Библия как литература

Художественная литература говорит на своем языке, которая надстраивается над естественным языком. Литература использует естественный язык, но лишь для того, чтобы преобразовать его в свой вторичный язык. Автор создает уникальное поле синтагматических и парадигматических отношений слов, образов, понятий своего текста.

Новая герменевтика предприняла пристальное внимание к этой особенности библейского текста. Э. Тизелтон дает прекрасный анализ этого внимания, привлекая термин Фукса «Einuerstendnis» (Э.Ч. Тизелтон, 2004, с.381)

Задача читателя, таким образом, не только дешифровать текст, но и определить, на каком языке он закодирован. Так при интерпретации Библии реализуется неадекватный подход, если реципиент навязывает тексту свой код (мы используем термин «эйзегеза»). В этом случае с  художественным текстом обращаются как с нехудожественным.

Реципиент пытается воспринять текст по уже знакомым ему канонам, но убеждается в необходимости создания нового, неизвестного ему кода. Подобное случилось соавтором данной работы, когда он увлекся Достоевским. Стиснутый рамками марксистско-ленинской идеологии, совершенно случайно прочитал в критике XIX века о христианском мировоззрении автора. После прочтения Нового Завета при попытке применить к роману Достоевского другой шифр (христианскую нравственную философию) я получил абсолютно другое сообщение, которое во многом способствовало впоследствии принятию христианского понимания мирустройства за основу своей жизни.

Затем мы приходим к необходимости не только найти код, но и попытаться «поговорить» на этом языке, вовлечься в сотворчество, дабы совместно достигать цели автора в изменении читателя. Чего и ожидает от нас Библия. (Исаия 55:11)

Семантика текста ни в коем случае не должна сводиться к сумме ее структурных единиц. Как раз такая характеристика применима к нехудожественному тексту как определяющая.  Тогда что еще несет семантическую нагрузку в структуре художественного  текста? Те отношения, в которые вступают структурные единица. Надо признать, что не набор вещественных деталей, а набор отношений, который первичен в произведении искусства и составляет  его основу, его реальность.

Художественный прием – не материальный предмет текста, а отношение. Поэтому простое вычленение метафор, эпитетов, грамматических закономерностей, особенностей синтаксиса не есть анализ художественного  текста. Все это лишь инструментарий для истинного анализа отношений, связей. Художественное произведение, взятое как целое, больше суммы составляющих ее единиц. Даже бОльшее значение самих единиц имеют внутренние связи (когезии) этих единиц. Они несут немалую часть семантики текста. Лотман указывает: «… текст есть целостный знак, и все отдельные знаки общеязыкового текста  сведены в нем до уровня элементов знака». (Лотман, 1998, с.34)

 Важным представляется здесь  добавить, что эстетическая красота  и семантическая многоплановость  достигается не иерархическими  построениями, а внутриструктурными взаимопересекающимися смысловыми связями текста. Открывая Библию можно увидеть даже механистические попытки визуализировать такие связи через систему указаний на параллельные места. Однако понятно, что параллельные ссылки даже и не претендуют на создание законченной «карты» когезий Писания. Более того, как высокохудожественный текст, Слово Божье создает для каждого читателя свои неповторимые связи, удивительным образов даже и выходя за рамки текста, протягивая их к опыту личных переживаний и вступая в диалог с его мыслями, чаяниями, вопросами.

2. ОТНОШЕНИЕ АВТОРА И ЧИТАТЕЛЯ КАК СПОСОБ

ХУДОЖЕСТВЕННОЙ КОММУНИКАЦИИ.

2.1 Итак, что же такое художественный текст? Определение – сложная научная задача. Сама природа художественного текста плохо приемлет термины.  В таких условиях отсутствия твердого научного определения понятию художественного текста логически правомерно возникновение вопроса о целесообразности  соотнесения Библии с художественным текстом в рамках научного труда. Однако реальность дает нам факт существования тождественности художественного текста даже без введения этой данности в терминологическое поле.

Для большей научной чистоты попробуем подойти с другой стороны. В каких условиях возможен акт художественной коммуникации?

Ю. М. Лотман в своем фундаментальном труде (Лотман, 1998, с. 272) выделяет четыре возможности.

1. Писатель пишет, а читатель воспринимает произведение как художественное.

2. Писатель создает текст  не как произведение искусства, но читатель воспринимает его таковым.

3. Писатель создает художественный  текст, но читатель не может  отождествить его известными  ему эстетическими структурами  и воспринимает как нехудожественный.

4. Писатель и читатель  согласны с тем, что текст нехудожественный.

Подобная классификация актов художественной коммуникации представляется весьма разумной. Попробуем осмыслить сказанное в перспективе Библейского текста Первый и последний пункт кажутся более простыми, нежели соответственно второй и третий. Четвертый пункт самый тривиальный. Подобная форма коммуникации была и во многом остается наиболее желательной для протестантского консервативного церковного интерпретатора Библии. Она допускает наименьшую читательскую ответственность. Это отношение воплощается в пресловутом принципе «читай как написано». Вариативность интерпретаций Писания и, соответственно, читательского отзыва стремится к единице, религиозная свобода в рамках деноминации – к нулю. Задача толкования Библии сводится к поиску «модели» существования церкви и идеальной христианской жизни.

В первом варианте мы видим идеальные отношения между Автором и читателем. Но для понимания сего необходимо иметь теократическую креационистскую предпосылку, чего не было у Ю. Лотмана и других исследователей эстетики и собственно литературы плеяды советского литературоведения. В силу атеистических взглядов сакральные тексты Лотман относит ко второй парадигме отношений. Включая Библию.

И хотя здесь согласиться с Лотманом трудно, все же мы вынуждены констатировать наличие конфликта де-факто. Писал ли Моисей Тору как художественный текст? Точно мы не знаем, однако должны заметить, для нас как читателей сегодня  по большому счету не важно, считал ли бытописатель свой текст художественным, ибо мы тенденциозны в восприятии этого текста. Мы не можем не  принимать во внимание тот факт, что интерпретация Библии для принятия ее как инструкции к спасению неизбежно приводит либо к долгому доказательству наставляемому, что это  законодательный источник высшего авторитета, и никакой в нем полисемии нет,  либо к использованию эстетической ценности Писания как союзника при аппеляции к личности во всей ее полноте – разуму, чувствам, эмоциям. Второй путь представляется более эффективным.

Но при таком подходе мы лицом к лицу сталкиваемся с проблемой идентификации содержании Писания. Авторитет его уже подвергается сомнению в мире в связи с существованием авторского присутствия бытописателя в Тексте. Однако, это «противоречие» легко разрешимо. Оно возникает неизбежно у любого исследователя, исходящего из предпосылки отрицания Божественной природы библейского текста. 

Ю. Лотман, как представитель атеистической школы упускает из виду, что за всяким «творцом»  сакрального текста стоит собственно Творец. Чтобы точно сделать определение о намерении Автора, нам не хватает материала и совершенства инструментария. Однако, учитывая творческий потенциал Создателя, при помощи формальной логики, возможно допустить, что весь наш Мир как акт Его творчества есть произведение искусств.

2.2        При таком общем подходе и бытописатели с их авторским богословием могут быть сведены к «элементу знака», к части замысла Того, чье Имя должно быть помещено золотым тиснением на титульном листе Библии.

 Нам необходимо видеть материалы  творческого процесса писателя, управляемого Творцом, дабы тому уже творить. Здесь стоит вспомнить о чрезвычайно дорогом мне факте как параллели: величайшие русские мастера слова признавались, что на определенном этапе творчества их герои начинали жить своей жизнью. Происходило растождествление личности автора с личностью его творения. Так, Лев Толстой зашел в тупик с генезисом Андрея Болконского в романе «Война и мир». Сей персонаж обогнал в своем развитии весь сюжет романа, всех остальных героев, он стал «декабристом» за 13 лет до восстания Декабристов… Толстому «пришлось» убить его на войне. Бог, конечно, не может «упустить» контроль, однако допускает во всей полноте проявить как героям Писания, так и бытописателям бесценный дар – их личность, их свободу воли.

Большей частью в богословии представлен статичный портрет бытописателей, тогда как даже из текста (напр. Павла) уже следует наличие у него генезиса понимания христианства. Конечно, мы не в состоянии с высокой долей вероятности оценить творческий  путь евангелистов следствие недостаточности информации. За небольшими исключениями, мы не знаем, как авторам Нового Завета приходили те или иные мысли, были ли у них «черновики», однако классическое литературоведение помогает нам поставить эти вопросы для того, чтобы сия вводная была, по меньшей мере, учитываема при интерпретации произведений НЗ и ВЗ.  Также данная тема интересна и важна при определении значения термина «богодухновенности». А что, если природа богодухновенности и вдохновения поэтического творчества (муза посетила) не имеют кардинальных различий? Если «вдохновляюсь порывно и берусь за перо» Игоря Северянина – тот же путь создания шедевра, что прошел и Матфей, и Лука?

2.3 Если принимать вышесказанное утверждение об авторстве Автора как творца искусства за рабочую гипотезу, что делает данная работа, третья парадигма имеет большее право на определение типа художественной коммуникации Библии и ее читателя. Подобную ситуацию художественной коммуникации в рамках данного исследования логичнее отнести к отношениям Бог-Автор – читатель-интерпретатор. Бог творит в высшей степени высокохудожественный текст, поражающий своей глобальностью, его значение как частного случая Творения не умаляется от этого, ибо именно через это частное, выраженное в словесных формах, Автор больше всего открывает нам красоту и смысл общего – всего Творения. Сильная сторона Его метода донесения сообщения до человечества – апелляция к способности человека воспринимать художественный мир искусства – становится для нас слабой стороной. Принимая во внимание наличие бытописателя, которого направлял Бог,  у нас есть искушение воспринимать Книгу Бога как художественный вымысел. Мы помним, что художественный текст – есть моделирование некоего мира, его основным признаком следует считать правдоподобие (а не правдивость). И на определенном этапе апологеты Библии в лице Церкви поддались на провокацию и «решили» эту проблему кардинально. Повсеместно с тех пор актуализируется Писание как ПРАВОВОЙ документ, чтобы снять подозрение в неправдивости, тексту отказано в праве быть художественным. Впоследствии в эпоху бОльших вольностей в отношении к сознанию и действительности вообще, в эпоху модернизма, а более всего – постмодернизма интерес к художественной ценности Библии реабилитируется, однако он по большей части останавливается на признании художественности не СОДЕРЖАНИЯ, но стиля Писания. Современному богословию еще предстоит определить свое отношение к художественной ценности содержания Писания, к неразрывности и взаимопроникновению, в этой связи, формы и содержания, наконец, к существованию «двойных стандартов» при оценке светской и библейской художественной прозы.

2.4. Справедливости ради необходимо отметить недостаточную осведомленность автора данной работы в разработках западного богословия. Он допускает наличие многих работ, исследующих данную тему, с которыми ему предстоит еще познакомиться.

Вышесказанное ни в коем случае не значит совершенную невежественность автора. В последнее время на территорию постсоветского пространства активно проникает богословская литература. Следует отметить интересное исследование Лиланда Райкена. Сфера интересов этого издание наиболее близка к исследуемой нами  теме. Автор ставит цель обратить наше внимание на Писание как художественный текст. Интересны примеры литературной  интерпретации некоторых фрагментов библейского текста. Довольно полно представлены характеристики художественной прозы. Автор делает попытку решить конфликт между правдоподобием художественного текста и правдивостью Писания. «”Истина” художественного текста – это реальность, осмысленная в опыте частно-человеческого переживания… истина не констатируется, но обнаруживается в событиях и действиях» (Л. Райкен, 2002, р. 19)

И конечно, исследованием Лиланда Райкена не исчерпывается наш вопрос. Синхронизация методологии анализа художественного текста с методами интерпретации Библии еще предстоит. Автор книги вплотную подобрался к осмыслению содержания Писания как художественного текста, но эта мысль выражена неясно. Чтобы решать вопросы художественности содержания Библии как единого произведения, необходимо более выпукло обозначить авторство Бога. Особенно созвучные идеи были найдены мною в последней главе книги:

«Тема откровений Бога о Себе проходит через все Писание, так что практически каждый библейский фрагмент так или иначе отвечает на вопрос: каков Бог». (Л. Райкен, 2002, с. 226) Еще одна связывающая тема Библии заимствована Ракеном у Дж. Э. Райта. Это тема деяний Божьих, объединяющая весь сюжет Библии. «Отсюда вытекает следующий вопрос: какова природа деяний Божьих, описанных в рассматриваемом фрагменте? В чем состоят и на что направлены деяния?» (Л. Райкен, 2002, с.228)

Используя тот же образный метод художественного способа изображения, можно сказать, что Библия есть в первую очередь роман о Боге, написанный им же Самим для нас. Он использовал наиболее приемлемый художественный способ передачи сообщения о Себе, чтобы сделать имманентным Свою трансцендентную сущность. Другие методы и формы не способны выразить невыразимое.

     Но гораздо более сложная ситуация возникает тогда, когда и автор, и читатель воспринимают текст как художественный, однако в совершенно разных системах кодировки. Как этого избежать? Основной инъекцией располагает герменевтика, предписывающая не строить догматических положений на основании отдельных отрывков Писания. Это, так сказать, путь превосходнейший. И целью этого пути необходимо принять другое положение герменевтики, ее наипервейший закон: «Никогда текст не может значить того, чего он не значил при написании». Представляется разумным уделить этому моменту больше внимания с привлечением феноменологии, однако в данной работе это выходит за рамки темы.