Образ слуги в русской литературе 19 века

Глава 4. Слуга - - двойник.

      Еще одним незабываемым характером в  русской литературе является слуга -- двойник своего хозяина Захар в романе И. А. Гончарова "Обломов". Черты обломовщины воплощены художником не только в образе  Обломова, но и в фигуре Захара.

      Несмотря  на то, что Обломов – барин,  а  Захар  -- его крепостной слуга, они сродни друг другу. Оба они, барин и  раб,  выросли  на одной и той же почве, пропитались одними и теми  же  соками,  испытывали  на себе «обаяние обломовской атмосферы, образа жизни.» Отражение в слугах манеры поведения, портретных характеристик хозяев делает последних более уязвимыми, является своеобразной пародией на них, и таким образом автор достигает поставленной перед собой цели.

      Сопоставляя фигуры Обломова и Захара, романист проводит  мысль,  что судьбы этих людей неразрывны, жизнь одного из  них  невозможна  и  немыслима  без другого. Захар необходим в романе,  без  него  картина  обломовщины  была  бы неполна: «Он был уже не прямой потомок тех русских Калебов, рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не имели никаких пороков. Этот рыцарь был и со страхом и с упреком. Он принадлежал двум эпохам, и обе положили на него печать свою. От одной перешла к нему по наследству безграничная преданность к дому Обломовых, а от другой, позднейшей, утонченность и развращение нравов.» (3; 70)

      Он  готов умереть за Илью Ильича, но  труда  он  не  любит,  даже совершенно не выносит, и поэтому ухаживать  за  больным  так,  как  это  делает Савельич, он был бы не в состоянии.  Привыкнув к Илье Ильичу, за которым он ухаживал, когда тот был ребёнком, и зная, что он  не  накажет  его  иначе,  как  только  «жалким словом», Захар позволяет себе и грубости по  отношению  к  барину: «В кухне, в лавочке, на сходках у ворот он каждый день жалуется, что житья нет, что этакого дурного барина еще и не слыхано: и капризен-то он, и скуп, и сердит, и что не угодишь ему ни в чем, что, словом, лучше умереть, чем жить у него. Это Захар делал не из злости и не из желания повредить барину, а так, по привычке, доставшейся ему по наследству от деда его и отца — обругать барина при всяком удобном случае». (3; 71)

      Обломов и Захар связаны своего рода принципом  дополнительности.  Не умеет жить  Обломов:  его и его предков всю жизнь   обхаживают   чужие «руки: «Старинная связь была неистребима между ними. Как Илья Ильич не умел ни встать, ни лечь спать, ни быть причесанным и обутым, ни отобедать без помощи Захара, так Захар не умел представить себе другого барина, кроме Ильи Ильича, другого существования, как одевать, кормить его, грубить ему, лукавить, лгать и в то же время внутренне благоговеть перед ним». (3; 77)

      Не  умеет жить Захар: он и его предки всю жизнь не принадлежали себе, не  совершали  самостоятельных  поступков,  двигаясь  только  чужой   волей:

      «-  Ехать-то  неохота отсюда,  от  могилки-то! Наш-то кормилец-то,  Илья Ильич,  - завопил он,  -  опять  помянул его сегодня, царство  ему небесное! Этакого барина отнял господь! На радость людям жил, жить бы ему сто лет... - всхлипывал и приговаривал Захар, морщась. -  Вот  сегодня на могилке у  него был;  как в  эту сторону приду, так и  туда, сяду,  да и сижу;  слезы так  и текут...  Этак-то  иногда задумаюсь,  притихнет все, и почудится,  как будто кличет:  "Захар! Захар!" Инда мурашки  по  спине побегут! Не  нажить  такого барина!» (3; 506)

Глава 5. Слуга - утешитель.

      В повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана  Ильича» мы видим страшную картину  процесса смерти человека, осознания  прожитого. Главный герой за время  своего угасания «прокручивает» в своей  памяти моменты жизни. Это происходит снова и снова, и доставляет Ивану Ильичу больше страданий, чем собственно боль: «Может быть, я жил не так, как должно?» -- приходило ему вдруг в голову. «Но как же не так, когда я делал все как следует?» -- говорил он себе и тотчас же отгонял от себя это единственное разрешение всей загадки жизни и смерти, как что-то совершенно невозможное.» (5; 315)

      В такие моменты человеку необходимы такие вещи, как любовь близких, искренняя  забота, то, чего он не увидел ни от семьи, ни от друзей и знакомых, ни от врачей; то, что помогло бы человеку смириться  со своей участью «с легким сердцем». Жена, Прасковья Федоровна, только и мечтала «как бы по случаю смерти мужа достать денег от казны». Каждый товарищ и соратник с его смертью подумал про себя: «Каково, умер; а я вот нет…». (5; 270) Для сослуживцев значение смерти Ивана Ильича лишь в том, какое влияние может она оказать на перемещение или повышение их самих или их знакомых: «Надо будет попросит теперь о переводе шурина из Калуги, -- подумал Петр Иванович. -- Жена будет очень рада…».(5;270)

      Конечно же, такое отношение после смерти человека облачает отношение к нему живому. Ивана Ильича окружали «холодные» умы и сердца, которые счастливы  от того, что это происходит не с  ними, даже если это отец, муж или  друг.

      В страшном положении Ивана Ильича является ему и утешение. Это мужик  Герасим, слуга, приставленный ухаживать за умирающим: «Герасим был чистый, свежий, раздобревший на городских харчах молодой мужик. Всегда веселый, ясный. Сначала вид этого, всегда чисто, по-русски одетого человека, делавшего это противное дело, смущал Ивана Ильича.» (5; 304)

        Простота и легкость, с которыми Герасим исполняет свои обязанности, умиляет Ивана Ильича: «Герасим подошел; сильными руками, так же, как он легко ступал, обнял, ловко, мягко поднял и поддержал, другой рукой подтянул панталоны и хотел посадить <…> Герасим без усилия и как будто не нажимая, свел его, почти неся, к дивану и посадил.» (5; 305)

      Он  чувствует неумение Герасима лгать  и притворяться перед лицом смерти, и это странным образом успокаивает  Ивана Ильича. Он просит Герасима держать  подолгу на плечах свои ноги, в таком  положении боль уходит, и Иван Ильич  любит при этом говорить с Герасимом. Он не искушен, не избалован. Герасим никогда не пытался «жить правильно и приятно», как делало все общество, включая и самого Ивана Ильича. Но в итоге оказывается, что вся эта «правильная жизнь» лишь маска, скрывающая душевную пустоту и нереализованность: «Ему хотелось, чтоб его приласкали, поцеловали, поплакали бы над ним, как ласкают и утешают детей. <…> И в отношениях с Герасимом было что-то близкое к этому, и потому отношения с Герасимом утешали его. Ивану Ильичу хочется плакать, хочется, чтоб его ласкали, плакали над ним, и вот приходит товарищ, член Шебек, и , вместо того чтобы плакать и ласкаться, Иван Ильич делает серьезное, строгое, глубокомысленное лицо и по инерции говорит свое мнение в значении кассационного решения и упорно настаивает на нем. Эта ложь вокруг него и в нем самом более всего отравляла последние дни жизни Ивана Ильича». (5; 307) Ключевым моментом здесь является ложь.  А Герасим не врет, не кроется под маской участия. Поэтому он и является «спасительным лекарством» для Ивана Ильича, гораздо более действенным, чем выписанный холодной, недрогнувшей рукой врача опиум. Это именно то, что необходимо умирающему человеку, который уже давно смирился со своей участью где-то глубоко в душе, несмотря на ложные обнадеживающие речи близких.

      Герасим жалеет Ивана Ильича просто и по-настоящему:

      «--Тебе, я думаю, неприятно это. Ты извини меня. Я не могу.

      --Помилуйте-с. -- И Герасим блеснул глазами и оскалил свои молодые белые зубы. -- Отчего не потрудиться? Ваше дело больное.» (5; 304)

      Идут  последние дни, наполненные муками физическими и нравственными. Встречи  с домашними, с врачами заставляют страдать Ивана Ильича, и, когда эти  люди уходят, он чувствует, что вместе с ними уходит ложь, но боль остается. И он посылает не за кем-то, а за Герасимом, потому что только он приносит ему душевный покой и возможность проживать свои оставшиеся дни не так, как было бы правильно, а так как ведет себя каждый на пороге смерти. Верный слуга Ивана Ильича помогает главному герою раскрыться перед самим собой, понять, зачем и как он жил. Понять, что есть жизнь, а что смерть: «Он искал прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было». (5; 321-322) 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

      Итак, обращаясь русской литературе XIX века читатель, несомненно, сталкивается с образом слуги. Иногда мы даже не задумываемся, для чего автор вводит того или иного персонажа. То же самое можно сказать и о слуге. Порой, несмотря на свою незначительную роль в произведении, слуга является чуть ли не ключевой фигурой всего действия.

      Как уже было отмечено, слуга – персонаж весьма неоднозначный. Поэтому, для  более точного понимания заложенного  автором смысла, было необходимо определить функции той или иной фигуры слуги, характер его роли в произведении. Потребность в типизации очевидна, так как в большинстве случаев литературный тип представляет собой  обобщение черт многих людей, представленных образом одного человека. Исходя из данной точки зрения и было проведено исследование, которое привело к определенным выводам, а именно: на основе художественных произведений А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого, Н. В. Гоголя, И. А. Гончарова выявлены такие типы образа слуги, как слуга-отец, слуга-шут, слуга-плут, слуга-двойник и слуга-утешитель.

      Интересны типы и с иной точки зрения. Многообразие черт характера не изображается  подлинными  художниками как случайное  сочетание человеческих  черт  и  свойств.  Характеры  являются определенными индивидуальностями. Такой  индивидуальностью  каждый  характер предстает благодаря тому, что писатели раскрывают в  нем  ведущее  качество, сообщаемое всем его чертам, живое единство.  Изображение  ведущего  качества характера  имеет  в  литературных  произведениях  особое  значение.   Именно благодаря  ему постигается общественный смысл образов действующих лиц. 
 
 
 

Список  литературы

1. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в шести томах. Т.4. Драматические произведения. /  Н. В. Гоголь. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1949. – 346 с.
2. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в шести томах. Т.5.Мертвые души. /  Н. В. Гоголь. – М.: Государственное издательство художественной литературы, 1949. – 427 с.
3. Гончаров И. А. Собрание сочинений в восьми томах Т. 4. Обломов. Роман в четырех частях. / И. А. Гончаров. –  М.: Государственное издательство художественной литературы, 1953. – 518 с.
4. Пушкин А. С. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 5. / А. С. Пушкин. –М.: Правда, 1981. – 446 с.
5. Толстой Л. Н. Собрание сочинений в четырнадцати томах. Т. 10. Повести и рассказы (1872-1886). / Л. Н. Толстой. –  М.: Государственное издательство художественной литературы, 1952. – 351 с.

6. Белинский В. Г. Избранные статьи: [для ст. шк. возраста]. Ст. «О русской повести и повестях г. Гоголя». / В. Г. Белинский.; [вступ. ст., с. 3-21, и примеч. С. Машинского]. Переизд. – М. : «Дет. лит.», 1986. – 221 c.
7. Все шедевры мировой литературы в кратком изложении. Сюжеты и характеры. Русская литература XIX века / Ред. и сост. В. И. Новиков. — М. : Олимп : ACT, 1996. — 832 с.
8. Граник, Г.Г. Психологический анализ художественного текста в учебнике «Русская филология» (А.С.ПУШКИН «Капитанская дочка» // Психологическая наука и образование. — Б.м. — 1999. – №3-4. – 71-79 с.
9. Гусев Н. Н. Л. Н. Толстой. Материалы к биографии с 1821 по 1885 год. / Н. Н. Гусев. – М.: Наука, 1970, – 317 с.
10. Добролюбов. Н. А. Что такое обломовщина? Собрание сочинений в девяти томах. Т.4./ Н. А. Добролюбов  –  М.,Л.: Гослитиздат, 1962. – 458 с.
11. Елистратова, А.А. Гоголь и проблемы западно-европейского романа / А. А. Елистратова. – М. : Наука, 1972. – 303 с.
12. Жданов, В.В. Н.В. Гоголь: очерк творчества / В. В. Жданов. – М. : Гослитиздат, 1953. – 120 с.
13. Жук А.А. Русская проза второй половины XIX века. / А. А. Жук. – М.: «Просвещение», 1981. – 420 с.
14. История русской литературы ХIX века, 1800 – 1830-е гг.: Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. Яз. И лит.» /В. Н. Аношкина, В. А. Джанумов, Н. В. Емельянова и др.; Под ред. В. Н. Аношкиной, С. М. Петрова. – М.: Просвещение, 1989. – 448 с.
15. Ревякин А. И. Проблема типического в художественной литературе. /Ревякин А. И. – изд-во «Учпедгиз», М.: 1959 г. – 391 с.
16. Тимофеев Л.И. Основы теории литературы. / Л. И. Тимофеев. – М.: «Просвещение»,1976. – 332 с.
17. http://www.ref.by/refs/44/34037/1.html
18. http://www.detskiysad.ru/raznlit/tipicheskoe04.html