Религиозное сознание в современной культуре

В современном обществе представляются наиболее актуальными две функции религии как социально-культурного феномена. Это функция идеологическая, заключающаяся в консолидации некой обширной социальной группы, и функция экзистенциально- психологическая, компенсаторная. В соответствии с двумя названными функциями, религиозное сознание имеет две формы проявления: оно выступает как средство обретения культурной идентичности (осознание индивидом своей принадлежности к определенной конфессии) и как стержень мировоззрения (вера как внутреннее религиозное чувство, психическое состояние). Обе эти формы актуализируются в современном мире, имеют под собой основания в самой социальной реальности эпохи глобализации. При этом каждая из форм отвечает потребностям человеческой субъективности определенного типа.

Тип личности с преобладанием экстравертного жизненного начала тяготеет к массовым, внешним проявлениям религиозности. Само религиозное чувство для такой личности основывается на социальных потребностях и социальных эмоциях, выступает как производное от них. В несколько гротескной, но вполне адекватной форме такой тип религиозного сознания отражен Достоевским в «Легенде о Великом Инквизиторе». Тип интровертный, с преобладанием духовного начала, напротив, имеет тенденцию к переживанию мистических состояний и чувств. Разумеется, реальные конкретные субъективности сочетают в себе эти две формы в разных «модификациях» и «пропорциях».

По поводу внешних массовых форм про- явления религиозного сознания в современной литературе написано немало. Эта тема актуализируется в связи с противостоянием севера и юга, борьбой шиитов и суннитов внутри ислама. Разумеется, «внешняя» религиозность на сегодня не обязательно связана с агрессивными ее проявлениями, не всегда принимает формы борьбы и конфронтации. Она выражается, в частности, в росте числа верующих, посещающих храмы, участвующих в богослужениях. Такое происходит и в современной России. Как отмечает Д. Белл, религия переживает расцвет везде, кроме Европы (имеются в виду страны в основном западной Европы).По меньшей мере две группы причин способствуют сегодня активизации интереса к религии. Первая группа касается самого социального бытия. Экономическое, экологическое, политическое неблагополучие большинства стран мира вызывает неуверенность, страх перед будущим. Причем страхи принимают в эпоху глобальных проблем эсхатологические масштабы.

Вторая группа причин касается духовного состояния общества. Утрата идентичности, а точнее – плюрализм в понимании идентичности, характерный для эпохи постмодерна, заставляет личность обращаться к религии как универсальному способу самоидентификации. В частности, это характерно для отечественного массового сознания. Представляется, что, несмотря на все экономические и политические коллизии постперестроечных лет, именно последняя группа причин активизации религиозного сознания для нашей страны оказалась наиболее существенной. Д. Белл подчеркивает, что сейчас «прежние социальные связи разрушаются, и люди перестают понимать, во что они верят, к какой общности принадлежат, кто их друзья, а кто – враги. Поэтому в религиозной жизни братство, община или приход в большинстве случаев   оказываются важнее абстрактного символа веры».В настоящее время эти слова можно отнести и к отечественной православной религиозности. В течение долгого времени именно западное, прежде всего, протестантское христианство характеризовалось акцентами на совместное социальное действие, общение. Теперь, в силу указанных американским социологом причин, русская «воцерковленная» религиозность все больше реализуется в таких же формах.

Специфику современной цивилизации определяет не только процесс глобализации, но и индивидуализм. Индивидуализм общества потребления качественно отличается от индивидуализма эпохи Возрождения или прочих его исторических форм. Его можно характеризовать как гедонистический, обывательский, массовый. В качестве идеологической установки утверждается право на удовлетворение потребностей не какой-то особо одаренной, образованной, творческой личности (как это было в европейском Возрождении), а человека массы, о котором писал еще в начале ХХ века Х. Ортега-и-Гассет. Важно учитывать, что это продиктовано законами рынка и буржуазного способа производства в целом, а отнюдь не специфическими закономерностями современной цивилизации. Политическая и экономическая элита буржуазного общества заинтересована в конформном, легко поддающемся социальному манипулированию типе личности, ориентированной на потребление, не привыкшей и не стремящейся мыслить самостоятельно, реализовать себя в творчестве.

В то же время некоторые специфические особенности постиндустриального или информационного общества также содержат в себе предпосылки индивидуализма. К ним можно отнести, например, изменения в условиях труда (утрата его коллективного характера в силу взаимодействия с компьютером), изменения в сознании, психической жизни (усиление роли виртуальной реальности, тенденции к солипсизму), изменения в процессе общения  (переход  от  непосредственных форм к формам, опосредованным техническими приспособлениями). Это дает основание предполагать, что в недалеком будущем появится новая историческая форма индивидуализма. В свое время индивидуализм имел для всемирной истории позитивное значение. Он способствовал освобождению человека от страха перед сверхъестественным , внушал уверенность в собственных силах, в праве на счастье, чувство собственного достоинства. Надо надеяться, что это не будет утрачено и в будущем. Но сегодня, в условиях информационного общества, жизнь в основном демонстрирует издержки индивидуализма, его недостаточность. Жажда духовной близости с другим человеком и неумение ее создать часто соседствуют в нашей цивилизации с полной психологической капитуляцией перед одиночеством. Одиночество, которое в научной литературе уже назвали чумой ХХ века, – а в наступившем веке эта тенденция только усиливается, – есть прямое порождение индивидуалистических принципов и жизненных ориентаций.

Религиозное чувство в условиях индивидуалистических ценностных приоритетов становится качественно иным в сравнении с коллективистским типом культуры и массового сознания. Еще более ста лет назад В.С. Соловьев с горечью констатировал, что религиозность становится делом личного вкуса. Сегодня, в эпоху постмодерна, смешения культурных потоков, глобализации, религия превращается даже в своеобразную игру. Один из наиболее известных теоретиков феномена игры Й. Хейзинга определяет ее как «добровольное действие либо занятие, совершаемое внутри установленных границ места и времени по добровольно принятым, но абсолютно обязательным правилам с целью, заключенной в нем самом, сопровождаемое чувством напряжения и радости, а также сознанием «иного бытия», нежели «обыденная» жизнь».⁷К религии современного мира всецело подходит подобное определение. Все перечисленные компоненты и признаки игры отвечают духовному настрою типичного современного верующего.

На религиозное сознание накладывают свой отпечаток и особенности системы воспитания, получившей распространение в постиндустриальном обществе. Оптимальный процесс воспитания можно представить как диалектическое противоречие двух принципов: уважения к его объекту (обеспечения его интересов, его витальных, материальных и духовных потребностей) и требовательности к нему. В реальной практике воспитания в разные исторические эпохи чаще всего наблюдалось рассогласование этих двух принципов. В традиционном и индустриальном обществе пре- обладал жесткий, авторитарный подход к воспитанию. Иногда такой подход осуществлялся стихийно, под влиянием экономической нужды, угнетенного социального положения самих воспитателей (родителей). Иногда, особенно в среде господствующих социальных групп, жесткость воспитания обосновывалась идеологически. Например, пуританское, протестантское воспитание основывалось на всевозможных ограничениях ребенка, дисциплинарных мерах

– и это рассматривалось как долг воспитателя перед Богом. Именно такой взгляд на социализацию индивида в семье мы находим у Гегеля. «Главным моментом воспитания, – пишет он, – является дисциплина, смысл которой в том, чтобы сломить своеволие ребенка, истребить в нем чисто чувственное и природное. Не следует думать, что здесь можно обойтись добротой, ибо именно непосредственная воля действует, руководствуясь непосредственными фантазиями и прихотями, а не основаниями и представлениями. Если детям приводить основания, то им самим предоставляют возможность решить, следует ли эти основания признавать, и ставят поэтому все в зависимость от их желания… Если не воспитывать в детях чувство подчинения, вызывающее стремление стать взрослыми, в них развивается дерзость и не скромность». В целом подобный архетип взаимоотношений отцов и детей сохраняется и в современной мусульманской культуре.

В то же время в постхристианском обществе, где уровень материального благополучия достаточно высок, а идеология потребления противоречит идеологии дисциплины, наблюдается другая крайность. Воспитание ребенка становится столь свободным, что каким-либо ограничениям, тем более – наказаниям, в нем просто не остается места. Принцип уважения к ребенку нередко пони- мается как следование всем его запросам, прихотям. О такой педагогической установке Гегель пишет: «Педагогика, пользующаяся игрой как средством воспитания, принимает уже само ребяческое как нечто имеющее значимость в себе, предлагает его в качестве такового детям и снижает в их понимании серьезность дела и самих себя до ребяческой формы, которую сами дети не считают чем-то достойным внимания. Стремясь таким образом представить в глазах детей незавершенность, ощущаемую ими как завершенность, и внушить им удовлетворение ею, данная педагогика нарушает и оскверняет их собственную, истинную, лучшую потребность и порождает частью безучастность и невосприимчивость к субстанциальным отношениям духовного мира, частью презрение к людям, которые представляли им в детстве этот мир ребяческим и презренным, а затем наслаждающимся собственным  превосходством, тщеславием и самомнением». К современной педагогической ситуации эти рассуждения подходят в полной мере. Культивирование в ребенке (как впрочем и во взрослом человеке) его слабостей и недостатков вовсе не выражает его подлинных интересов – интересов совершенствования, развития задатков и способностей.

Таким образом, намечается первое противоречие религиозного сознания эпохи глобализации – противоречие традиционных форм религиозности, основанной на подчинении, субординации, и религиозности как личного чувства – представлений, основанных на либеральных ценностях и индивидуалистических установках.

Неверно было бы отождествление одной формы религиозного сознания с определенной этнической, национальной или региональной культурной средой. Недопустимо и упрощенное видение первой тенденции лишь в религии и культуре ислама, а второй – в христианском культурном пространстве. В глобализирующемся мире с постоянными миграциями населения планеты, в условиях культурной диффузии, в рамках всех конфессий преобладают толерантные типы религиозности. Это не исключает, к сожалению, наличия религиозного экстремизма и фундаментализма. Но, коль скоро население планеты Земля не ввергнуто в мировую религиозную войну, следует констатировать, что тенденция к согласию и компромиссу все же является преобладающей.

Второе противоречие религиозного сознания эпохи глобализации можно обнаружить между тенденцией к унификации сознания верующих в рамках определенной религиозной системы (в целях использования религиозной идеологии в политических интересах тех или иных господствующих социальных групп) и тенденцией к индивидуализации религиозных представлений у каждого отдельного субъекта веры. Это противоречие обостряется в современную эпоху в связи с ростом самостоятельности мышления, образованности, независимости с одной стороны и новым всплеском конформизма в связи с поисками культурной идентичности – с другой.

Оба названных противоречия отражают противоречивость самой ситуации глобализации. Она подразумевает как унифицирующие тенденции (что отвечает прямому смыслу термина «глобализация»), так и тенденции к поиску новых форм и источников разнообразия. Последняя тенденция присуща и региональным религиозным системам, включая новые или старые «периферийные» (баптисты, свидетели Иеговы, бахаисты и т.п.). Но наиболее всесторонне и плодотворно эта тенденция реализуется именно в индивидуальном сознании. Эпоха глобализации предстает, кроме всего прочего, как эпоха индивидуальных религиозных исканий, находок и потерь.

Список использованной литературы

1. Авкентьев А.В. и др. Словарь атеиста / Под общ. ред. Пиотровского М.Б., Прозорова С.М. – М.: Политиздат, 1988. – 254 с.
2. Горбунова Т.В. и др. Школьный философский словарь / Под общ. ред., сост. и вступит. ст. А.Ф. Малышевский. – М.: Просвещение: АО «Учеб. Лит.», 1995. – 399 с.
3. Жданов Н.В., Игнатенко А.А. Ислам на пороге двадцать первого века. – Политиздат, 1989. – 352 с.
4. Огарев Н.П. Избранные социально – политические и философские произведения: В 2 т. М., 1952. Т. 1., с. 691.
5. Максаковский В.П. Экономическая и социальная география мира: Учеб. для 10 кл. общеобразовательных учреждений / В.П. Максаковский. – 10 изд. – М.: Просвещение, 2002. – 350 с.: ил., карт.
6. Ницше Ф. Антихристианин / Сумерки богов – М.: - 1989. – 398с.
7. Таранов П.С. Мудрость трех тысячелетий. / Худож. Ю.Д. Федичкин. – М.: ООО «Изд. АСТ», 1998. – 736 с. с ил.
8. Философский энциклопедический словарь/ Гл. ред . Л.Ф. Ильичев, и др. – М.: Сов. Энциклопедия, 1983. – 840 с.
9. Энгельс Ф., см. Маркс К. и Энгельс Ф., Соч., т. 20, - с. 328.

Энциклопедия мистицизма: - СПб.: Изд  – во «Литера», 1996, - 680 с