Драматургия С.Я. Маршака (двенадцать месяцев; горе-злосчастье; и т.д.)

Я - свинья, и  ты - свинья, 
Все мы, братцы, свиньи. 
Нынче дали нам, друзья, 
Целый чан ботвиньи. 
 
Мы на лавочках сидим, 
Из лоханочек едим. 
Ай-люли, 
Ай-люли, 
Из лоханочек едим!

В шутливой образной форме раскрывает Маршак смысл своей сказки так, что он и без пояснений становится ясен даже маленькому слушателю. Не сама кошка, а ее высокий расписной дом, ее угощенье, ее наряды и богатая обстановка возбуждают восхищение лицемерных и корыстных кошкиных гостей:

У нее, у кошки,  
На ногах сапожки,  
На ногах сапожки,  
А в ушах сережки, 
 
      На сапожках - 
      Лак-лак, 
      А сережки - 
      Бряк-бряк. 
 
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 
 
Выйдет кошка на прогулку  
Да пройдет по переулку,  
Смотрят люди, не дыша:  
- До чего же хороша! 
 
Да не так она сама,  
Как узорная тесьма!  
Как узорная тесьма,  
Золотая бахрома.  
Да не так ее тесьма,  
Как угодья и дома...

Потеряв домá и  угодья, кошка-погорелица теряет и своих  друзей. Уже никто не восхищается  ею, никто не зовет ни "на пирог козлиный с капустой и малиной", ни на пшено в курятнике. Бывшей барыне-кошке и ее дворнику, коту Василию, приходится бросить прежние повадки.

Вместе с бедными кошкиными  племянниками - двумя котятами - они  по-сказочному на глазах у зрителей дружно строят новый дом, "ловят в погребе мышей, дома нянчат малышей".

И теперь уже  о тете Кошке говорят по-другому:

Не угодья, не дома.  
Не узорная кайма, 
          Не сапожки, 
          Не сережки -  
Хороша она сама!

Первоначальные  варианты пьес "Кошкин дом", "Сказка про козла" и другие пьесы-сказки, предназначенные для театра "Детского городка" в Краснодаре, принадлежат к тем произведениям, с которых начиналась работа Маршака в детской литературе. Они написаны раньше "Пожара" и "Глупого мышонка". Быть может, именно эти пьесы-сказки научили Маршака занимательно строить сюжет и диалог в его первых маленьких поэмах. Недаром же в эпическом жанре он сразу оказался таким уверенным и сильным мастером. Сочиняя свои маленькие комедии, Маршак нащупывал пути к веселой, причудливой книге-игре, к тому же "Пожару". Во всяком случае, невольно приходит в голову, что стихи про пожар в пьесе "Кошкин дом", с их очень своеобразной интонацией - хотя она и опирается на знакомую всем нам народную детскую песенку - послужили подготовкой к знаменитой сказке "Пожар".

Вот строчки  из пьесы:

Тили-тили-тили-бом,  
Загорелся кошкин дом... 
 
Эй, пожарная бригада!  
К дому кошки ехать надо.  
Запрягайте десять пар,  
Едем, едем на пожар!  
Поскорей, без проволочки,  
Наливайте воду в бочки!

А в одной  из самых ранних кукольных комедий  Маршака - "Петрушка" - мы находим  элементы "Петрушки-иностранца" и "Человека рассеянного".

Однако надо сказать, что в ранних пьесах Маршак мало заботился о строгом следовании законам драматургии. Это не столько пьесы, сколько сказки в лицах. Недаром же он так и назвал их: "Сказки для чтения и представления". В первом варианте "Теремка", например, почти не было сценической интриги, да и в других маленьких комедиях Маршака интрига развертывалась слабее, чем, скажем, в "Двенадцати месяцах" или Горе-злосчастье". Сила его маленьких пьес - в характерах персонажей, в сочном, образном и всегда очень поэтичном языке, где каждое слово на счету, как это бывает в стихах.

Но даже независимо от того, как влиял театр Маршака на его стихи, а позднее - поэзия на театр - бесспорно одно: у драматургии и поэзии Маршака есть общие корни. Народная основа угадывается не только в таких стихах, как "Волга и Вазуза", написанных по мотивам русских народных сказок, но и в произведениях, более далеких от фольклорной традиции. А пьесы-сказки Маршака все без исключения прямо связаны с народной поэзией. Из нее он постоянно черпает образы, сюжеты, темы. Главное же, что более всего роднит его с фольклором, - это идейная установка. Народная сказка - создание народа-труженика. Вот почему ее любимые герои не боятся никакого труда, даже тяжелого, и в нем обретают новые силы.

Сама природа дружит в  сказке с честным работящим человеком. Она для него - открытая книга  Это яснее всего видно в  большой сценической сказке Маршака "Двенадцать месяцев". В ней совершается чудо. Падчерица, которую мачеха послала за подснежниками для королевы, видит под Новый год в лесу все двенадцать месяцев, собравшиеся у костра.

В народной сказке месяцы просто пожалели падчерицу и  подарили ей на часок весну, чтобы  она могла собрать подснежники. У Маршака все месяцы - старые знакомые падчерицы. Они помогают не праздным тунеядцам-придворным, не злой мачехе с ее дочерью, а той, кого хорошо знают в лицо, потому что видели ее то на огородных грядках, то у проруби с полными ведрами, то в лесу с вязанкой дров. Встреча в лесу королевы и падчерицы заканчивается полным торжеством падчерицы. Призрачная власть королевы перед лицом разбушевавшихся стихий оказывается бессильной. И судьба самой королевы в последний момент целиком зависит от великодушия и щедрости падчерицы. Сначала королева обещает прокатить ее в своих санях и шубку пожаловать со своего плеча, а под конец вынуждена просить шубу и сани у падчерицы. Настоящим учителем в трудную минуту оказывается простой и скромный, но бывалый солдат, а не далекий от жизни наставник королевы, который при всей своей книжной учености даже не знает общепринятых названий цветов - пион, гортензия - называет их только по-латыни - пеония альбифлора, гидрангиа опулоидес.

Параллельно с  главной линией сказки и словно бы продолжая ее, в пьесе Маршака  сталкиваются, борются между собой  две основные музыкальные темы. Это, как верно заметила В.В. Смирнова¹, тема живой, могучей народной поэзии ("Гори, гори ясно") и тема специфической, излюбленной педагогами унылой "школьной" поэзии ("Травка зеленеет, солнышко блестит..."), той самой, о которой Маршак с иронией отзывался во многих своих статьях и заметках, отвергая вялые, тягучие книжные стихи и не уставая восхищаться богатой народной поэзией, энергичным, веселым детским фольклором. Прекрасным образцом живого, непосредственного восприятия природы могут служить стихотворные заставки и самого Маршака, обрамляющие его пьесу. В поэзии народных заговоров и заклинаний он нашел ту стихийную магическую силу и таинственность, которыми проникнута сказка о двенадцати месяцах. Эти стихотворные заставки своим ладом и тоном напоминают то заклинание, то загадку, то простую детскую считалку. И все это причудливо переплетается между собой, придавая пьесе настоящую игровую веселость и сказочность:

Без коней, без  колеса 
Едет вверх на небеса 
Солнце золотое, 
Золото литое. 
Не стучит, не гремит, 
Не копытом говорит.

Лес в "Двенадцати месяцах" не чахлый, пригородный  лес - излюбленное место дачных прогулок и увеселений, а дикий, суровый  бор, который живет одновременно и своей реальной и фантастической жизнью, то наглухо запираясь стеной падающего снега от непрошеных пришельцев, то насылая на них метелицу-куреву, то щедро открывая простому и трудолюбивому человеку свои несметные богатства. Лес - со всеми его действительными и сказочными обитателями - один из равноправных персонажей пьесы Маршака. И недаром в Японии, где пьеса Маршака с успехом прошла на сцене Токийского театра "Хаюдза" ("Театр актера"), а затем с участием артистов той же труппы была экранизирована, ее хорошо знают под названием "Лес живет".

И в других своих  пьесах Маршак, как истинный сказочник, говорит всегда в причудливой и занятной форме о радости простого, умного, доброго труда. В "Сказке про козла" всю работу в доме за двух слабых стариков берет на себя веселый, ловкий и сметливый козел, да так работает, что дед с бабой не могут им нахвалиться. (Вспомним о традиционной маске Козла в русских народных представлениях. Этот "ряженый" Козел - и работник, и плясун, и песенник.) В пьесе "Теремок" все симпатии автора тоже отданы дружным, трудолюбивым обитателям теремка, между тем как весь сатирический запал направлен против его недругов, трех лесных хищников - медведя, волка и лисы, которые привыкли жить разбоем и ничего другого не хотят и не умеют делать. А в самой последней пьесе-сказке Маршака "Умные вещи", над которой он продолжал работать еще за сутки до смерти, надежным союзником честного, трудолюбивого человека становятся вещи. В добрых руках они могут творить настоящие чудеса. Но скверно и даже опасно, если "Меч - сто голов с плеч" или "Шапка-невидимка" достаются злым, чванливым, самодовольным бездельникам. К счастью, новым хозяевам никак не удается справиться с ними. Волшебные вещи вдруг теряют могущественную силу. Несмотря на все заклинания, Царю, Барину, Наследнику не удается заставить "волшебный инвентарь" служить своим корыстным интересам.

Выводя на сцену  героев народных сказок, Маршак переосмыслял сказку, заострял ее социальное содержание и, в сущности, создавал новые, совершенно самостоятельные произведения. Вот  почему не так-то легко бывает назвать  источники сказочных сюжетов Маршака. Мы уже говорили, что для пьесы "Кошкин дом" Маршак нашел опору в короткой песенке, которую многие наизусть помнят с детства. Но развивается сюжет у поэта по-своему оригинально и своеобразно. Сюжет "Двенадцати месяцев" тоже побывал во многих сказках, начиная с "Золушки". Ближе всего к пьесе Маршака народное словацкое сказание о девочке, встретившей в ночь под Новый год все двенадцать месяцев разом.

К этой сказке Маршак обращался не один раз. Сначала он по-своему рассказал про сироту Марушку для русских детей. Это был не перевод и даже не пересказ, а какая-то пересадка иноземной, хоть и родственной нам, сказки на русскую почву. Растение привилось и зажило своей жизнью, как это бывало со многими сюжетами, когда они попадали в руки настоящих поэтов, а не ремесленников-переводчиков. Но, однако же, между сказкой "Двенадцать месяцев" и пьесой расстояние не меньшее, чем между зернышком яблока и яблоней.

И дело не только в том, что фабула пьесы значительно  сложнее и персонажей в ней  гораздо больше. По сравнению с прозаической сказкой в пьесе появилась более глубокая и отчетливая идея, пронизывающая все действие от начала до конца.

Многие русские  писатели находили в русских народных сказках и сюжеты, и образы, и  мудрую мысль, и острый намек - "добрым молодцам урок". На реалистической основе сказочной поэзии они легко и вольно, с веселой свободой создавали собственные, оригинальные сказки. И Маршак в своем творчестве стремился следовать этой замечательной традиции русской поэзии. Недаром в одной из статей хорошую сказку он сравнивал по ее питательности с молоком, в котором содержится в концентрированном виде все, что нужно ребенку для здоровья и роста. Есть "витамины роста" и в народной сказке о двенадцати месяцах. Поэта здесь привлек остро намеченный конфликт между праздностью и трудолюбием. Но Маршак пошел дальше, придав ему ясно ощутимую социальную окраску. Усиливая сатирическую струю, он ввел в пьесу не существующую в словацкой сказке историю маленькой королевы и ее двора, выступив одновременно - и это с самого начала было характерно для драматургии Маршака - и в качестве доброго сказочника, и поэта-сатирика.

И еще одна драгоценная  для всякой сказки черта есть в  драматургии Маршака. Пишет ли он про добрых и злых людей, про добрых и злых зверей, про добрые и злые силы природы - всюду у него волшебное и реальное, причудливое и простое, фантастическое и обыкновенное то и дело переплетаются между собой.

В конце концов, кто такая эта маленькая взбалмошная  королева, которая пишет в указе  слово "казнить" только потому, что оно короче слова "помиловать"? Никто никогда не учил ее уважать людей, вежливо просить о чем-нибудь. Она умеет только командовать. Ведь она королева! Даже месяцы она хотела бы заставить сменяться в том порядке, в каком угодно ее величеству. Но только ли в сказочном мире встречаются такие характеры? Быть может, это просто избалованная и капризная девочка, одновременно добрая и злая, скрытная и откровенная, умеющая угадывать живую человеческую правду, но испорченная дурным воспитанием и всеобщим поклонением, привыкшая подчинять своей воле если не целое королевство, то хоть своих родных и домочадцев. Скорее всего, тут соединились сказочное и реальное, так что в маленькой капризной королеве некоторые юные читатели и зрители узнают, чего доброго, и самих себя.

Храбрый солдат Иван Тарабанов из пьесы "Горя бояться - счастья не видать", как истинно  сказочный герой, ловко упрятал  в табакерку Горе-злосчастье, но и в реальной жизни он может  заставить горе присмиреть, сам будет  бороться с ним, да и других от него защитит.

Первые пьесы-сказки Маршака только еще намечали будущие  пути. Ранние варианты "Кошкиного  дома" или "Горя бояться - счастья  не видать" относятся к новой  их редакции, как первые этюды к  законченным картинам. Но в 20-е годы при своем появлении маленькие пьесы эти сыграли большую положительную роль. Символисты затащили сказку в болото мистики и декадентщины. Добродетельные дамы-поэтессы превратили ее в елочную мишуру. И у тех, и у других сказка теряла свою подлинность, сказочные существа - национальность. А между тем, Маршак справедливо напоминал, что в старой народной сказке у гнома, кобольда и эльфа была своя родина, свой характер и даже своя профессия. В его собственных пьесах нет и следа стилизации сказки. Маршак-драматург всегда оставался на почве реальности. Правда, противопоставление добра и зла, как того требуют законы сказки, у него часто носит символический характер, но сами герои пьес Маршака не превращаются в символы. Они сохраняют верность живой действительности, хотя в то же время по-сказочному традиционны. И тут мы касаемся одной любопытной особенности драматургии Маршака. Линия поведения героев, их характеры заранее определены сказочным сюжетом: и падчерица из "Двенадцати месяцев", и храбрый солдат Иван Тарабанов из "Горя бояться - счастья не видать", да и многие другие герои маршаковских сказок действуют именно так, как им полагается по сказочной традиции. И в то же время речи и поступки их неожиданны, причудливы, вполне индивидуальны. Маршак отлично знает, насколько емки, подвижны, глубоки подлинно сказочные образы, и поэтому смело берется за их раскрытие и развитие. Вспомним простодушного царя Дормидонта из "Горя бояться - счастья не видать". Он любит всласть поесть, вдосталь напиться чаю из самовара и, перегнувшись через подлокотник трона, сыграть с придворными в шашки. А царь из "Умных вещей" в генеральских штанах, с генеральской выправкой, по-генеральски рявкает на окружающих и самодовольно мурлычет себе под нос "Боже, меня храни!" Он тоже царь сказочный, но только не из легендарных времен царя Додона, а куда более современный. Получив "Меч - сто голов с плеч", он приказывает немедленно отправить его на полигон для испытаний, чтобы тотчас приспособить к делу. Бедняга Дормидонт отродясь и не слыхивал таких слов, как полигон. Куда ему, старику, гоняться за новизной... Но и Дормидонт седьмой, и просто царь без номера, и маленькая капризная королева - все это характеры, - и характеры живые, разносторонние. В их трактовке стали возможны и веселая причуда и озорство, так же, впрочем, как и в построении сценического диалога.