Проблема творца и творчества в пьесе А. Чехова "Чайка". Действенный анализ пьесы

В интересе Нины к Тригорину и отталкивании от Треплева ясно проступает не только личная мотивировка. У нее почти одна маниакальная мечта – поступить на сцену. Раньше она подсознательно связывала эту мечту с Треплевым. Теперь – со знаменитым Тригориным. Разговор с ним начинается с её фразы: «Не правда ли, странная  пьеса?» Никакого стремления хоть как-то заступиться за эту пьесу, осмеянную и провалившуюся.

Поведение Нины и Треплева по отношению друг к другу после провала противоположны. Когда появляется Треплев, Дорн начинает разбирать его пьесу. Треплев, растрогавшись, «крепко жмет ему руку и обнимает порывисто». Но тут же перестает слушать, нетерпеливо перебивает несколько раз: «Виноват, где Заречная?», «Где Заречная?», «Мне необходимо её видеть…»

Нина же после провала пьесы сразу забыла о Треплеве – ей просто не до него.

Когда Тригорин говорит ей, какое наслаждение сидеть на берегу и удить рыбу, она круто сворачивает на то, что её сейчас волнует больше всего: «Но, я думаю, кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют». Фраза почти гимназическая. За ней – мир наивно-романтических представлений. Аркадина в бешеной схватке с Тригориным, пытаясь оторвать его от Нины, бросит ему: «Любовь провинциальной девочки? О, как ты мало себя знаешь!» Сказано зло, но не так уж несправедливо.

Разговор Нины с Тригориным, прерванный из-за её поспешного отъезда домой, продолжится во втором действии. Еще до встречи с писателем она размышляет вслух: «И не странно ли, знаменитый писатель, любимец публики, о нем пишут во всех газетах, портреты его продаются, его переводят на иностранные языки, а он целый день ловит рыбу и радуется, что поймал двух головлей. Я думала, что известные люди горды, неприступны, что они презирают толпу и своею славой, блеском своего имени как бы мстят ей за то, что она выше всего ставит знатность происхождения и богатство. Но они вот плачут, удят рыбу, играют в карты, смеются и сердятся, как все…» (2, с.24-25)

Наивная Нина! С ее точки зрения, «кто испытал наслаждение творчества, для того уже все другие наслаждения не существуют». Как много мог бы, да и рассказывает ей на эту тему Тригорин! Нет, творчество – это не наслаждение, а если и наслаждение, то только через катарсис, через страдание и очищение, творчество – это мука, это дитя, которое предстоит родить, и оно мучит своего родителя, а когда появляется на свет, оказывается совсем не таким, как о нем мечталось. Тригорин все это уже знает, он через это прошел, проходит и будет проходить, как Сизиф. Он знает, что ни уйти от этого, ни делать что-либо другое он не в состоянии (13, с.67).

Во втором разговоре с Тригориным Нина признается: люди для нее делятся на два разряда – просто люди, жалкие, неинтересные, и – немногие, отмеченные печатью избранничества:

«Жребий людей различен. Одни едва влачат свое скучное, незаметное существование, все похожие друг на друга, все несчастные; другим же, как, например. Вам – вы один из миллиона, - выпала на долю жизнь интересная, светлая, полная значения…»

 Есть нечто общее во взглядах на жизнь Нины и Треплева – оба они отталкиваются от жизни как она есть. Но Треплев уходит в мир необычайного искусства, в мир мечты. А Нина стремиться в «чудный мир» славы, избранных, которые одни только и знают, что такое настоящая жизнь. Мечта об искусстве начинается для нее с мечты о славе. В этом смысле Треплев творчески более бескорыстен, чем она, его идеалы лишены наивной, экзальтированной суетности. Слова Треплева о «наивных и чистых» и наивность мечтаний Нины – разные вещи.    

 «Если бы я была таким писателем, как вы, - продолжает Нина свой разговор с Тригориным, - то я отдала бы толпе всю свою жизнь, но сознавала бы, что счастье её только в том, чтобы возвышаться до меня, и она возила бы меня на колеснице».

 Тригорин для нее в эту минуту – лицо почти неземное, полубожественное. Он «оттуда». Его рыболовство кажется ей занятием недостойным, оскорбительным. Любовь к нему и тяга к «чудному миру» избранников, кумиров толпы для нее неразделимы.

О своей мечте она говорит как одержимая, не может остановиться, её выносит как волной: «За такое счастье, как быть писательницей или артисткой, я перенесла бы нелюбовь близких, нужду, разочарование, я жила бы под крышей и ела бы только ржаной хлеб, страдала бы от недовольства собою, от осознания своих несовершенств, но зато бы уж я потребовала славы... настоящей, шумной славы... (Закрывает лицо руками.) Голова кружится... Уф!..»

В этот момент ей даже не так важно – быть писательницей или актрисой. О самом искусстве она не говорит – её манит и увлекает награда за искусство, слава, приобщение к избранным.

Путь Нины связан с отказом от прежних младенчески-эгоцентрических притязаний. «Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – все равно играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй» - говорит Заречная Треплеву.

Расставаясь с Треплевым, она читает монолог из его пьесы и убегает. Говоря об этой последней сцене, многие критики, исследовавшие «Чайку» ограничивались противопоставлением: «верующая» Нина и ни во что не верующий, потерянный Треплев. Но не следует забывать, как много дал Нине Треплев – своей чистотой, одержимостью, преданностью искусству и любви.

Треплев комплиментарно говорит Заречной: «Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все ещё ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно» Но что же такое нашла Нина? Завтра она едет в Елец в третьем классе…с мужиками, а в Ельце услажденные её игрой купцы будут приставать с любезностями... Это явное повторение пути Аркадиной.

Да, чудесная девушка жила у «колдовского озера», в тихом мире нежных чувств и мечтаний. В этом же мире жил вместе с нею Константин Треплев. Но потом оба встретились с жизнью, такой, какова она есть на самом деле. А на самом-то деле жизнь бывает не только нежной, но и грубой («Груба жизнь!» - говорит в финальном акте Нина). И в настоящей жизни все бывает гораздо труднее, чем кажется в незрелых мечтах.

Искусство представлялось Нине лучезарным путем к славе, прекрасным сном. Но вот она ступила в жизнь. Сколько тяжелых препятствий сразу нагромоздила жизнь на её пути, какой страшный груз упал на е плечи! Её бросил человек, любимый ею до самозабвения. У нее умер ребенок. Она столкнулась с полным отсутствием помощи при первых шагах её ещё робкого таланта, который, как дитя, не умеющее ходить, нуждался в поддержке. Любимый человек, к тому же столь авторитетный для нее во всем, что относилось к искусству, «не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом, - рассказывает Нина Треплеву. – А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького… Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно… Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно».

Она, мечтательная девушка, столкнулась с любезностями «образованных купцов», со всей пошлостью тогдашнего провинциального театрального мира.

И что же? Женственная, изящная, она сумела выстоять при столкновении мечты с жизнью. Ценою тяжелых жертв она завоевала ту истину, что «в нашем деле – все равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слав, не блеск, не то, о чем я мечтала, а умение терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни».

Это – гордые слова, добытые ценою молодости, ценою всех испытаний, ценою тех страданий, которые известны художнику, ненавидящему то, что он делает, презирающему свою неуверенную фигуру на сцене, свой нищий язык в рассказе. И мы, читатели, зрители, проходим на протяжении развития пьесы вместе с Ниной Заречной весь скорбный и все же радостный путь побеждающего художника и гордимся Ниной, чувствуя всю значительность её слов в заключительном акте: «Теперь уже не так… Я уже настоящая актриса,  я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной а теперь, пока живу здесь, я все хожу и думаю, думаю и чувствую, как с каждым днем растут мои душевные силы…»

     Нину тревожит вопрос: прав или не прав был Тригорин в том, что ее жизнь – это лишь сюжет для небольшого рассказа? Именно это волнует больше всего Нину во время последнего свидания с Треплевым, когда она все еще полна мыслей о своей жизни и судьбе, поглощении теми же вопросами, что волновали ее, когда она писала письма Косте и подписывалась «Чайкой». Неужели ее жизнь, ее труд, ее страдания – все это может быть уложено в схему тригоринского небольшого рассказа, неужели она, в самом деле, подстреленная чайка? Нина именно сейчас, здесь пытается найти для себя окончательный ответ на этот вопрос. Как видим, тригоринский сюжет для небольшого рассказа проверяется жизнью.

   На первый взгляд может  показаться. Что конец пьесы трагичен, что героиня достигла дна, совершила один из тяжких грехов по канонам православия, деградировала. Но это не так.

   Всеобщее прощение, всеобщая  любовь, терпение – не это ли  истинный путь спасения души? Героиня вырастает на наших  глазах, возрождается, оживает, на ее  душе зарубцовываются раны, расправляет крылья души и воспаряет к спасению.

Почему Треплев, который неудачно стрелялся однажды из-за того, что от него ушла Нина, - почему он, уже приняв, как неизбежное, потерю Нины и вполне продумано, посмотрев вглубь самого себя, заверивший свою мать в том, что он больше никогда не повторит попытки самоубийства, почему же все-таки после встречи с Ниной он снова стреляется – и на этот раз «удачно»?

Он увидел с беспощадной ясностью, как переросла его Нина. Она уже в настоящей жизни, в настоящем искусстве, а он все ещё живет в том мире незрелых красивых чувств, в котором он жил когда-то вместе с Ниной. В своем искусстве он все ещё «не знает, что делать с руками, не владеет голосом». Перед самым приходом Нины в четвертом акте он как раз мучается этим.

Главное, что характеризует Нину в четвертом акте,  - это её слова о том, что она не боится жизни, что в ней зреют душевные силы, что она верит в свое призвание. Это – итог всей её прожитой жизни. Она приглашает Треплева приехать посмотреть на нее, когда она станет большой актрисой, и читатель не сомневается вместе с нею в том, что она действительно станет подлинным мастером, что она уже близка к полной зрелости своих душевных сил и таланта. В финале пьесы от Нины исходит «свет», «свет победы», который сияет сквозь все муки и страдания героини.

Именно этот свет и поразил Треплева, снова вывел его из того, пусть скорбного, непорочного, но все же равновесия, в котором он жил все эти два года после покушения на самоубийство. Его, болезненно самолюбивого, не могло не потрясти грустно-снисходительное отношение Нины к их прежней близости, ко всем их мечтам, как к чему-то очень далекому, наивному. Сознание того, что он еще ничего не достиг, пронизывает его с жестокой силой. «Вы нашли свою дорогу, - говорит он Нине, - вы знаете, куда идете, а я все ещё ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно. Я не верую и не знаю, в чем мое призвание».

Треплев ничего не может сделать со своим талантом, потому что нет у него ни цели, ни веры, ни знания жизни, ни смелости, ни сил.

Он понял и неправильность своих рассуждений  «новых формах».

«Да, - раздумывает он, - я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах, пишет, потому что это свободно льется из его души».

Есть ирония в том, что «новатор», так много говоривший о «новых формах», кончает возвращением к рутине. Формальное новаторство, новаторство как самоцель всегда кончается возвращением к рутине! Не может существовать новаторство само по себе, только как забота о «новых формах»: оно мыслимо лишь как вывод из большой мысли, из смелого, широкого знания жизни, оно возможно лишь при богатстве души и ума. Почему не обогатился Треплев? В отличие от Нины он по-прежнему не знает реальной  жизни, живет  в условном мире смутных грез, неясных образов. Нина сумела и страдание свое претворить в победу. А для него страдание так и осталось страданием, бесплодным, иссушающим душу.   

Да, Треплев искренне и горячо говорил об искусстве. Но он оказался жертвой неумолимого закона, по которому из сотни начинающих и подающих надежды лишь двое-трое выходят в люди.

Раздумывая о Треплеве и его судьбе, можно сказать: «Талант! Как это ещё мало!» Думая о Нине и о её судьбе, нужно сказать: «Талант! Как это много!» (10, с.261-270)    

В сущности, перед нами развертывается история своеобразного «соревнования» двух молодых дарований, решается вопрос: кто из них истинный талант? В первом акте перед нами своего рода старт. Оба – Нина Заречная и Константин Треплев – получают путевку в жизнь, в искусство. После оборвавшегося спектакля, поставленного Треплевым, Аркадина говорит Нине:

«У вас должен быть талант… Вы обязаны поступить на сцену!»

Немного спустя, Дорн говорит Треплеву:

«Вы талантливый человек, вам надо продолжать».

И вот они направляются, с одним и тем же напутствием, в жизнь. Нина – у финиша: у порога мастерства. Треплев надорвался в пути.

Сходство судеб Нины Заречной и Константина Треплева подчеркивается ещё тем, что в начале пути они оба терпят поражение: провал пьесы Треплева, неудачи Нины на сцене. А затем сходство все больше стирается, и выступает на первое место резкая противоположность (10, с.271). 

3.4 «Жрица искусства»  Аркадина

Основа характера Аркадиной — воля к самоутверждению и славе. Всю свою жизнь она поставила на службу профессии. Актерство пронизывает сердцевину ее личности и многое, если не все, определяет в ее характере. Судя по репертуару, Аркадина — актриса «великосветских ролей». Гардероб — половина сценического успеха актрисы этого амплуа. Отсюда пресловутая скупость Аркадиной: «Ведь я артистка; одни туалеты разорили совсем». Отсюда ее «моложавость», необходимая для сцены. Для поддержания профессиональной формы, жизненного тонуса ей необходимо быть постоянно в работе, в движении, в «суете»; необходимо держать себя «в струне»: «Чтобы я вышла в сад непричесанная или в блузе…» Отсюда же ее лидерство в диалогах: она умеет «взять внимание», «задать тон», «захватить площадку», умеет «вести действие». В деревне она «скучает и злится»: для нее «сидеть у себя в номере и учить роль гораздо веселее».