Критика морали "религиозной исповеди"

Критика морали "религиозной исповеди"

      Во многих религиях существует  явление исповеди, которое включает  идею о том, что если человек  чистосердечно признается в своих  внутренних проблемах и противоречиях  постороннему человеку, то это  должно если не искупить, то  значительно облегчить душу исповедывающегося.

      Если рассмотреть для примера  католическую или православную  исповедь, то оказывается, что  этот ритуал был придуман самими  служителями культа и цель с которой он был придуман, достаточно ясна и лежит в самой основе существования религиозной официальной организации - это подчинить себе волю и душу другого человека. Очевидно, что для определённого класса людей такая духовная зависимость от "старшего" или "учителя" может приниматься вполне нормально, но если человек достаточно самостоятелен и ценит себя, как отдельную и независимую личность, то зависимость от воли другого человека может быть невыносимой.

      В книге "Братья Карамазовы" описана ситуация из жизни  молодого старца Зосимы, когда  он оказался обладателем тайны  другого человека. Таинственный  посетитель рассказывает Зосиме о том, что он хранил в себе четырнадцать лет и что составляло основную часть его скрытой внутренней жизни. У него уже была и жена и дети, а поэтому окончательное признание отражалось также и на них. Тем не менее, посетителю показалось, что Зосима - это именно тот человек, которому он может доверить свою сокровенную тайну, то есть исповедаться. Результатом этой исповеди является гибель незнакомца, причём окружающие так и не смогли поверить в то, что стало известно публично.

      Единственной причиной смерти  незнакомца, а следовательно фактически его убийцей оказался сам Зосима. Факт исповеди привёл к самоубийству незнакомца, которое также может быть названо и убийством. Именно это и толкало его убить Зосиму. Если бы он убил Зосиму, то был бы осуждён за убийство, но не убив Зосиму, оказался убитым "от него". Если бы он не рассказал своей потаённой информации, то оказался бы жив.

      В этом эпизоде очень ясно  показана вся чудовищная несостоятельность  идеи "исповеди". В данном случае  самая высшая степень проявления  такой несостоятельности выражается  в том, что такая исповедь  фактически равносильна самому  высшему преступлению - убийству. Автор  повествования в Братьях Карамазовых  особо оговаривает, что рассказывается  это в интерпретации Алёши,  а значит, вполне может содержать  определённые неточности и действительно,  после такого печального "опыта"  исповеди, старец Зосима должен  был бы вообще никогда не  принимать ни от кого исповеди. Тем не менее, оказывается,  что из этого опыта делается  совершенно абсурдный вывод о  том, что только так старец  смог найти своё "жизненное  предназначение".

      Но весь город восстал на  меня, когда похоронили его, и  даже принимать меня перестали.  Правда, некоторые, вначале немногие, а потом все больше и больше  стали воровать в истину его  показаний, и очень начали посещать  меня и расспрашивать с большим  любопытством и радостью: ибо  любит человек падение праведного  и позор его. Но я замолчал  и в скорости из города совсем  выбыл, а через пять месяцев  удостоился господом богом стать  на путь твердый и благолепный,  благословляя перст невидимый,  мне столь явно сей путь  указавший. А многострадального  раба божия Михаила памятую  в молитвах моих и до сего  дня на каждый день.

      Но по логике вещей путь  этот праведный мог быть только  полное невмешательство в жизнь  окружающих его людей, а не  то, чем стал так впоследствии  знаменит старец Зосима.

Критика искупительной жертвы "единородного сына"

      Одной из самых известных утверждений  Достоевского является фраза  о том, что невозможно построить  "всеобщего счастья", если при  этом необходимо замучить до  смерти одного единственного  ребёнка. С этим утверждениям  может согласиться большинство  людей, считающих себя истинными  христианами. Следуя этой логике, "бог отец" совершил тяжкое преступление, когда "отдал своего сына единородного" на съедение толпы с целью достижения "всеобщего блага". "Искупительная жертва Христа" является одной из центральных нравственных идей в католическом и протестантском христианстве.

      В главе "Бунт", Иван Карамазов  предоставляет Алёше вполне объективные  наблюдения из реальной жизни,  которые демонстрируют всю глубину  нравственной несостоятельности  идеи "искупительной смерти".

      В самом деле, выражаются иногда  про "зверскую" жестокость человека, но это страшно несправедливо  и обидно для зверей: зверь  никогда не может быть так  жесток как человек, так артистически, так художественно жесток. Тигр  просто грызет, рвет, и только  это и умеет. Ему и в голову  не вошло бы прибивать людей  за уши на ночь гвоздями, если  б он даже и мог это сделать.  Эти турки, между прочим, с сладострастием мучили и детей, начиная с вырезания их кинжалом из чрева матери, до бросания вверх грудных младенцев и подхватывания их на штык в глазах матерей. На глазах-то матерей и составляло главную сладость. Но вот однако одна меня сильно заинтересовавшая картинка. Представь: грудной младенчик на руках трепещущей матери, кругом вошедшие турки. У них затеялась веселая штучка: они ласкают младенца, смеются, чтоб его рассмешить, им удается, младенец рассмеялся. В эту минуту турок наводит на него пистолет в четырех вершках расстояния от его лица. Мальчик радостно хохочет, тянется ручонками, чтоб схватить пистолет, и вдруг артист спускает курок прямо ему в лицо и раздробляет ему головку... Художественно, не правда ли? Кстати, турки, говорят, очень любят сладкое.

      Ну вот живет генерал в своем поместьи в две тысячи душ, чванится, третирует мелких соседей как приживальщиков и шутов своих. Псарня с сотнями собак и чуть не сотня псарей, все в мундирах, все на конях. И вот дворовый мальчик, маленький мальчик, всего восьми лет, пустил как-то играя камнем и зашиб ногу любимой генеральской гончей. "Почему собака моя любимая охромела?" Докладывают ему, что вот дескать этот самый мальчик камнем в нее пустил и ногу ей зашиб. "А, это ты, - оглядел его генерал, - взять его!" Взяли его, взяли у матери, всю ночь просидел в кутузке, на утро чем свет выезжает генерал во всем параде на охоту, сел на коня, кругом его приживальщики, собаки, псари, ловчие, все на конях. Вокруг собрана дворня для назидания, а впереди всех мать виновного мальчика. Выводят мальчика из кутузки. Мрачный, холодный, туманный осенний день, знатный для охоты. Мальчика генерал велит раздеть, ребеночка раздевают всего донага, он дрожит, обезумел от страха, не смеет пикнуть... "Гони его!" командует генерал, "беги, беги!" кричат ему псари, мальчик бежит... "Ату его!" вопит генерал и бросает на него всю стаю борзых собак. Затравил в глазах матери, и псы растерзали ребенка в клочки!.. Генерала, кажется, в опеку взяли. Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!

      - Расстрелять! - тихо проговорил  Алеша, с бледною, перекосившеюся  какою-то улыбкой подняв взор  на брата.

      "Распятие" и "страсти Христовы" как раз и являются таким  "художественным убийством", на  которое животные просто не  способны. Но человек оказывается  значительно изобразительнее животного. Идея вдохновения чужой гибелью представленной в художественной форме является одной из самых сильных духовных основ всех направлений христианства.

      "Таинственный посетитель" называет  страшными те строчки из Нового  Завета, которые выведены Достоевским  в эпиграф. Строки эти как  он же и подчёркивает написаны не человеком, но тем, что должно быть хуже животного в своих изобразительных средствах, а именно "святым духом" или тем самым "богом отцом", который очень художественно пожертвовал своим единородным сыном для всеобщего блага.

      - Решайте же судьбу! - воскликнул  опять. 

      - Идите и объявите, - прошептал  я ему. Голосу во мне не  хватило, но прошептал я твердо. Взял я тут со стола Евангелие,  русский перевод, и показал  ему от Иоанна, глава XII, стих 24:

      "Истинно, истинно говорю вам,  если пшеничное зерно, падши  в землю, не умрет, то останется  одно, а если умрет, то принесет  много плода". Я этот стих  только-что прочитал пред его приходом.

      Прочел он: "Правда", говорит,  но усмехнулся горько: "Да, в  этих книгах, - говорит, помолчав, - ужас что такое встретишь. Под нос-то их легко совать. И кто это их писал, неужели люди?"

      - Дух святый писал, - говорю.

      - Болтать-то вам легко, - усмехнулся  он еще, но уже почти ненавистно. Взял я книгу опять, развернул  в другом месте и показал  ему к Евреям, глава X, стих 31. Прочел  он:

      "Страшно впасть в руки бога  живаго".

      Прочел он, да так и отбросил  книгу. Задрожал весь даже.

      - Страшный стих, - говорит, - нечего  сказать, подобрали.

"Кланяться", как способ нанести  нравственный удар

      Идея того, чтобы "поклониться  другому в ноги" проходит через всё произведение "Братья Карамазовы". Первый "поклон" совершила Катерина Ивановна, после того как Митя, будучи молодым офицером не взял с неё что причитается и что она пришла отдать ему за деньги. Это оказалось таким сильным ударом для него, что в первый момент он просто хотел убить себя шпагой.

      Действительно, с одной стороны,  если один человек так сильно  благодарит другого человека  за что-то, то это со стороны  может показаться простым знаком  вежливости и внимания. В случаях,  описанных в данной книге "поклон" или благодарность используются  для нанесения нравственного  удара. Катерина Ивановна так  сильно "благодарит" Митю, что  он просто ничем не может  ей ответить. Она таким жестом  демонстрирует перед ним своё  великодушие, а значит свою  силу. Очевидно, что это духовная  сила, которая используется Катериной  Ивановной в злокачественных  целях и Митя оказывается перед  ней в неоплаченном долгу.

      Он сполна возвращает ей этот  долг, когда передаёт с Алёшей "ей кланяться". Таким образом,  он может отчасти отплатить  ей свом злокачественным великодушием на её злокачественное великодушие. Удар оказывается достаточно сильным, Катерина Ивановна даже пытается представить, что сказал он то не с холодного рассудка, а на горячую голову...

      - Я пришел... - пробормотал Алеша,  путаясь, - я... он послал меня...

      Он приказал вам... кланяться, и  что больше не придет никогда... а вам кланяться. 

      - Кланяться? Он так и сказал, так и выразился? 

      - Да.

      - Мельком, может быть, нечаянно, ошибся  в слове, не то слово поставил, какое надо?

      - Нет, он велел именно, чтоб  я передал это слово: "кланяться". Просил раза три, чтоб я не  забыл передать.

      Катерина Ивановна вспыхнула.

      Старец Зосима также не нашёл  ничего лучше, чем "поклониться  в ноги" Мите, когда тот заявил  на отца "Зачем живёт такой  человек?"

      Старец шагнул по направлению  к Дмитрию Федоровичу и, дойдя  до него вплоть, опустился пред  ним на колени. Алеша подумал  было, что он упал от бессилия, но это было не то. Став на  колени, старец поклонился Дмитрию  Федоровичу в ноги полным, отчетливым, сознательным поклоном, и даже  лбом своим коснулся земли.  Алеша был так изумлен, что  даже не успел поддержать его,  когда тот поднимался. Слабая  улыбка чуть-чуть блестела на  его губах. 

      - Простите! Простите все! - проговорил  он, откланиваясь на все стороны  своим гостям.

      Дмитрий Федорович стоял несколько  мгновений как пораженный: ему  поклон в ноги - что такое? Наконец  вдруг вскрикнул: "О, боже!" и,  закрыв руками лицо, бросился  вон из комнаты.

      В данном случае "поклон" используется  опять же, как оружие великодушия,  но с другим оттенком. Имея  такую жизненную позицию, Митя  сам сознательно обрекает себя  на страдания, но именно страдания,  по мнению автора и старца Зосимы представляют собой основную жизненную ценность и вместе со "злокачественным поклоном" он поклоняется тем самым будущим страданиям, на которые обрекает себя Митя. Удар оказывается настолько силён, что Митя вынужден бежать от старца и всех окружающих его в этот момент.

      В общем случае, любое "поклонение" чему либо или кому либо наносит мощный нравственный удар. Для демонстрации того, насколько может быть силён такой нравственный удар, можно предположить на минуту, что Ленин, который как известно "живее всех живых", действительно был бы жив в те времена, когда ему поклонялись во всех коммунистических странах. Как бы он САМ отнёсся к такому "поклонению"? Очевидно, что сам бы он немедленно ушёл в пополье и стал бы готовить новую революцию против себя самого или точнее того "поклонения", которое ему оказали за его философские труды.

      Очень характерный пример преступной  нравственной сущности "поклонения" приведён в главе "Великий  инквизитор". Основой христианского  догматизма является мифологизированный  образ реального человека, который  возможно в действительности  существовал. Предположим, что  в среде католиков появляется  именно такой человек, который  описан в Новом Завете и  которому в соответствии с  основами христианства нужно  "поклоняться".