Тетралогия Виктора Пелевина как метатекст («Чапаев и Пустота», «Generation «П», «Числа», «Священная книга оборотня»)

     Второй значимой особенностью, которая отличает главных героев  романов «четверокнижия», является их связь с магией, умение воздействовать на других. В наибольшей степени соответствует кастанедовскому образу воина главный герой первого из романов тетралогии Василий Чапаев. При этом, помимо силы воли и мужества, он оказывается наделён магической способностью напрямую «отражать ожидания толпы» [ЧП, С. 101] и таким образом «управлять» ей. Знаменательно, что, сверхъестественным образом улавливая «эманации чужого ожидания» [ЧП, С. 102], он порой даже сплетает «понятный толпе узор» [ЧП, С. 102] из слов, значения которых сам не понимает: «важно, чтобы их понимали другие» [ЧП, С. 101]. На принципе предугадывания желаний потребителя строится и работа героя  "Generation "П" криэйтора Вавилена Татарского, раскрывая секрет которой, его руководитель Ханин указывает на необходимость полного жизнеподобия лжи, требующуюся для того, чтобы получить заказ: «Ты сначала стараешься понять, что понравится людям, а потом подсовываешь им это в виде вранья. А люди хотят, чтобы то же самое им подсунули в виде правды» [GП, С. 98].

     Способностью находить ключевые слова, не понимая их смысла, аналогичной чапаевской, обладает и пророчица Бинга из романа «Числа»: «Я вижу цветные мозаики, которые превращаются в рассказ о чужой судьбе <…> Но это просто картины, которые становятся словами. Я могу повторить эти слова, но не всегда сама понимаю их смысл» [Ч, С. 32-33]. Подобно ей, и героиня «Священной книги оборотня» А Хули наделена умением оказывать своим клиентам некоторые интимные услуги, сама не зная, что они из себя представляют: «к счастью, мне и не надо знать, что такое страпон – главное, чтобы представлял себе клиент» [СКО, С. 50]. Как и чапаевское «волевое спокойное лицо» [ЧП, С. 32-33], её утверждение о том, что «характер следует упражнять именно в трудные периоды жизни» [СКО, С. 56], напоминает о кастанедовских «воинах».

     Типовой характер носят и второстепенные герои романа. Так, в трёх из четырёх романов тетралогии появляется прямолинейный, простой и грубоватый таксист. В «Чапаеве и Пустоте» «бородатый господин», похожий га графа Толстого [ЧП, С. 401] резко критикует убеждения главного героя, представляя противоположную авторской точку зрения. В «Generation П» водитель такси выдаёт свой вариант национальной идеи,  с помощью которого Пелевин издевается над ней и демонстрирует её казённую принадлежность,  пересказывая суровую армейскую историю, равно как и указывает на отвлечённость глобальных патриотических проектов от жизни простых людей: «Мне бы на бензин заработать да на хань. А там – что Дудаев, что Мудаев, лишь бы лично меня мордой об стол не били» [GП,

С. 197]. Возникает таксист и в «Священной книге оборотня», где он выступает в качестве собеседника лисы, которого ей без особого труда удаётся «загрузить» метафизическими рассуждениями «о главном» [СКО,

С. 43].

     Довольно колоритными являются встречающиеся в двух романах, посвящённых современной российской жизни, образы флегматичной и порой жестокой чеченской «крыши». В  «Generation П» это слушающий суффийскую музыку Гуссейн, а в «Числах» - вращающийся дервиш Иса и увлекшийся учением дзогчен чеченец Муса. (В последнем романе появляется и характерная чеченская поговорка «В один пуля нет вони» [Ч, С. 35]).              

     Возникают в тетралогии и представители официальных силовых структур, в частности милиционеры. В «Чапаеве и Пустоте» это выпускник философского факультета, обративший внимание на сомнения Сердюка в реальности мира и способствовавший заключению этого персонажа в сумасшедший дом. В «Generation «П» упоминается милиция, которая, в отличие от чеченцев, не даёт реальной «крыши», но вполне может положить конец работе бизнесменов от рекламы. В «Числах» милиционер заводит разговор со Стёпой в поезде и, получив от него сто долларов, удаляется. Беспокоят устраивающие «субботник» сотрудники милиции героиню «Священной книги оборотня», да и само предисловие к её повествованию приписано, помимо прочих рецензентов, майору Тенгизу Кокоеву. Другими представителями власти, стоящими по рангу значительно  выше милиции, являются сотрудники ФСБ – капитан Лебёдкин в романе «Числа» и Саша Серый вместе со своим помощником Михалычем из «Священной книги оборотня».

     Особую группу персонажей, представители которой появляются в двух частях тетралогии, составляют дизайнеры. В «Generation «П» возникает трагически закончивший свою жизнь, попавшись на «чёрном пиаре»,  Сёма Велин, а в «Числах» нелестную оценку их деятельности («Всё зло на свете от них» [Ч, С. 31]) даёт Бинга. В двух других романах тетралогии в числе персонажей второго плана выступают продавщицы. Больше всего их в «Generation «П»: одна из них, которой Татарский даёт имя «Манька», напоминает ему об исчезнувшей вечности, другую смущают его записи в блокноте, третья (из магазина «Путь к себе») помогает ему выбрать наилучший способ общения с духами. Появляется представительница этой профессии и в «Священной книге оборотня» (здесь её функция в тексте сводится к тому, чтобы исковеркать слово «менеджер», произнеся его так, чтобы в нём слышались «минет» и «жир» [СКО, С. 93]).

     Среди других второстепенных персонажей можно назвать «проводника в иной мир», мистического сторожа, стоящего между двумя реальностями и контролирующего сообщение между ними, выдавая пропуск в иной мир или, напротив, не пуская в него того, кому там быть не положено. Яркие примеры этого типа героев представлены в романе «Чапаев и Пустота», где появляются Защитник Внутренней Монголии барон фон Юнгерн, без церемоний выставляющий наружу вторгшихся в Валгаллу наглотавшихся шаманских грибов «новых русских» и расстреливающий «китайского коммуниста» Цзе Чжуана, и охранник Гриша, не выпускающий на свободу попавшего в руки к духам Тайра Сердюка.  Гришин тёзка, торгующий наркотическими марками, то есть, опять же, осуществляющий связь между мирами, присутствует и в «Generation «П», где также появляется и потусторонний контролёр – сторож Вавилонской башни, птица Сируфф. (Пример образчиков этого типа персонажей в ранних книгах Пелевина может служить охранник из «Принца Госплана»).

     К числу ролевых «действующих лиц» относятся и возникающая во всех романах тетралогии, за исключением совсем уж коммерциализованного мира «Generation «П», где единственными женщинами главного героя, помимо золотой богини, могут быть лишь тысячедолларовые проститутки, любимая женщина (в «Священной книге оборотня» - любимый мужчина, он же соперник) главного героя (героини).

     Завершая перечень типовых персонажей, нельзя не выделить такую любопытную их разновидность, как «врали-самородки» - комичные и не всегда говорящие правду, порой «додумывая» наугад неизвестные детали, но при этом оригинально излагающие собственное видение истины чудаки. Название для этого типа взято нами из романа «Чапаев и Пустота», где так охарактеризован один из его представителей – тибетский казак Игнат [ЧП, С. 287]. Другой подобный персонаж – тайный осведомитель ФСБ, гадатель Простислав – возникает в романе «Числа».

     Помимо типовых героев, единству тетралогии способствуют и сквозные персонажи, появляющиеся в разных её частях. Предисловием первого из них – тибетского ламы Ургана Джамбона Тулку VII-го (по мнению И. Берхина, правильно имя этого героя следовало бы произносить как «Ургьен Джампа»1) – открывается роман «Чапаев и Пустота».  В «Generation «П»  выясняется, что лама принадлежит к «секте гелугпа» [GП, С. 180], и ему приписывается лекция о смысле рекламы с точки зрения буддизма. Другой сквозной персонаж, появляющийся первый раз в «Чапаеве и Пустоте»,- «новый русский» Вовчик Малой по кличке Ницшеанец, «коммерческий директор» психиатрической больницы №17 [ЧП, С. 139]. В «Generation «П» он возникает вновь, на этот раз как заказчик той самой «национальной идеи»; в этом же романе мы узнаём о его гибели от чеченской пули.

    Ключевым героем нового времени, который присутствует во всех романах тетралогии, кроме «Чапаева и Пустоты», является Вавилен Татарский. Подробно его история рассказана в «Generation «П», коротко он будет упомянут в «Числах», где Малюта за глаза обзовёт его «старым пиардуном» [Ч, С. 139], а финальный штрих к его истории Пелевин сделает в «Священной книге оборотня», где аллегорически будет сказано о том, что его карьере наступил конец [СКО, С. 354], символом которого в тетралогии выступает ещё один сквозной персонаж – представляющий собой контаминацию известного фразеологизма «нужен, как собаке пятая нога» и матерного ругательства, якобы встречающийся в языческой мифологии славян пёс с пятью лапами П…здец, занимающий центральное положение в «Generation «П». 

     Общность составных частей «четверокнижия» подчёркивается и сходством сюжетов входящих в неё романов. Знаменательно, что развитие  их действия строится по одной и той же схеме в двух её разных вариантах. В первом из них перед нами своего рода житие (тиб. «намтар», история освобождения) - повествование о духовном пути главного героя, история его восхождения к вершинам эзотерического знания, почти по библейскому определению делающего того, кто его обретёт, свободным. (По этой модели развивается сюжет «Чапаева и Пустоты» и «Священной книги оборотня»).  Во втором случае  текст романа представляет собой хронику  бессмысленных блужданий героя, его «нисхождения в бездны», приводящего в конце книги к падению и более глубокому приобщению ко злу. (Так можно охарактеризовать истории  вставшего на путь по шоссе «666» [GП, С. 29] и в результате превратившегося в «земного мужа» золотой богини, сменив Азадовского, Вавилена Татарского и вступившего в гомосексуальную связь с апокалипсическим Зверем - «лунным братом» [Ч, С. 33] - Стёпы Михайлова).

     Сходным для всех четырёх романов является и наличие центрального хронотопного образа, организующего единство каждого из текстов. (Наиболее удачной нам представляется классическая интерпретация понятия «образ» как «воспроизведённого представления», которое, однако, «не просто воспроизводит единичные факты, но сгущает, концентрирует существенные для автора стороны жизни во имя её оценивающего осмысления» [Хализев, С. 15]). Для «Чапаева и Пустоты» таким объединяющим образом, связующим воедино «чапаевскую» и постперестроечную реальности романа, является сумасшедший дом. (Эта характеристика  жизни, имеющая аналоги в русской классике («Палата №6» А. П. Чехова, «Записки сумасшедшего» Н. В. Гоголя), имплицитно содержится уже в повести «Жёлтая стрела», где заглавными буквами сказано: «ТВОЁ ТЕЛО ПОДОБНО РАНЕ, А САМ ТЫ ПОДОБЕН СУМАСШЕДШЕМУ» [ЖС, С. 31]). Смысл образа психиатрической больницы как символа «так называемой внутренней жизни» [ЧП, С. 7] человека становится очевиден из слов Петра Пустоты, который, излагая Чапаеву содержание своего разговора с Чёрным Бароном, говорит о том, что тот «уподобил дому душевнобольных мир этих постоянных тревог и страстей, этих мыслей ни о чём, этого бега в никуда» [ЧП, С. 335]. 

     В «Generation «П» ключом к тексту становится идея «Великой Лотереи», «Игры Без Названия» [GП, С. 48] с её англоязычным слоганом «This game has no name. It will never be the same» («У этой игры нет названия. Она никогда не будет такой же»)[GП, С. 61]. Помимо того, что об этой игре повествует «Тихамат» Татарского, напоминают о ней висящий над столом у Ханина плакат со второй частью слогана, купленные Татарским в магазине под значимым названием «Иштар» [GП, С. 101], совпадающим с именем   богини, кеды «NO NAME»  [GП, С. 103]. Наконец, ключевыми являются слова Ханина о своей работе: «Наш бизнес – это лотерея» [GП, С. 98].         

     Слегка выбивающийся из общего  ряда своей абстрактностью центральный образ романа «Числа» обозначен уже в его названии: основу сюжета книги составляют именно взаимоотношения героя с разными сочетаниями цифр, определяющими всё в его жизни. Несколько сложнее выявить смысловой центр «Священной книги оборотня», однако после тщательного рассмотрения в качестве такового можно выделить морок, иллюзию, создаваемую главными героями романа – лисицами и волками.

     Важнейшими  звеньями, организующими смысловое  единство тетралогии, являются образующие  её единое смысловое пространство общие мотивы. Сразу оговоримся, что, основываясь на принципах интертекстуального подхода к определению понятия «мотив», выраженного, например, в работах Б. М. Гаспарова,  под мотивом в данном исследовании мы будем понимать «любой смысловой повтор»1, «любой феномен, любое смысловое «пятно»2, существенной характеристикой которого является «его репродукция в тексте»3.

     Данная дефиниция представляется нам тем более подходящей применительно к книгам рассматриваемого автора, что положенная в основу такого подхода методологическая позиция, основанная на тематическом понимании мотива, снимающая понятия фабулы и сюжета и растворяющая их в Тексте, как нельзя лучше соответствует постмодернистской установке на уход от «классического» типа повествования и размывание границ произведения, определяющее значение в котором приобретают исключительно смысловые связи, организующие его структуру.

     Представление о нереальности явленного сознанию в ощущениях мира является, на наш взгляд, первым из ключевых мотивов (или лейтмотивов, поскольку, как отмечает И. Силантьев4, при интертекстуальном подходе эти понятия оказываются синонимичны), проходящих через все части тетралогии и организующих её смысловое единство. Как мы уже отмечали во введении, важнейшей особенностью художественной вселенной писателя является её призрачный, обманчивый характер. Мотив иллюзорности человеческого восприятия красной нитью проходит через всё творчество Пелевина, однако с наибольшей яркостью и полнотой и в сходных формах он реализуется в четырёх рассматриваемых нами романах. Важно отметить при этом, что глобальный обман складывается в них из множества частных надувательств и миражей.

     Так, уже в предисловии к первому  роману "четверокнижия" "Чапаев  и Пустота" положенный в его  основу текст Д. Фурманова объявляется  фальсификацией, да и сама художественная  литература мимоходом определяется  как "слепленный из слов фантом" [ЧП, С. 7]. В начале книги обманывает героя бывший товарищ фон Эрнен – выжить Петру удаётся только благодаря хитрости. Но и далее, чтобы продлить своё существование, ему приходится продолжать обманывать, выдавая себя за убитого большевика. Характерно, что прибегать к обману вынужден и сам Чапаев. Так, во время своего знакомства с Петром Чапаев врёт ему, объясняя выбор для игры на рояле наиболее волнующей Пустоту фуги тем, что тот якобы насвистывал её во сне, хотя у героя «никогда в жизни не было привычки свистеть. Тем более во сне» [ЧП, С. 91].  Однако,  в отличие от других героев, для Чапаева ложь является не только способом маскировки ради выживания, но и одним из искусных средств воспитания своего ученика.

     В  достоверности памяти сомневается на первых страницах произведения его герой Пётр Пустота, сочинивший не понравившееся представителям новой власти стихотворение о потоке времени, в котором её символ - "броневик"- рифмуется с указанием на мимолётность режима: "лишь на миг". Об эфемерности, хрупкости воспринимаемой реальности напоминает в 1-й главе романа и детская комната, навевающая герою мысли о «чьём-то невыразимо трогательном мире, ушедшем в небытие» [ЧП, С. 22].