Отображение русской действительности Ф.М Достоевского и Л.Н Толстого

Идеи  же писателя вызывали и вызывают гораздо  более неоднозначные оценки. Они  также были восприняты как в России (в философском плане, например, Н.Н. Страховым, в религиозном - стали основой «толстовства» как религиозного течения), так и в мире (в частности, очень серьезный отклик проповедь Толстого нашла у крупнейших деятелей индийского национально-освободительного движения). В то же время критическое отношение к Толстому именно как к мыслителю представлено в российской интеллектуальной традиции достаточно широко. О том, что Толстой был гениальным художником, но «плохим мыслителем», писали в разные годы В.С. Соловьев, Н.К. Михайловский, Г.В. Флоровский, Г.В. Плеханов, И.А. Ильин и другие. Однако, сколь бы серьезными подчас ни были аргументы критиков толстовского учения, оно безусловно занимает свое уникальное место в истории русской мысли, отражая духовный путь великого писателя, его личный философский опыт ответа на «последние», метафизические вопросы.

Глубоким  и сохранившим свое значение в  последующие годы было влияние на молодого Толстого идей Ж.Ж. Руссо. Критическое отношение писателя к цивилизации, проповедь «естественности», вылившаяся у позднего Л. Толстого в прямое отрицание значения культурного творчества, в том числе и своего собственного, во многом восходят именно к идеям французского просветителя. К более поздним влияниям следует отнести моральную философию А. Шопенгауэра («гениальнейшего из людей», по отзыву русского писателя) и восточные (прежде всего буддийские) мотивы в шопенгауэровском учении о «мире как воле и представлении». Впрочем, в дальнейшем, в 80-е годы, отношение Толстого к идеям Шопенгауэра становится критичней, что не в последнюю очередь было связано с высокой оценкой им «Критики практического разума» И. Канта (которого он характеризовал как «великого религиозного учителя»). Однако следует признать, что кантовские трансцендентализм, этика долга и в особенности понимание истории не играют сколько-нибудь существенной роли в религиозно-философской проповеди позднего Толстого, с ее специфическим антиисторизмом, неприятием государственных, общественных и культурных форм жизни как исключительно «внешних», олицетворяющих ложный исторический выбор человечества, уводящий последнее от решения своей главной и единственной задачи - задачи нравственного самосовершенствования. В.В. Зеньковский совершенно справедливо писал о «панморализме» учения Л. Толстого. Этическая доктрина писателя носила во многом синкретический, нецелостный характер. Он черпал свое морализаторское вдохновение из различных источников: Ж.Ж. Руссо, А. Шопенгауэр, И. Кант, буддизм, конфуцианство, даосизм. Но фундаментом собственного религиозно-нравственного учения этот далекий от какой бы то ни было ортодоксальности мыслитель считал христианскую, евангельскую мораль. Фактически основной смысл религиозного философствования Толстого и заключался в опыте своеобразной этизации христианства, сведения этой религии к сумме определенных этических принципов, причем принципов, допускающих рациональное и доступное не только философскому разуму, но и обычному здравому смыслу обоснование. Собственно, этой задаче посвящены все религиозно-философские сочинения позднего Толстого: «Исповедь», «В чем моя вера?», «Царство Божие внутри вас», «О жизни» и другие. Избрав подобный путь, писатель прошел его до конца. Его конфликт с церковью был неизбежен, и, конечно, он носил не только «внешний» характер: критика им основ христианской догматики, мистического богословия, отрицание «божественности» Христа. С наиболее серьезной философской критикой религиозной этики Л. Толстого в свое время выступали В.С. Соловьев («Три разговора») и И.А. Ильин («О сопротивлении злу силою»).

Целая эпоха русской жизни отразилась на страницах книг Толстого. Творчество Льва Николаевича знаменует собой  новый этап в развитии художественной мысли. Во времена Толстого в мире происходили глобальные изменения  в жизни общества, в науке, в  искусстве. Соответственно, процессы, происходившие в тех или иных сферах жизни человечества, и их воздействие на окружающий мир требовали в свою очередь осмысления. Многие научные деятели и философы того периода (19 век - середина 20 века) запечатлели мысли и рассуждения в своих работах, ставших общемировым достоянием. Они искали истину в решении таких проблем, как жизнь и смерть, любовь и ненависть, отношения между мужчиной и женщиной, войной и миром, рассовая дискриминация, политическая борьба и т.д.

С точки зрения русского писателя и  мыслителя Л.Н. Толстого драматизм человеческого бытия состоит в противоречии между неотвратимостью смерти и присущей человеку жаждой бессмертия. Воплощением этого противоречия является вопрос о смысле жизни - вопрос, который можно выразить так: есть ли в моей жизни такой смысл, который не уничтожался бы неизбежно предстоящей мне смертью?. Толстой считает, что жизнь человека наполняется смыслом в той мере, в какой он подчиняет ее исполнению воли Бога, а воля Бога дана нам как закон любви, противостоящий закону насилия. Закон любви полней и точней всего развернут в заповедях Христа. Чтобы спасти себя, свою душу, чтобы придать жизни смысл человек должен перестать делать зло, совершать насилие, перестать раз и навсегда и прежде всего тогда, когда он сам становится объектом зла и насилия. Не отвечать злом на зло, не противиться злу насилием - такова основа жизнеучения Льва Николаевича Толстого.

Религии и теме непротивления в той  или иной форме посвящено все  творчество Толстого после 1878 года. Соответствующие  произведения можно подразделить на четыре цикла: исповедальный - «Исповедь» (1879-1881), «В чем моя вера?» (1884); теоретический - «Что такое религия и в чем  сущность ее?» (1884), «Царство Божие внутри вас» (1890-1893), «Закон насилия и закон  любви» (1908); публицистический - «Не  убий» (1900), «Не могу.

Осуществление своих желаний люди связывают  с цивилизацией, изменением внешних  форм жизни, природной и социальной среды. Предполагается, что человек  может освободиться от страдательного положения с помощью науки, искусств, роста экономики, развития техники, создания уютного быта и т.д. Такой  ход мыслей, по преимуществу свойственный привилегированным и образованным слоям общества, заимствовал Л.Н. Толстой и руководствовался им в течение первой половины своей сознательной жизни. Однако как раз личный опыт и наблюдения над людьми своего круга убедили его в том, что этот путь является ложным. Чем выше поднимается человек в своих мирских занятиях и увлечениях, чем несметней богатства, глубже познания, тем сильнее душевное беспокойство, недовольство и страдания, от которых он в этих своих занятиях хотел освободиться. Можно подумать, что если активность и прогресс умножают страдания, то бездеятельность будет способствовать их уменьшению. Такое предположение неверно. Причиной страданий является не сам по себе прогресс, а ожидания, которые с ним связываются, та совершенно неоправданная надежда, будто увеличением скорости поездов, повышением урожайности полей можно добиться чего-то еще сверх того, что человек будет быстрее передвигаться и лучше питаться. С этой точки зрения нет большой разницы, делается ли акцент на активность и прогресс или бездеятельность. Ошибочной является сама установка придать человеческой жизни смысл путем изменения ее внешних форм. Эта установка исходит из убеждения, что внутренний человек зависит от внешнего, что состояние души и сознания человека является следствием его положения в мире и среди людей. Но если бы это было так, то между ними с самого начала не возникло бы конфликта.

Словом, материальный и культурный прогресс означают то, что они означают: материальный и культурный прогресс. Они не затрагивают  страданий души. Безусловное доказательство этого Толстой усматривает в  том, что прогресс обессмысливается, если рассматривать его в перспективе  смерти человека. К чему деньги, власть и т.п., к чему вообще стараться, чего-то добиваться, если все неизбежно оканчивается смертью и забвением. «Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что все это - только обман, и глупый обман! 6». Трагизм человеческого бытия, по мнению Толстого, хорошо передает восточная (древнеиндийская) басня про путника, застигнутого в степи разъяренным зверем. «Спасаясь от зверя, путник вскакивает в безводный колодезь, но на дне колодца видит дракона, разинувшего пасть, чтобы пожрать его. И несчастный, не смея вылезть, чтобы не погибнуть от разъяренного зверя, не смея и спрыгнуть на дно колодца, чтобы не быть пожранным драконом, ухватывается за ветки растущего в расщелинах колодца дикого куста и держится на нем. Руки его ослабевают, и он чувствует, что скоро должен будет отдаться погибели, с обеих сторон ждущей его, но он все держится, и пока он держится, он оглядывается и видит, что две мыши, одна черная, другая белая, равномерно обходя стволину куста, на котором он висит, подтачивают ее. Вот-вот сам собой обломится и оборвется куст, и он упадет в пасть дракону. Путник видит это и знает, что он неминуемо погибнет; но пока он висит, он ищет вокруг себя и находит на листьях куста капли меда, достает их языком и лижет их. Белая и черная мышь, день и ночь, неминуемо ведут человека к смерти - и не вообще человека, а каждого из нас, и не где-то и когда-то, а здесь и теперь, и это не басня, а это истинная, неоспоримая и всякому понятная правда7». И ничто от этого не спасет - ни огромные богатства, ни изысканный вкус, ни обширные знания.

Не  удовлетворенный отрицательным  решением вопроса о смысле жизни, Л.Н. Толстой обратился к духовному опыту простых людей, живущих собственным трудом, опыту народа. Наблюдения над жизненным опытом простых людей, которым свойственно осмысленное отношение к собственной жизни при ясном понимании ее ничтожности, и правильно понятая логика самого вопроса о смысле жизни подводят Толстого к одному и тому же выводу о том, что вопрос о смысле жизни есть вопрос веры, а не знания. В философии Толстого понятие веры имеет особое содержание, не совпадающее с традиционным. Это - не осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом. Вера есть сознание человеком такого своего положения в мире, которое обязывает его к известным поступкам. Вера есть знание смысла человеческой жизни, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет. Вера есть сила жизни. Из этих определений становится понятным, что для Толстого жизнь, имеющая смысл, и жизнь, основанная на вере, есть одно и то же.

Понятие веры в толстовском понимании  совершенно не связано с непостижимыми  тайнами, неправдоподобно чудесными, превращениями и иными предрассудками. То бесконечное, бессмертное начало, в сопряжении с которым жизнь  только и обретает смысл, называется Богом.

Понятия Бога, свободы, добра связывают конечное человеческое бытие с бесконечностью мира. Все эти понятия, при которых  приравнивается конечное к бесконечному и получается смысл жизни, понятия  Бога, свободы, добра, мы подвергаем логическому  исследованию. И эти понятия не выдерживают критики разума. Они  уходят содержанием в такую даль, которая только обозначается разумом, но не постигается им. Они даны человеку непосредственно и разум не столько  обосновывает эти понятия, сколько  проясняет их. Только добрый человек  может понять, что такое добро. Чтобы разумом постигнуть смысл  жизни, надо, чтобы сама жизнь того, кто владеет разумом, была осмысленной. Если это не так, если жизнь бессмысленна, то разум не имеет предмета для  рассмотрения, и он в лучшем случае может указать на эту беспредметность.

2.1 Философские искания Толстого

И в художественном творчестве, и в  философских своих исканиях Толстой  стремится к абсолютной ясности, к высокой простоте. Речь идет не о нарочитом упрощении сложного, но о полном понимании - результате глубоких и всесторонних размышлений. На страницах романа Толстой не исследует своих героев, но объясняет их читателю; не ищет разгадки законов истории, но предлагает читателю свой ответ. Таким образом, вся исследовательская работа остается за рамками художественного произведения: как предварительный этап, как черновой труд.

Но  в «Войне и мире» есть и проблемы, не решенные автором, идеи, не до конца  ясные ему самому. По воле Толстого или против нее, но читатель попадает в его творческую лабораторию, становится свидетелем и участником авторского пути к познанию. Такой незавершенной, не раскрытой полностью идеей является центральная, основная в романе «мысль народная».

«Мысль  народная» - не только центральная идея романа, это идея времени. Русская  литература создавалась аристократией  и для аристократии. Таким образом, большинство нации оставалось вне  развития культуры, существовало по своим, далеким от литературы законам, в  непознанном ею мире. Поэтому для  русской литературы жизнь народа, самый образ крестьянина, смерда уже «путешествие в незнаемое». Интерес к этой теме в литературе XIX века носит исследовательский характер, неразрывно сопряжен с идейными и философскими исканиями.

К 50-ым годам эта тема предстает  в новом ракурсе. В историко-философском  споре славянофилов и западников русский народ, его судьба и предназначение - камень преткновенья. Этим теоретическим спорам демократическая интеллигенция постаралась придать конкретные социальные установки. Литература наконец обращается к народу, ищет там своего читателя. Поиски адресата приводят к поискам новых форм и методов в искусстве, обновляется литературный язык, рождаются новые сюжеты и образы.

В «Войне и мире» Л. Толстой не излагает читателю свою концепцию, но только нащупывает почву, определяет направление движения. Центральной фигурой темы становится в романе Платон Каратаев. Так же, как в образе Наполеона воплощена идея войны, а в образе Кутузова - идея мира, в образе Каратаева воплотилась «мысль народная»: роман Толстого строится на взаимодействии трех основных идей. Но это взаимодействие нельзя выразить равносторонним треугольником, соединяющим имена-символы, оно много сложнее. Прямое противостояние - так соотнесены Кутузов и Наполеон, война и мир. Платон Каратаев и воплощенная в его образе идея нации осмысляются на ином уровне сознания, образ Каратаева противоположен самой идее борьбы. Он вне всяких позиций, вне какой бы то ни было расстановки сил. Само его отношение к миру выражается единственным словом - любовь: «Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь… Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера…» Это особая любовь - не за какие-то качества и заслуги, не за родство душ, не за близость интересов. Любовь к самому Божьему миру, к каждой Божьей твари. Христианская, православная любовь, любовь Христа к грешникам и праведникам. Такое отношение к миру, эта всеобъемлющая любовь - и есть главная загадка для Толстого.

Он  не нашел ее разгадки в романе. Более  того, вся жизнь Льва Николаевича  Толстого стала бесконечной попыткой постичь ее суть и принять это  отношение к миру. Интеллект и  личность с их страстями и пристрастиями  противятся такой безадресной, надличностной любви. Счастье и свобода для Каратаева - в отказе от любой собственности: ему ничего нельзя дать и у него ничего нельзя отнять. Его единственное достояние - сама любовь к миру, составляющая суть его души. Именно через этот отказ, через внешние его проявления стремился Толстой в жизни и в творчестве подойти к сути народной души. Он отказался от собственного имения, отказался от литературных гонораров, облачился в рубаху, пахал и сеял, стал вегетарианцем… Годами мечтал уйти странником - и ушел-таки глубоким стариком, убежал: от семьи, от дома, от самого себя - писателя Льва Толстого, стремясь обратиться в одного из бесчисленных безымянных старцев, скитающихся по Руси святой… Через внешние признаки искал Толстой пути к внутренней свободе. И его любимый герой Пьер также видел в Платоне черты внешние, прозревая за ними великую и чуждую ему, разумом не познаваемую душу русского народа.

Будучи  тончайшим психологом, умея распутать  все хитросплетения любви и ненависти  в душе человеческой, Толстой остановился  перед феноменом «простого», нерасчлененного  сознания. В представлении Толстого, общину определяет не только коллективный труд, постоянные совместные усилия, но и коллективный разум, где каждый - лишь часть целого, не существующая вне этой целостности. Стремясь понять роевое сознание, Толстой находит  единственно возможный для литературы ход - он привлекает фольклорные тексты, ведь фольклор воплощает в себе коллективную творческую душу, ее мораль, представления, идеологию.