Падение Перуна. Становление христианства на Руси

Добрыня же собра вой, запрети грабление и абие идолы сокруши, древянии сожгоша, а каменнии, изломав, в реку вергоша; и бысть нечестивым печаль велика. Мужи и жены, видевше тое, с воплем великим и слезами просяще за ня, яко за сусчие их боги. Добрыня же насмехался, им весча: «Что, безумнии, сожалеет о тех, которые себя оборонить не могут, кую пользу

13 А. Кузьмин вы от них чаять можете». И посла всюду, объявляя, чтоб шли ко кресчению. Воробей же посадник, сын Стоянов, иже при Владимире воспитан и бе вельми сладкоречив, сей иде на торжисче и паче всех увесча. Идоша мнози, а не хотясчих креститися воини вла- чаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнозии некресчении поведаху о себе кре- счеными быти; того ради повелехом всем кресченым кресты деревянни, ово медяны и каперовы (сие видится греческое оловянны испорчено) на выю возлагати, а иже того не имут, не верити и крестити; и абие разметанную церковь паки сооружихом. И тако крестя, Путята иде ко Киеву. Сего для людие поносят новгородцев: Путята крести мечем, а Добрыня огнем».

В. JI. Янин привел очень интересные археологические параллели к татищевскому пересказу Иоакимов- ской летописи. Ориентиром для наложения служит церковь Спаса (Преображения) на Разваже улице в Неревском конце. Позднейшая каменная церковь воздвигалась на месте деревянной. И в Неревском, и в Людином конце, то есть и выше, и ниже Детинца («града») выявлены следы больших пожаров, датируемых дендрохронологическим методом как раз 989 годом, причем к этому же времени относится несколько кладов, хозяевам которых не пришлось вернуться к своим очагам.

Таким образом, в основе своей рассказ достоверен независимо от того, имеем ли мы дело с современной записью (рассказ ведется от первого лица), или с пересказом стойкого, привязанного к местности предания. Сам В. Л. Янин допускает возможность двоякого происхождения источника: ростовское и скандинавское. Последнее следует отвергнуть. Хотя в это время в Новгороде могли находиться отряды скандинавов, пришедших на службу к Владимиру, они не упоминаются в рассказе: в нем нет даже ни одного неславянского имени. Предполагать же ростовское происхождение вполне можно. Ростовское летописание было одним из наиболее ранних и богатых. В начале XIII века был известен «Летописец старый Ростовский», заметно отличавшийся от «Повести временных лет». Следы ростовского летописания обнаруживаются в других летописных сводах. Ряд ростовских летописей был в руках у Татищева. Ныне же мы ничего из этой традиции не имеем, а она могла бы многое приоткрыть в характере внутриполитической борьбы на протяжении ряда столетий.

Сам Татищев отмечает, что близкий к Иоакимов- ской летописи текст содержала рукопись, принадлежавшая одному из историков-любителей XVIII века П. Н. Крекшину (1684—1763). В рукописи этой события излагались короче, но было добавление, что идол Перуна рыдал и сопротивлялся. Обратил Татищев внимание также на одно весьма любопытное обстоятельство: нательные кресты были в употреблении только на Руси, и сказание Иоакимовской летописи давало возможное объяснение этому специфическому обычаю. Но не исключено, что параллели ему где-то могут отыскаться и в другом месте, и тогда эта особенность послужит выяснению истоков извне привносимых верований.

Из рассказа следует, что и в Новгороде и в Ростове уже были христианские общины, причем в Ростове, возможно, община пользовалась большим влиянием. Конечно, и тут и там такие общины должны были существовать, поскольку и тут и там было много выходцев с южного берега Балтики. Можно даже предположить, что направленное против христиан восстание 983 года на Балтийском Поморье вызвало отлив варягов-христиан на Восток, где христиане и язычники до сих пор уживались в основном мирно на протяжении, по крайней мере, двух поколений. Не исключено также, что в Новгороде, как и в Киеве, 983 год стал тяжелым для христиан, а до Ростова эта волна не докатилась. Так или иначе, язычество с верховным богом Перуна в Новгороде к моменту крещения пользовалось поддержкой высших городских чинов.

Примечательно, что очаг сопротивления христианству скрывался на Софийской стороне, то есть там, где находились главные административные, управленческие центры города. Сопротивление возглавил сам тысяцкий — высшее должностное лицо, представлявшее институт самоуправления. А над светской властью как бы возвышается верховный жрец. В этом тоже проявляется специфика Новгорода: в отличие от Киева здесь роль духовенства намного заметнее.

Отношение к светской и духовной власти заметно различалось у разных племен. Известно, например, что кельты больше почитали жрецов, а германцы — князей-конунгов. В самой трудной борьбе с ирландской церковью Рим, естественно, не мог отказаться от этой кельтической традиции, тогда как, скажем, Карл Великий и многие его преемники использовали германские традиции для утверждения приоритета светской власти над церковной. У славян, как уже было сказано, жреческие касты не успели сформироваться, а потому и волхвы не могли встать над князьями, по крайней мере, в эпоху военной демократии и образования ранних государственных объединений. Но на южном берегу Балтики роль жречества была явно выше, чем у континентальных славянских племен. И дело здесь, видимо, в наследовании традиций, привносимых местным неславянским населением. Адам Бременский и Гельмольд отмечают, в частности, что на острове Руй- яне (Рюгене) жреца почитали больше, чем короля. В распоряжении высшего жреца здесь находилось триста коней и триста всадников, ни экономической, ни военной потребности в которых совершенно не было. Число же «триста» возникает и в совершенно другом районе: в Малой Азии четыре кельтских племени, переселившихся туда в III веке до н. эры и сохранявших самобытность, по крайней мере, до V столетия, в качестве высшего органа управления имели совет трехсот. В кельтских монастырях, где, как сказано, численность монахов всегда была кратной двенадцати, трапезные также рассчитывались на прием 300 братьев. Так, в Банкорском монастыре братия, составлявшая 2100 человек, была разделена на семь отделений.

Параллель с Новгородом просматривается уже в том, что и здесь, на Востоке, существовал какой-то (довольно эфемерный) орган: «300 золотых поясов». Фактически он и не действовал, во всяком случае, число 300 было именно символическим, а не реальным. Но тем значительнее сама традиция, как бы пережившая реальный институт.

Выделяется Новгород и преобладанием духовной власти над светской. Князья и их посадники в свое время не смогли преодолеть влияния жречества, а позднее над теми и другими возвышается архиепископ. Нечто подобное было также, видимо, в Ростове. Во всяком случае, борьба Владимира с

Ростовом — это противоборство города чисто княжеского с боярским, претендующим на религиозное первенство.

Борьба с язычеством в северной половине Руси растянется на несколько столетий. В «Повести временных лет» упоминается о восстаниях 1024 и 1071 годов в Суздальской земле, во главе которых становятся волхвы. Правда, язычникаЛ иногда приписываются вовсе не свойственные им представления. Так, в летописном рассказе 1071 года язычники сознаются, что веруют «антихристу», который сидит в бездне. Все это повествование почти не дает материала для суждения о характере защищаемого волхвами язычества, зато указывает на наличие богомильских представлений с его дуализмом добра и зла, бога и дьявола.

В той же статье вспоминается о конфликте, происшедшем в Новгороде при Глебе Святославиче (до 1078 г.). Волхв «тзоряся акы бог, и многы прельсти, мало не всего града». «И бысть мятежь в граде, и вси яша ему веру, и хотяху погубити епископа». Князь с дружиной оказался, по существу, в изоляции, так как «людье вси идоша за волхва». По летописи, Глеб сумел перехитрить волхва: выхватив спрятанное под полой оружие, он рассек его. Люди же разошлись, поскольку выступление было, конечно, стихийным. Из самого факта этого выступления можно заключить лишь, что христианство в сознание масс еще не проникло, а язычество не имело необходимой для решительной борьбы жреческой организации.

Разумеется, еще дольше шел процесс внедрения христианства на окраинах. В сущности, в первое время речь могла идти лишь о крещении основных центров, городов, лежащих на важнейших торговых путях. Из сообщения Татищева следует, что среди торгового населения христианство утверждалось скорее, нежели у дружинников или смердов. И это по-своему закономерно. Торговым людям приходилось бывать в далеких странах, где часто язычники оказывались в неблагоприятном положении по сравнению с христианами. Даже в мусульманских городах язычники платили вдвое более высокие пошлины, чем христиане, почему русские купцы часто сказывались на восточных рынках христианами. К тому же торговые люди всегда быстрее всего отрываются от племенных корней.

Как и в Новгороде, в городе Ростове при раннем существовании церковной общины долго держалось и относительно организованное, возглавляемое волхвами язычество. Летопись глухо отмечает, что в 1091 году «волхв явися Ростове, иже вскоре погыбе». Запись, видимо, имеет в еиду какие-то волнения в самом городе. Что касается сельской округи, там язычество оставалось практически непоколебленным. Об этом свидетельствуют, в частности, жития первых ростовских епископов Исайи и Леонтия, занимавших ростовскую кафедру в конце этого столетия, а написанные не ранее второй половины XII века. Житие Авраамия, архимандрита Богоявленского монастыря в Ростове, говоря о событиях начала XII века, упоминает о почитании идола Белеса в Чудском конце самого города. Здесь важно даже указание не на почитание как таковое: и на юге Руси в конце XII века Белес был почитаем как покровитель песнотворцев. Важно, что в городе сохранялся идол языческого божества и ему продолжали поклоняться, возможно, те, кто занимался торговлей и тем или иным предпринимательством: Где-то в начале XII века по житию Константина Муромского происходило целое сражение у города Мурома между дружиной князя и «неверными людьми».

Локальный характер языческих выступлений не угрожал реставрацией старой веры на территории всего государства. Сам характер язычества у народов Восточной Европы предполагал почти исключительно оборонительный характер верований, обращенностьих вовнутрь общины. С другой стороны, и церковь не могла вести особенно активную деятельность, поскольку и здесь шла довольно острая борьба между общинами. Показательна судьба любимца Ярослава Мудрого Луки Жидяты, поставленного около 1036 года новгородским епископом. Сразу после смерти Ярослава Лука по доносу своего холопа Дудики был низведен с кафедры, отправлен в Киев, где его осудил митрополит Ефрем и где ему пришлось провести три года, видимо, под арестом. Очевидно, холоп указал на какие- то уклонения Луки от ортодоксальных верований, или, по крайней мере, на несогласие его с трактовкой христианства митрополитом Ефремом.

Не исключено, что у Ефрема были и личные причины преследовать Луку Жидяту. По всей вероятности, именно этого Ефрема намечал своим преемником первый новгородский епископ Иоаким Корсунянин. Но Ярослав решил иначе, назначив своего ставленника. Однако само назначение приходится на время, когда велись переговоры об утверждении в Киеве греческой митрополии, то есть совершался решительный поворот в церковной ориентации. Лука вернулся в Новгород после трехлетнего задержания в Киеве, видимо, потому, что Ефрем умер или был сведен с митрополии. Своего доносчика-холопа он наказал чисто по-византийски: ему отрезали нос и отрубили обе руки. Тем не менее холоп изыскал возможность бежать «в немце». Вряд ли такой побег можно было осуществить инвалиду, лишенному каких-либо средств. Следовательно, ему кто-то помогал, кто-то разделял примерно те же взгляды на трактовку достаточно важных религиозных вопросов.

В христианстве всегда существовало разное отношение к язычеству. И, конечно, проще относились к нему те направления, которые не признавали централизованной иерархии. На Руси нетерпимость к инаковерующим привносилась прежде всего византийским духовенством.

В посланиях и поучениях XI—XII веков предписываются нормы поведения, решительно отгораживающие православных не только от язычников, но и от всевозможных еретиков, включая «латинов». Князьям византийские иерархи усиленно рекомендуют воздерживаться от браков и общений с «латинами». Нельзя, однако, указать князя, который бы полностью принял эти наставления. Князья в домонгольское время брачными узами были связаны с правящими домами практически всех европейских государств и ни в коей мере не гнушались таким родством. Более того. Как было отмечено выше, они сами активно участвовали в политической и даже церковной жизни Европы.

Не проявляли особого рвения князья и в искоренении язычества у своих подданных, А без княжеских

дружин насильственная христианизация была попросту невозможна.

Как многократно отмечалось в литературе, на Руси в домонгольский период складывается своеобразное двоеверие. Суть его заключалась в том, что за язычеством и христианством сохраняются самостоятельные, достаточно обособленные сферы. Основное содержание язычества — обоготворение природы — сохраняется, и на эту область христианство, по существу, не распространяется. Оно приспосабливается к праздникам, отражающим опыт производственной сельскохозяйственной деятельности, пропитывается многими чисто языческими обрядами (масленица на стыке весны и зимы, троица в начале лета, покров осенью и т. д.). К языческим праздникам приспосабливались культы некоторых святых, в частности, вновь вводимых (смещение празднования св. Бориса и Глеба на 2 мая, вместо дат их гибели, как должно быть по традиции) 23. Вопреки настояниям византийского духовенства христианство на Руси, не разрушило локального хозяйственного опыта. В домонгольский период христианство не сумело сломить и постоянного спутника язычества — поэзию. Упоминаемый в «Слове о полку Йгореве» Боян явно пользовался большим почетом в княжеских гридницах, а запись о «земле Бояна» в Киевской Софии свидетельствует и о неоскудевающей доходности этого языческого ремесла. В Житии Феодосия рисуется обычная картина быта княжеских гридниц: несмолкаемые музыка и пение, пляски и прочие проявления «веселия». Единственно, на что мог согласиться богобоязненный Святослав (а он был именно таковым), — это делать перерыв во время посещений авторитетного старца. В самом «Слове о полку Игореве» языческие боги живут органично как неотъемлемая часть мировоззрения и поэта и его слушателей, которыми опять-таки были князья и их советники и помощники.