Тетралогия Виктора Пелевина как метатекст («Чапаев и Пустота», «Generation «П», «Числа», «Священная книга оборотня»)

     На  то, что гомосексуальный дискурс  (в контексте «Чисел» это словосочетание, отсылающее к болгарскому аналогу «знаменитого русского трёхбуквенника» [Ч., С. 37], становится почти тавтологией) может выступает в художественном мире Пелевина как авторская модель отношений власти и народа, указывает и пьеса «Доктор Гулаго». Её название представляет собой контаминацию из двух знаковых произведений русской литературы ХХ века – романов «Доктор Живаго» Б. Пастернака и «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына. Знаменательно, что оба произведения обращены к новейшей отечественной истории и по-разному рассматривают одну и ту же проблему непростых взаимоотношений личности и государства.

     При этом по своему жанру пьеса определяется  в тексте как «трудный первенец российской гей-драматургии» [Ч, С. 170]. Надо сказать, что словосочетание это напоминает об известной и уже ставшей языковым штампом фразе из  политического лексикона, характеризующей современный парламент, с той лишь разницей,  что на место ожидаемого слова «демократия» писатель ставит «гей-драматургию», давая таким образом пусть не вполне серьёзную, но всё же свою оценку этому режиму. Далее выясняется, что пьеса по аналогии с делением гомосексуалистов на две категории состоит из «активного» и «пассивного» акта, что и подтверждает дальнейшее её содержание: энергичное развитие действия в первом акте и патетические речи во втором.

     Как и модернисткая постановка «Раскольников и Мармеладов» в романе «Чапаев и Пустота», не обходится она без аллюзий к произведениям «английских драматургов», в частности, к шекспировскому «Гамлету» (возникающему, кстати, и в рекламном ролике для трусов Calvin Klein из «Generation «П» [GП, С. 91]), и к русской классике. Но если в первой пьесе базовым аллюзивным пластом служил Достоевский, то в «Докторе Гулаго» Пелевин обращается преимущественно к образам массовой культуры, и единственным напоминанием о русской литературе ХIX века становится имя автора пьесы – «Р. Ахметов», отсылающее к образу революционера из романа Н. Г. Чернышевского «Что делать?»

     Важно отметить, впрочем, что серьёзность поставленных проблем, как это и естественно для постмодернистских текстов, зачастую опровергается в самих, что связано с преобладанием  в них игрового начала, «стёба». Так, идея искусства, примечательного исключительно тем, что представляет собой творение авторов нетрадиционной сексуальной ориентации, комична уже сама по себе, а своеобразное авторское опровержение «глубоких смыслов» истории Марии из «Чапаева и Пустоты» содержится в «Священной книге оборотня», где волк в ответ на слова лисы о словесной игре «геев» в Майами замечает: «Сначала один другого пидарасит, а потом меняются. Вот и все змеящиеся смыслы» [СКО, С. 273]. Знаменательно и то, что встречающиеся в «Generation «П» «пед-шоп-бойз»  [GП, С. 97] становятся именем держателя «тайной линии передачи» одного из сакральных учений сатанистов в «Священной книге оборотня»  [СКО, С. 208]. Однако, пожалуй, наиболее комично из примеров по данной теме название лежащего на столе у Саши Серого альбома - «Гомосексуальность и происхождение видов» [СКО, С. 139].

     Довольно  часто для изображения отношений  в российском обществе Пелевин  обращается к образности другого  сексуального извращения – минета. Так, в романе «Generation «П» Вовчик Малой, рассказывая о могуществе денег, вызывающем раболепие иностранцев перед русскими за границей, говорит:  «…Когда ты в каком-нибудь «Хилтоне» весь этаж снимешь, тогда к тебе, конечно, в очередь встанут минет делать» [GП, С. 192]. Как символ униженного, незначительного положения в обществе выступает упоминание этого извращения в характеристике шеспироведа Шитмана, «который ещё за  сигарету минет делал» [СКО, С. 315]. Содержится в романе «Священная книга оборотня» и много более развёрнутых примеров.

     Так, сравнивая взаимоотношения власти и интеллигенции во времена Советского Союза и после его распада, пожилой гуманитарий Павел Иванович описывает два её типа – востребованных прежней эпохой «интеллигентов», целовавших «в зад омерзительного красного дракона» [СКО, С. 57], и ставших актуальными сегодня «интеллектуалов», делающих «непрерывный глубокий минет» [СКО, С. 58] пришедшей ему на смену ранее враждовавшей с ним зелёной жабе. (Последняя, по всей видимости, воплощает в себе засилие западных веяний в современной России, за своё участие в создании которого бывший интеллигент так хотел принять бичевание от Юной России). Ещё более мрачной предстаёт картина русской жизни в письме А Хули своей сестрёнке, где она пишет о том, что современная российская элита состоит из двух частей – «аппарата» (происхождение этого слова издевательски интерпретируется писателем в качестве кальки от английского «upper rat» - «верхняя крыса» [СКО, С. 101] ) и «high society» (англ. «высшего общества»), передаваемого Пелевиным как «х…й сосаети».

     Отличительной  чертой тетралогии является и  присутствующее в каждом из  её романов необычное восприятие традиционного секса. Так, особым смыслом наполняется близость Петра и Анны в 9-й главе, где писатель рисует иллюстрацию к тайным буддийским учениям об использовании желания как пути к освобождению благодаря достижению с его помощью особой тантрической реализации «блаженства и пустоты». Подсказкой читателю, помимо завершающего эротическую сцену многократного повторения слова «пустота» [ЧП, С. 356], становится сделанный Петром в кабаре «Музыкальная табакерка» заказ: «Возьмите экстаз и растворите его в абсолюте» [ЧП, С. 408]. Наряду с названиями водки и наркотика, именования «растормаживающих» веществ в этой фразе чётко прочитываются во втором, мистическом ключе.

     В  символизирующий достижение богатства  виртуальный союз с золотой  богиней вступает герой «Generation «П» Вавилен Татарский. В этом же ключе читается и представленное в статье Че Гевары об идентиализме наблюдение о том, что в современном обществе «секс всё чаще оказывается привлекательным только потому, что символизирует жизненную энергию, которая может быть трансформирована в деньги» [GП, С. 127], а также замеченное Татарским на стене лифта граффити с обозначающим «упирающиеся в себя» [GП, С. 131] деньги, снабжённым слоганом «Мы всегда возвращаемся к истокам» кратким ругательством из трёх букв, в котором, как подчёркивается в тексте, «не было и тени фрейдизма» [GП, С. 134]. Знаменательно и высказывание Че о трате денег как о «голом акте монетаристического совокупления» [GП, С. 199].

     По  справедливому замечанию Е. П. Воробьёвой, «имеют статус  ритуала» сексуальные  контакты героя романа «Числа»  Стёпы Михайлова: его взаимоотношения  с Мюс важны для него всего  лишь как очередной способ «жертвоприношения магическому  числу» [Воробьёва, С. 19], ибо представляют собой «способ слиться с любимым числом не только умственно, но и телесно» [Ч, С. 62-63]. Знаменательно, что подобное отношение к сексу разделяет и его подруга Мюс, категорически избегающая известной позы не столько из-за её унизительности, сколько потому, что астрологическое написание символа созвездия Рак напоминает ей нелюбимую цифру 69 [Ч, С. 98].

     Изображение  «виртуальной» интимной близости  занимает важное место в «Священной книге оборотня», где героиня лишь создаёт иллюзии соития у своих клиентов, да и сама наибольшее удовольствие получает не от физических, а от ирреальных, воображаемых контактов с волком в ходе их совместного «хвостоблудия» [СКО, С. 297].

     Важнейшей особенностью мировоззрения писателя, реализующейся в тетралогии, является постмодернистская деконструкция религиозных положений христианства. Так, в романе «Чапаев и Пустота» уже на первых страницах небо напоминает герою «провисший под тяжестью спящего Бога матрац» [ЧП, С. 10]. Саркастическому осмеянию христианство подвергнуто  далее в тексте, где эта религия рассматривается беседующими о метафизических вопросах «новыми русскими» как мировоззрение обитателей тюремной зоны. С точки зрения писателя, христианский Бог – это «кум» [ЧП, С. 319], который любит, чтобы его все боялись и перед ним «говном себя чувствовали» [ЧП, С. 319], причём свободы выбора в таком мире у человека нет никакой:  «он тебя любит, как родного, а ты его боишься до усеру, и тоже как бы любить должен всем сердцем» [ЧП, С. 319-320].

     Авторский спор с первой книгой Библии звучит в описании потухшего костра на ночной поляне. Жизнеутверждающему пафосу «Бытия» противостоит у Пелевина идея мучительности и болезненности любого существования, единственный смысл которого состоит в его прекращении. Цель автора – в обращении мироздания вспять и возвращении его к тому времени,  когда «Поляна была темна, пуста и безвидна, и только лёгкий дымок носился над угасшими углями» [ЧП, С. 329]. Явным кощунством является постановка в качестве варианта ответа на вопрос анкеты о том, в каком кинофильме герой «разгоняет негодяев, вращая над головой тяжёлой крестовиной», фильма «Иисус из Назарета» [ЧП, С. 394]. Пародийный характер носит и звучащая в финале романа блатная песня о христианских заповедях [ЧП, С. 407].

     Антихристианские  мотивы возникают и в «Generation «П», где Гриша-филателист говорит о «наркотическом обломе» Иоанна Богослова [GП, С. 86], а главный герой романа сочиняет сомнительный слоган «ХРИСТОС СПАСИТЕЛЬ СОЛИДНЫЙ ГОСПОДЬ ДЛЯ СОЛИДНЫХ ГОСПОД» [GП, С. 176] и вычитывает ещё более издевательскую рекламу для коктейля «Вечная жизнь»: «ЧЕЛОВЕК! НЕ ХОТИ ДЛЯ СЕБЯ НИЧЕГО. КОГДА ЛЮДИ ПРИДУТ К ТЕБЕ ТОЛПАМИ, ОТДАЙ ИМ СЕБЯ БЕЗ ОСТАТКА» [GП, С. 179].

     Весьма  резкая характеристика Бога как  «мстительного и жестокого самодура, которому милее всего запах  горелого мяса» [Ч, С. 29], и даже «местечкового гоблина» [Ч, С. 29-30] приведена в романе «Числа». Мимоходом и якобы по ошибке (на самом деле – иронически) упоминается «Христос Спасатель» [СКО, С. 97] в «Священной книге оборотня».

     Заключительная  выделенная нами целая группа  мотивов связана с обращениями  писателя к религиозно-философским  идеям буддизма.

    Пожалуй, главным из них является мотив пустоты, заявленный уже в названии первого романа тетралогии. Пустота является  не только истинной природой, но и фамилией главного героя, недаром Чёрный Барон говорит ему: «Познайте самого себя. И простите за невольный каламбур». Символически пустым оказывается разбитый о голову Петра бюст Аристотеля – философа, выдвинувшего понятие субстанции. Примечателен   звучащий в романе резкий вопрос Чапаева Котовскому: «…Почему шапка жёлтая?» [ЧП, С. 295], содержащий символическую подоплёку. (Известно, что знаменитая жёлтая шапка, давшая самое распространённое прозвище последователям основанной ламой Цонкапой школы Гелугпа, является символом буддийского учения о пустоте). О том, что красота представляет собой бублик, в центре которого находится пустота, говорит герой Анне. Наконец, в конце Чапаев почти дословно цитирует «Праджняпарамита-хридая-сутру» - священный буддийский текст о конечной природе реальности: «Любая форма - это пустота. Но что это значит? <…> А то значит, что пустота – это любая форма»   [ЧП, С. 380].

     О  пустоте identity рассказывает и дух Че Гевары в «Generation «П». Так, минимальная клетка экономического организма – «оранус» - характеризуется им как «бессмысленный полип, который <…> глотает и выбрасывает пустоту» [GП, С. 123]. Знаменательно и определение, которое даёт Че «человеку переключаемому» («Homo Zapiens»): «это фильм про съёмки другого фильма, показанный по телевизору в пустом доме» [GП, С. 118].

     Присутствует  мотив пустоты и в романе  «Числа», где гадатель Простислав  советует главному герою найти свой «гипногештальт» и «осознать его пустотность» [Ч, С. 214]. Примечательны и вспоминаемые Стёпой слова Простислава о том, что «всё начинается с пустоты, и ею же кончается» [Ч, С. 215].

     Тяжёлые  листы с упомянутой «Сутрой  Сердца» оказываются сильней морока, наводимого лисой, в «Священной книге оборотня». Примечательно, что, как и Чапаев в первом романе, цитирует священный текст и А Хули, и даже делает это более точно: «Форма есть пустота, а пустота есть форма» [СКО, С. 340].

     Вторым значимым мотивом является мотив Духовного Наставника, Гуру, уже рассмотренный нами при анализе его образа в разных частях тетралогии.

     Появляется  во всех частях «четверокнижия»  и мотив перерождения в шести  мирах сансары. Так, в «Чапаеве  и Пустоте» Василий Иваныч, рассказывая Петьку о том, как «разбудили» китайского коммуниста, говорит ему: «Если от твоих кошмаров тебя разбудят таким же способом, как этого китайца, <…> ты всего-то навсего попадёшь из одного сна в другой. Так ты и мотался всю вечность» [ЧП, С. 259]. Любопытны и слова Юнгерна о последующей судьбе убитых «бойцов Серёжи Монголоида»: «Похоже, будут быками на мясокомбинате» [ЧП, С. 270]. В «Generation «П» о реинкарнации напоминает вариант клипа для пива Туборг, где «один за другим идут тридцать Татарских» [GП, С. 335]. В «Числах» интересна данная Стёпой для Мюс пелевинская характеристика людей Запада: «Там <…> воплощаются убитые людьми животные, главным образом быки, свиньи и тунец <…> А потом опять придётся много-много раз рождаться животными»  [Ч, С. 108], в России же, по мнению героя (по-видимому, совпадающему с авторским), перерождаются «побеждённые боги», «небесные герои, совершившие военное преступление» и «асуры» [Ч, С. 109].  Буддийскую концепцию сансары излагает и Жёлтый Господин в «Священной книге оборотня», говорящий о том, что «заблуждающийся ум может попасть в мир богов, мир демонов, мир людей, мир животных, мир голодных духов и ад» [СКО, С. 346]. Здесь, впрочем, следует отметить, что в своём описании круговорота бытия писатель несколько отходит от буддийского канона и открывает «крамольную» тайну о том, что в каждом из миров сансары, кроме мира животных, говорится о том, что он «самый подходящий для спасения» [СКО, С. 346].

     Именно  достижение нирваны, освобождение, достигаемое посредством познания собственной природы, является ключевым буддийским мотивом, присутствующим в тетралогии. В первом романе «четверокнижия» аналогию состояния человека с не осознающей своей природы каплей воска проводит Григорий Котовский, констатирующий тот парадоксальный факт, что освобождения достичь трудно именно потому, что оно находится очень близко: «Весь фокус в том, что воску очень сложно понять, что он воск. Осознать свою изначальную природу практически невозможно. Как заметить то, что с начала времён было перед самыми глазами?» [ЧП, С. 251].

     Похожую мысль высказывает и пророчица Бинга в романе «Числа», в ответ на Стёпин вопрос о том, в чём же дело, если не в числах, бросающая многозначительную фразу: «Если ты сам не видишь прямо сейчас, <…> кто и когда тебе это объяснит?» [Ч, С. 34]. Подобно Бинге, не даёт прямого ответа на вопрос о настоящей природе человека и Че Гевара в романе «Generation «П», ограничивающийся скупым замечанием: «каждый может ответить на этот вопрос только сам» [GП, С. 125].  О том, что «главное невыразимо близко», говорит в финальном романе тетралогии лиса А [СКО, С. 292].