего, т. е. мира, в котором мы живем сегодня, или же внимание обращено на само прошлое как нечто находящееся в стадии становления.

252

В последнем случае это движение направлено проспективно, вперед – от прошлого к настоящему, и исследователь ищет ответы на вопросы: какие потенциальные возможности скрывались в последовательных ситуациях исторического выбора; как и почему в этом процессе реализовывались именно те, а не иные возможности; каким именно образом субъективные представления, мысли, способности, интенции индивидов действовали в пространстве свободы, ограниченном объективными коллективными структурами, которые были созданы предшествовавшей культурной практикой. В первом ракурсе мы получаем некую одномерную проекцию прошлой реальности на траекторию развития и видим, таким образом, лишь историю в её реализованном варианте. Во втором – рассматриваем саму эту исчезнувшую реальность как бы с открытым, непредопределённым будущим, т. е. несущей в себе различные, а то и прямо противоположные потенциальные возможности – варианты развития, а значит, видим её в максимально возможном многообразии и полноте. Другими словами, на уровне микроистории можно разглядеть зародыши альтернативного развития.

В новой социокультурной истории применяется процессуальный подход к анализу форм социальной жизни и социальных групп сквозь призму их непрерывной интерпретации, поддержания или преобразования в практической деятельности взаимодействующих индивидов. Историк, который ориентируется на социокультурный подход, должен представить, как люди прошлого вели себя по отношению друг к другу в самых разных реальных ситуациях.

В более общей историографической панораме формируются направления, в которых случайность, казус выступают как привилегированный предмет исследования. Среди современных историков проявляется глубокий интерес к уникальным случаям, в которых исследователи пытаются разглядеть нечто большее: зафиксировать скрытые процессы или тенденции и так обогатить существующие представления о прошлом. Ответы на важнейшие вопросы историк ищет в анализе конкретного казуса: как человек прошлого делает свой выбор, какими мотивами он при этом руководствуется, как претворяет в жизнь свои интенции и, что особенно интересно, насколько он способен при этом проявить свою индивидуальность и в какой мере оставить на происходящем свой индивидуальный «отпечаток». Одним из интереснейших вариантов казусного подхода на ниве политической истории является анализ так называемой «истории одного события». Хорошо известна истина о том, что почти каждое событие уже мгновение спустя после того, как оно свершилось, может быть истолковано по-разному. Но сегодня, когда мы говорим об истории события, то имеем в виду и процесс его свершения, и вызванные им непосредственные реакции, и память о нём в последующей истории.

252

Часто факты обрастают легендами, им приписывают значение, которого они не имели; затем факты превращаются в миф или символ и в таком виде входят в историю. Таким образом, главную роль в формировании исторической памяти играет не столько само событие, сколько представление о нём, его мысленный образ, в который вкладывается важный для общественного сознания реальный исторический или мифический смысл.

По существу, в современной культурной истории реализуется комплексная программа обновлённой методологии истории, которую наметил ещё в 1991 г. выдающийся французский историк ЖАК ЛЕ ГОФФ, говоря об обнадеживающих перспективах развития следующих трёх направлений: истории интеллектуальной жизни, которая представляет собой изучение навыков мышления; истории ментальностей, т. е. коллективных автоматизмов обыденного сознания; истории ценностных ориентации. Эта триада идей, стереотипов и ценностей действительно позволяет охватить динамику исторического развития духовной сферы как на макро-, так и на микроуровне.

Итак, необратимые изменения, произведённые постструктурализмом в современной историографической ситуации, поставили под вопрос парадигмы социальной истории, которые сложились и доминировали в 1960–1980-е гг. Однако по-новому проблематизированные отношения общества и культуры вовсе не упраздняют понятие социального, а признание креативной роли субъективности и её определяющего значения для понимания социальной практики отнюдь не делает излишним анализ тех условий деятельности, которые принято называть надличностными.

Между тем в условиях, когда подвергается сомнению само существование социальной истории как области исторического знания, преодоление кризиса настоятельно требует предельного расширения её исследовательской перспективы. Последнее оказывается возможным в результате теоретического пересмотра самих концепций социальной структуры, культуры, индивида, которые перестают рассматриваться как некие отделённые друг от друга онтологические сущности и понимаются как взаимосвязанные аспекты, или измерения, человеческого поведения и социального взаимодействия. Те, кто спешит объявить о конце социальной истории, по существу, говорят о тех формах социально-исторического знания, которые уже уступили авансцену другим, выдвинувшимся им на смену в результате длительного и непрерывного творческого процесса – критического пересмотра концептуальных оснований и смещения исследовательской стратегии социальных историков в направлении социокультурного анализа.

253

В 1990-е гг. в результате трансформаций внутри каждой из двух версий социальной истории (социологической, направленной на выявление условий деятельности, и антропологической, разрабатывающей сферу сознания действующих лиц) появилось новое представление об исторической социальности, в которое включен сам процесс формирования социального в деятельности культурных субъектов («прагматический поворот»). Новейшая социальная история успешно присвоила социокультурный аспект изучения прошлого, сохранив позитивную составляющую своего богатого и разнообразного опыта и соответственно переосмыслив собственное содержание.

В новейшей социальной истории социальное изменение рассматривается как процесс, который включает в себя не только структурную дифференциацию и реорганизацию человеческой деятельности, но также и «реорганизацию умов» – изменения в ценностях и понятиях, т. е. некое новое сознание или новую культуру, которая видит мир с другой точки зрения. Это также подразумевает воспроизведение исторического общества как целостной динамической системы, которая, сложившись в результате деятельности многих предшествовавших поколений, задаёт условия реальной жизни и модели поведения действующим лицам и изменяется в процессе их индивидуальных и коллективных практик. Исследование механизма трансформации потенциальных причин (условий) в актуальные мотивы человеческой деятельности предполагает комплексный анализ обеих её сторон, а значит – обращение как к макроистории, выявляющей влияние общества на поведение действующих лиц и групп, так и к микроистории, позволяющей исследовать способ включения индивидуальной деятельности в коллективную и, таким образом, фиксирующей индивидуальное в социальном и социальное в индивидуальном на уровне конкретной исторической практики.

Что такое гендерная история

Проблематика новой культурной истории как истории представлений проявилась в самых разных сферах современного исторического знания. Так, например, формирование гендерной истории было непосредственно связано с рассмотренными выше общими процессами, а последующие изменения отличались ещё большей интенсивностью.

254

Гендерная история как часть нового междисциплинарного научного направления – тендерных исследований – сформировалась на Западе в конце 70-х – начале 80-х гг. XX в., хотя поиски истоков неизбежно приведут нас в 1960-е гг., когда рамках бурно развивавшегося женского движения новый импульс получило стремление придать феминистскому сознанию собственную историческую ретроспективу. Именно тогда многие молодые учёные Западной Европы и Америки стали заниматься историей женщин, обоснованно полагая, что изучение прошлого, как и анализ современности, должно опираться на информацию, касающуюся обоих полов.

В последующую четверть века история женщин пережила невероятный бум. Публикации по этой тематике получили свою постоянную рубрику в десятках научных журналов. Ежегодно стало выходить в свет множество исследований по всем периодам и регионам, а в обобщающих работах разного уровня освещались практически все вопросы, имеющие отношение к жизни женщин прошедших эпох.

До середины 1970-х гг. господствовало стремление «восстановить историческое существование женщин», написать особую «женскую историю». Приверженцам этого направления удалось раскрыть многие неизвестные страницы истории женщин самых разных эпох и народов, но такой описательный подход очень скоро обнаружил свою ограниченность. Представители другого направления, выдвинувшегося на первый план в середине 1970-х гг., пытались объяснить наличие конфликтующих интересов и альтернативного жизненного опыта женщин разных социальных категорий, опираясь на феминистские теории неомарксистского толка, которые вводили в традиционный классовый анализ фактор различия полов и определяли статус исторического лица как специфическую комбинацию индивидуальных, половых, семейно-групповых и классовых характеристик.

На рубеже 70-х и 80-х гг. XX в. обновление феминистской теории, расширение методологической базы междисциплинарных исследований, создание новых комплексных объяснительных моделей не замедлило сказаться и на облике «женской истории»: были переопределены сами понятия мужского и женского. В 1980-е гг. ключевой категорией анализа становится гендер (англ. gender – род), призванный исключить биологический и психологический детерминизм, который постулировал неизменность условий оппозиции мужского и женского начал, сводя процесс формирования и воспроизведения половой идентичности к индивидуальному семейному опыту субъекта и абстрагируясь от его структурных ограничителей и исторической специфики.

255

Различие между женскими и гендерными исследованиями определяется содержанием ключевых понятий «пол» и «гендер». Гендерные статус, иерархия и модели поведения не задаются природой, а предписываются институтами социального контроля и культурными традициями, воспроизводство же гендерного сознания на уровне индивида поддерживает сложившуюся систему отношений господства и подчинения во всех сферах. В этом контексте гендерный статус выступает как один из конституирующих элементов социальной иерархии и системы распределения власти, престижа и собственности.

Интегративный потенциал гендерных исследований не мог не привлечь тех представителей «женской истории», которые стремились не только «вернуть истории оба пола», но и восстановить целостность социальной истории. Гендерный подход быстро приобрёл множество сторонников и сочувствующих в среде социальных историков и историков культуры. В результате пересмотра концептуального аппарата и методологических принципов истории женщин родилась гендерная история, предметом исследования которой становятся гендерные отношения. Гендерные историки исходят из представления о комплексной социокультурной детерминации различий и иерархии полов и анализируют их воспроизводство в историческом контексте. При этом неизбежно изменяется общая концепция исторического развития, поскольку в неё включается и динамика гендерных отношений.

Реализация возможностей, которые открывал гендерный анализ, была бы невозможна без его адаптации с учётом специфики исторических методов исследования, без тонкой «притирки» нового инструментария к неподатливому материалу исторических источников, что потребовало от исследователей самостоятельной теоретической работы. Основные методологические положения гендерной истории в обновленном варианте были сформулированы американским историком ДЖОАН СКОТТ в программной статье «Гендер – полезная категория исторического анализа». В трактовке Дж. Скотт гендерная модель исторического анализа состоит из четырёх взаимосвязанных и несводимых друг к другу комплексов. Это, во-первых, комплекс культурных символов, которые вызывают в членах сообщества, принадлежащих к данной культурной традиции, множественные (зачастую противоречивые) образы. Во-вторых, это нормативные утверждения, которые определяют спектр возможных интерпретаций имеющихся символов и находят выражение в религиозных, педагогических, научных, правовых и политических доктринах.

256

В-третьих, это социальные институты и организации, в которые входят не только система родства, семья и домохозяйство, но и рынок рабочей силы, система образования и государственное устройство. И, наконец, четвёртый конституирующий элемент – самоидентификация личности. Так выстраивается уникальная синтетическая модель, в фундамент которой закладываются характеристики всех возможных измерений социума: системно-структурное, социокультурное, индивидуально-личностное. Последовательное развертывание этой модели во временной длительности призвано реконструировать историческую динамику в гендерной перспективе.

Введение в научный оборот новой концепции не только оживило дискуссию по методологическим проблемам истории женщин, но и выявило в ней самые «горячие» зоны. Особую остроту приобрёл вопрос о соотношении понятий класса и пола, социальной и гендерной иерархий, мифологии, истории. Решения фундаментальных проблем гендерно-исторического анализа требовали практические потребности далеко продвинувшихся конкретных исследований. Эти исследования показали, с одной стороны, многообразие ролей женщин в экономических, политических, интеллектуальных процессах, с другой – противоречивое воздействие этих процессов на их жизнь, а также выявили существенную дифференцированность индивидуального и коллективного опыта, проистекающую из взаимопересечения классовых и гендерных перегородок, социальных, этнических, конфессиональных и половых размежеваний.

В тематике гендерной истории отчётливо выделяются ключевые для её объяснительной стратегии узлы. Каждый из них соответствует определённой сфере жизнедеятельности людей прошлых эпох, роль индивидов в которой зависит от их гендерной принадлежности: «семья», «труд в домашнем хозяйстве» и «работа в общественном производстве», «право» и «политика», «религия», «образование», «культура» и др. В центре внимания оказываются важнейшие институты социального контроля, которые регулируют неравное распределение материальных и духовных благ, власти и престижа в историческом социуме, обеспечивая воспроизводство социального порядка, основанного на тендерных различиях. Особое место занимает анализ опосредованной роли гендерных представлений в межличностном взаимодействии, выявление их исторического характера и возможной динамики. Специфический ракурс и категориальный аппарат гендерных исследований определяется соответствующим пониманием природы того объекта, с которым приходится иметь дело историку, и возможной глубины познания исторической реальности.

257

Критический момент, которому предстоит определить будущее гендерной истории, состоит в решении проблемы её сближения и воссоединения с другими историческими дисциплинами. Признаки продвижения к позитивному решению этого вопроса проявляются, в частности, в том, что главные узлы проблематики гендерной истории возникают именно в точках пересечения возможных путей интеграции «истории женщин» в пространство всеобщей истории. Такие перспективы отчетливо просматриваются в историях материальной культуры и повседневности, а в последнее десятилетие – в историях частной жизни и индивида. Внимание исследователей привлекают гендерно-дифференцированные пространственные характеристики и ритмы жизнедеятельности, вещный мир и социальная среда, специфика мужских и женских коммуникативных сетей, магические черты «женской субкультуры», «мужская идеология» и др.