Куда скрылось живое, образное русское слово

К. И. ЧУКОВСКИЙ

 

КАНЦЕЛЯРИТ

 

Куда  скрылось живое, образное русское слово?

М. Е. Салтыков-Щедрин

 

…это  все продолжает быть удивительным именно потому, что живые люди в цвете  здоровья и силы решаются говорить языком тощим, чахлым, болезненным…

Ф. М. Достоевский

 

І

Несколько лет назад в Учпедгизе  вышло учебное пособие для  школы, где мальчиков и девочек учат писать вот таким языком:

учитывая вышеизложенное,

получив нижеследующее,

указанный период,

выдана данная справка

и даже:

«Дана в том, что для данной бригады…».

Называется книжка «Деловые бумаги», и в ней школьникам «даются  указания», как писать протоколы, удостоверения, справки, расписки, доверенности, служебные  доклады, накладные и т. д.

Я вполне согласен с составителем книжки: слова и выражения, рекомендуемые  им детворе, надобно усвоить с  малых лет, ибо потом будет  поздно. Я, например, очень жалею, что  в детстве меня не учили изъясняться  на таком языке: составить самую  простую деловую бумагу для меня воистину каторжный труд. Мне легче  исписать всю страницу стихами, чем «учитывать вышеизложенное» и «получать нижеследующее».

Правда, я лучше отрублю себе правую руку, чем напишу нелепое  древнечиновничье «дана в том» или «дана … что для данной», но что же делать, если подобные формы коробят только меня, литератора, а работники учреждений и ведомств вполне удовлетворяются ими?

Конечно, я понимаю, что при официальных  отношениях людей нельзя же обойтись без официальных выражений и  слов. По словам одного из современных  филологов, директор учреждения поступил бы бестактно, если бы вывесил официальных  приказ написанных в стиле непринужденной беседы:

«Наши женщины хорошо поработали, да и в общественной жизни себя неплохо показали. Надо их порадовать: скоро ведь 8 Марта наступит! Мы тут посоветовались и решили дать грамоты…».

Филолог убежден, что в данном случае этот стиль не имел бы никакого успеха: его сочли бы чудаковатым и  диким.

По мнению филолога, тот же приказ следовало бы составить в таких  выражениях:

«В ознаменование Международного женского дня за выдающиеся достижения в труде и плодотворную общественную деятельность вручить грамоты товарищам…».

Возможно, что филолог и прав: должен же существовать официальный  язык в государственных документах, в дипломатических нотах, а реляциях военного ведомства.

«Вряд ли было бы уместно, - пишет Т. Г. Винокур, - если, скажем, доверенность на получение зарплаты мы написали бы, игнорируя обычную, точную, удобную для бухгалтерской отчетности формулу: «Я, нижеподписавшийся, доверяю получить причитающуюся мне зарплату за первую половину такого-то месяца такому-то»,

так:

«Пусть такому-то отдадут мою  зарплату. Он как будто человек  честный и, надеюсь, денег моих не растратит».

И, конечно, никто не требует, чтобы  казенная бумага о дровах писалась вот таким «поэтическим» стилем:

«Архангельскому комбинату, расположенном  на берегах полноводной красавицы  Двины.

Просим отгрузить 1000 кубометров древесины, пахнущей вековым сосновым бором».

В деловых официальных бумагах  такие потуги на цветистую нарядную речь были бы только смешны, тем более  что и «полноводная красавица  Двина» и «вековой сосновый бор» - такие  же пошлые, стертые штампы, как и  любая формула чиновничьей речи.

Официальные люди, находящиеся в  официальных отношениях друг с другом, должны пользоваться готовыми формами  речи, установленными для них давней традицией.

Профессор А. А. Реформатский напоминает читателям, что в таких канцелярских жанрах, как доверенности, акты о приемке и списании, нотариальные акты, заявления в судебные органы, «не очень-то можно вольничать словом», а «извольте писать согласно принятой форме».

Когда судья всякий раз произносит одну и ту же формулу: «Суд признал, что иск Иванова к Петрову подлежит удовлетворения (или подлежит отклонению)», он не может не применять этих штампов, потому что (это признают филологи) «такова традиция, черпающая свои силы в некоторых основных законах всякой социальной жизни, каждая сфера которой создает для себя особые и специфические средства выражения… Незаменимы на своем месте (но только на своем месте! – К. Ч.) все эти расхожие штампы вроде «прийти к соглашению», «прийти к убеждению», «во избежание», «налагать взыскание» и проч. Все дело в том, чтобы эти штампы действитель стояли там, где нужно».

В самом деле, представьте себе, что ваша жена, беседуя с вами о домашных делах, заговорит вот  таким языком.

«Я ускоренными темпами, – скажет она, – обеспечила восстановление надлежащего порядка на жилой площади, а также в предназначенном для приготовления пищи подсобном помещении общего пользования (то есть кухне – К. Ч.). В последующий период времени мною было организовано поседение торговой точки с целью приобретения необходимых продовольственных товаров».

После чего вы, конечно, отправитесь  в загс, и там из глубочайшего сочувствия к вашему горю немедленно распоргнут ваш брак.

 Ибо одно дело – официальная  речь, а другое – супружеский  разговор с глазу на глаз. «Чувство соразмерности и сообразности» играет и здесь решающую роль: им определяется стиль нашей речи.

«О том, что принято и не принято  в языке, имеет право судить стилистика, – говорит Лев Успенский. – Стилистика – сложная и тонкая отрасль знания, стоящая на грани науки и искусства. Она (я говорю о стилистике разговорного языка) требует не только знаний, но и чутья. Зачастую ее рецепты, годящиеся для одного стиля речи, неприменимы для другого».

 

<…>

 

Помню, смеялся А. М. Горький, когда бывший сенатор, почтенный старик, уверявший его, что умеет переводить «с десяти языков», принес в издательство такой перевод романтической сказки:

«За неимением красной розы жизнь  моя будет разбита».

Горький сказал ему, что канцелярский оборот «за неимением» неуместен в романтической сказке. Старик согласился и написал по-другому:

«Ввиду отсутствия красной розы жизнь моя будет разбита», чем доказал полную свою непригодность для перевода романтических сказок.

Этим стилем перевел он весь текст:

«Мне нужна красная роза, и  я добуду себе таковую».

«А что касается моего сердца, то оно отдано принцу».

«За неимением», «ввиду отсутствия», «что касается» - все это было необходимо в тех казенных бумагах, которые  всю жизнь подписывал почтенный  сенатор, но в сказке Оскара Уайльда  это кажется бездарной чушью.

Поэтому книжка «Деловые бумаги» была бы еще лучше, еще благодетельнее, если бы ее составитель обратился  к детям с таким увещанием:

«Запомните раз и навсегда, что  рекомендуемые здесь формы речи надлежит употреблять исключительно  в официальных бумагах. А во всех других случаях – в письмах  к родным и друзьям, в разговорах с товарищами, в устных ответах  у классной доски – говорить этим языком воспрещается».

 

<…>

 

Сказать это нужно с категорической строгостью, ибо в том и заключается  главная наша беда, что среди нас  появилось немало людей, буквально  влюбленных в канцелярский шаблон, щеголяющих – даже в самом простом  разговоре! – бюрократическими формами  речи.

 

ІІ

Я слышал своими ушами, как некий  посетитель ресторана, желая заказать себе свиную котлету, сказал официанту  без тени улыбки:

• А теперь заострим вопрос на мясе.

И как один дачник во время прогулки в лесу заботливо спросил у  жены:

• Тебя не лимитирует плащ?

Обратившись ко мне, он тут же сообщил  не без гордости:

• Мы с женою никогда не конфликтуем!

Причем я почувствовал, что он гордится не только отличной женой, но и тем, что ему доступны такие  слова, как конфликтовать, лимитировать.

Мы познакомились. Оказалось, что  он ветеринар, зоотехник и что  под Харьковом у него есть не то огород, не то сад, в котором он  очень любит возиться, но служба отвлекает его.

• Фактор времени… Ничего не поделаешь! – снова щегольнул он культурностью своего языка.

С таким щегольством я встречаюсь буквально на каждом шагу.

Спрашиваю у одного из редакторов, есть ли в редакции клей, и слышу  высокомерный ответ:

• Я не в курсе этих деталей.

В поезде молодая женщина, разговорившись со мною, расхваливая свой дом в  подмосковном колхозе:

• Чуть выйдешь за калитку – сейчас же зеленый массив!
• В нашем зеленом массиве так много грибов и ягод!

И видно было, что она очень  гордится собою: у нее такая «культурная» речь.

Та же гордость послышалась мне  в голосе одного незнакомца, который  подошел к моему другу, ловившему  рыбу в соседнем пруду, и спросил:

- Какие мероприятия предпринимаете вы для активации клева?

Моему знакомому дворнику Ивану  Игнатьевичу выражение «соседний  двор» показалось чересчур просторечным, и он сказал о соседнем дворе:

- Да в ихнем объекте…

И вот столь же «культурное» изречение  некоей интеллигентной гражданки:

- А дождю надо  быть! Без дождя невозможно. В  деревне климатические условия нужны.

Как бы ни были различны эти люди, их объединяет одно: все они считают  правилом хорошего тона возможно чаще вводить в свою речь (даже во время  разговора друг с другом) слова  и обороты канцелярских бумаг, циркуляров, реляций, протоколов, докладов, донесений  и рапортов.

Дело дошло до того, что многие из них при всем желании не могут  выражаться иначе: так глубоко погрязли они в департаментском стиле.

Молодой человек, проходя мимо сада, увидел у калитки пятилетнюю девочку, которая стояла и плакала. Он ласково  наклонился над ней и, к моему  изумлению, сказал:

- Ты по какому вопросу плачешь?

Чувство у него были самые нежные, но для выражения нежности не нашлось  человеческих слов.

 

<…>

 

А в городе Мукачеве я видел такие  объявления на улицах:

«Не засоряйте тротуаров общественного пользования (?!) отходами курительного процесса».

То есть попросту – окурками.

И другое объявление – там же:

«Прием стеклобанок из-под консервной продукции».

Или взять хотя бы слово ванна. Приверженцам бюрократического стиля оно кажется слишком простецким, и они заменили его обмывочным пунктом. Чудесно сказано об этом у Зощенко:

«И тут сестричка подскочила.

- Пойдемте, говорит, больной, на  обмывочный пункт.

Но от этих слов меня тоже передернуло.

- Лучше бы, говори, называли не  обмывочный пункт, а ванна.  Это, говорю, красивей и возвышает  душу. И я, говорю, не лошадь, чтобы  меня обмывать».

Соберите эти отдельные случаи, и вы увидите, что все они в  своей совокупности определяют собою  очень резко выраженный процесс  вытеснения простых оборотов и слов канцелярскими.

Особенно огорчительно то, что такая  «канцеляризация» речи почему-то пришлась по душе обширному слою населения. Это  люди пребывают в уверенности, что ванна – это низкий слог, а обмывочный пункт – высокий. Им кажутся весьма привлекательными такие, например, анекдотически корявые формы, как:

«Обрыбление пруда карасями», «Обсеменение девушками дикого поля», «Удобрение в лице навоза» и т. д., и т. д., и т. д.

Многие из них упиваются этим жаргоном, как великим достижением  культуры.

Та женщина, которая в разговоре  со мною называла зеленым массивом милые ее сердцу леса, несомненно, считала, что этак «гораздо культурнее». Ей, я уверен, чудилось, что, употребив  это ведомственное слово, она  выкажет себя перед своим собеседником в наиболее благоприятном и выгодном свете. Дома, в семейном кругу, она, несомненно, говорит по-человечески: роща, перелесок, осинник, дубняк, березняк, но чудесные эти слова кажутся ей слишком  деревенскими, и вот в разговоре  с «культурным» городским человеком она изгоняет их из своего лексикона, предпочитая им «зеленый массив».

Это очень верно подметил Павел  Нилин. По его словам, «человек, желающий высказаться «покультурнее», не решается порой назвать шапку шапкой, а  пиджак пиджаком. И произносит вместо этого строгие слова: головной убор или верхняя одежда».

Вместо несподручно, неудобно эти люди говорят нерентабельно:

- Здесь полочку  прибить – будет нерентабельно.

«Головной убор», «зеленый массив», «нерентабельно», «в курсе деталей», «конфликтовать», «лимитировать», «гужевой транспорт» для этих людей парадные и щегольские слова, а шапка, лес, телега – затрапезные, будничные. Этого мало. Сплошь и рядом встречаются люди, считающие канцелярскую лексику принадлежностью подлинно литературного, подлинно научного стиля.

Ученый, пишущий ясным, простым  языком, кажется им плоховатым ученым. И писатель, гнушающийся официальными трафаретами речи, представляется им плоховатым писателем.

«Прошли сильные дожди», - написал  молодой литератор В. Зарецкий, готовя радиопередачу в одном из крупных колхозов под Курском.

Заведующий клубом поморщился:

- Так не годится. Надо бы  литературнее. Напишите-ка лучше  вот этак: «Выпали обильные осадки».

Литературность виделась этому  человеку не в языке Льва Толстого и Чехова, а в штампованном жаргоне  казенных бумаг.

Здесь же, по убеждению подобных людей, главный, неотъемлемый признак учености.

Некий агроном, автор ученой статьи, позволил себе ввести в ее текст  такие простые слова, как мокрая земля и глубокий снег.

- Вы не уважаете читателя! –  накинулся на него возмущенный  редактор. – В научной статье  вы обязаны написать – глубокий снежный покров и избыточно увлажненная почва.