Память

В наши дни ассоциативный эксперимент широко применяется прежде всего в психолингвистике. Правда, лингвисты жалуются, что ассоциативные эксперименты страдают как бы излишней чувствительностью, но именно да это их любят психологи. Не так давно советские психологи М. А. Новикова и Г. В. Новикова применили ассоциативный эксперимент для изучения психоло­гической совместимости членов группы. В опытах участвовало двенадцать испытуемых, которых распределили на три группы:

группа лиц, взаимно симпатизирующих друг другу (позитив­ная), группа с отрицательными взаимными отношениями (нега­тивная) и индифферентная группа. Групповой  вариант класси­ческого ассоциативного эксперимента — «эстафетно-кольцсвая ассоциативная проба» — заключался в том, что в ответ на пус­ковое слово-раздражитель, произнесенное экспериментатором, испытуемые должны были ответить первым пришедшим в голову существительным. Первый испытуемый давал ответ эксперимен­татору, второй реагировал на слово первого, третий подхватывал реплику второго, а четвертый—третьего. Основной эксперимент состоял из двадцати четырех серий по двести асоциаций в каждой. При этом от серии к серии менялись пусковые слова.

Мы не будем рассказывать здесь ибо всех полученных ре­зультатах. Отметим только, что людям, связанным различными эмоциональными отношениями, на память приходили непохожие слова. Так, наиболее распространенной тематикой ассоциирова­ния для позитивной группы оказалась «сексуальная». Для не­гативной труппы такой тематикой оказалась «судебная» и «во­енная». Для индифферентной группы тематика не выделялось.

Обращает на себя внимание, отмечают авторы этого исследо­вания, крайне высокий уровень употребления негативных тер­минов и ассоциаций, связанных с личными отношениями и внутригрупповыми конфликтами негативной группой. Так, среди слов, повторно употребленных испытуемыми, слово «дурак» встречается у всех четырех членов негативной группы (повторе­но в общей сложности пятнадцать раз), у трех членов индиф­ферентной группы (повторено двенадцать раз) и только у одного члена позитивной группы (повторено три раза).

Надо полагать, что упомянутое энергичное и не в меру попу­лярное определение высоты интеллектуальных способностей не было обращено к кому-то конкретно. Оно, так сказать, витало в воздухе и четко охарактеризовало соответствующую психологическую атмосферу... Скажите, какие слова вы употребляете, и я скажу, какая у вас группа...

Ассоциации обеспечивают автоматическое, непроизвольное воспроизведение. Благодаря им материал вспоминается. Это хо­рошо знал уже А. С. Пушкин: «... морозы. Читатель ждет уж рифму: розы...»

.Однако такого автоматизированного вспоминания для чело­века совершенно недостаточно. «Вспоминается» — опять-таки безличный глагол. Сплошь и рядом приходится вспоминать, ак­тивно искать в лабиринтах памяти необходимую для данного момента информацию. Этот поиск нередко развертывается в спе­циальную умственную работу — припоминание. Вспоминается легко. Припоминать гораздо труднее. «Упорное припоминание,— писал Л. Д. Ушинский. — есть труд, и труд иногда нелегкий, к которому должно приучать дитя понемногу, так как причиной забывчивости часто бывает леность вспомнить забытое, а от это­го укореняется дурная привычка небрежного обращения со сле­дами наших воспоминаний».

Интересно, что привычка забывать характеризует людей не­которых профессий, которые связаны с необходимостью «пропу­скать» через себя много разнородном информации. Э. Хемингуэи писал, что ему стало трудно заниматься газетной работой, кото­рая учит забывать каждый день о том, что случилось накануне и таким образом начинает усиленно разрушать память. На ос­лабление памяти, связанное с привычкой забывать, жалуются и опытные радиодикторы.

10.Забывание. Прошлое зарастает травой забвения. Дорога жизни устлана тем, что выпадает из памяти. И все-таки почему-то одно помнится долгие годы, а другое улетучивается из памя­ти уже на следующий день.

Издавна подмочена связь забывания с чувствами и пережи­ваниями человека. На связь памяти с эмоциями, с отношением человека к тому, что предстоит сохранить в сознании, указывал и К. Д. Ушинский. Он говорил, что если то, что заучивается детьми, не пробуждает в них никакого чувства, желания и стремления, то тогда заученное не может иметь никакого непос­редственного влияния на их нравственность, но если чтение или учение, как говорится, затрагивает сердце, то и в памяти оста­нутся следы комбинаций представлений с чувствами, желания­ми и стремлениями, пробужденными чтением или учением, и та­кой сложный образ, след, возбуждаясь в сознании, пробудит в нем не только представление, но и желание, стремление, чувство.

Различные события, факты, сведения могут «затрагивать сердце», так сказать, с разных сторон. Они могут радовать и огорчать, вызывать удовольствие или приносить страдание. Ав­стрийский психиатр 3. Фрейд многие факты забывания объяс­нял воздействием вытеснения. Вытесняется из сознания то, что нам неприятно, уязвляет наше самолюбие, связано с тяжелыми

переживаниями. Пациент Фрейда никак не мог отправить написанное письмо: один раз, идя на почту, забыл письмо дома, • другой раз взял письмо, но забыл написать адрес на конверте, и третий раз запамятовал наклеить марку. В конце концов он выяснил сам для себя, что ему не хотелось посылать это письмо.

Один обладатель весьма хорошей памяти постоянно забыва­ет номер телефона поликлиники... Есть смысл произвести инвен­таризацию того, что постоянно забывается, — сроков сдачи ра­боты, выполнения обещаний, адресов, имен... Недаром еще Монтень сетовал на то, что «о силе моей привязанности судят по моей памяти; природный недостаток перерастает, таким обра­зом, в нравственный». «Он забыл,—говорят в этих случаях,— исполнить такую-то мою просьбу и такое-то свое обещание. Он забывает своих друзей. Он не вспомнил, что из любви ко мне ему следовало сказать или сделать то-то и то-то и, напротив, умолчать о том-то и том-то».

Забываем, потому что хотим забыть? Хотим забыть, но не признаемся себе в этом? Бывает и так. Но всегда ли неприятное забывается? Советский психолог П.П.Блонский провел специ­альное исследование на тему «память и чувства». Он предла­гал студентам в аудиторной обстановке написать первые при­шедшие им в голову воспоминания из текущего года и, когда они уже написали, предлагал еще раз сделать то же, но уже из жизни до института. Так было собрано двести двадцать четыре воспоминания. Что же сохранилось в памяти? Прежде всего то, что связано с эмоционально затронувшими событиями. Такие воспоминания заняли 81%.При этом наибольший процент при­ходится на «воспоминания о неприятном».

В другом исследовании П.П.Блонский собрал первые воспо­минания детства. И опять тот же вывод: дольше всего помнится сильно эмоционально возбудившее событие, поражает ничтож­ный процент воспоминаний о приятных событиях: всего шесть. Но к воспоминаниям обычно присоединяется меланхолическое чувство, и их можно назвать грустными воспоминаниями о по­терянном счастье детства. Дольше всего помнится неприятное. Забыть — это не только не уметь вспомнить. Это еще и вспомнить, но не то, вспомнить, но не точно, искаженно. Вообще нельзя представлять себе дело так, будто информация в нашей памяти хранится в неизменном виде, как документы в архиве. Сходство, пожалуй, только в том, что от долгого хранения и там, и тут следы становятся все бледнее, яркие крас­ки выцветают. Но это количественные изменения. В памяти материал изменяется и качественно, рекон­струируется. Эту реконструкцию легко проверить: до­статочно попросить товарищей припомнить и расска­зать содержание определенного текста. Какие отли­чия репродукции от подлинника прежде всего будут обнаружены? Их может оказаться немало: обобщение

или «сгущение» того, что в подлиннике дано в развернутой и детализированной форме. Может быть и обратное явление: то, о чем в подлиннике изложено кратко, испытуемые развернут и расширят. Немало обнаружится замен не только отдельных слов, но и целых ситуаций на равнозначные; выяснится, что ча­сти подлинника в репродукции по-новому расположены, что вспоминающий кое-что привнес в его содержание, а кое-что не­вольно исказил.

Этот же опыт способен продемонстрировать еще одну инте­ресную особенность памяти. Мы привыкли к тому, что, чем боль­ше времени прошло между восприятием и воспроизведением, тем больше потерь. Так бывает часто, но далеко не всегда. Слу­чается, что более позднее воспроизведение оказывается более полным и точным, чем раннее. Это явление получило название реминисценции. Особенно характерна она для детей.

Советский психолог А. А. Люблинская, которая пропела не­мало интересных исследований с детьми осажденного Ленингра­да, рассказывает о таком случае. Дети интерната, жившие в ус­ловиях блокады в крайне однообразных условиях, получили воз­можность летом 1943 г. выехать на дачу. Богатство впечатлений от переезда в автобусе на вокзал, от поезда, от всей железной дороги, множество новых, никогда не виденных объектов, таких, как настоящая курица, коза, которых дети увидели из окна ва­гона, мелькающие леса, станции, ноля, речки, произвели на детей огромнейшее впечатление. Однако ни на следующий после пере­езда день, ни через день никто из ста детей ничего не рассказы­вал о путешествии. Оно не 4''игурировало в их играх, не отра­жалось в рисунках. Прошел месяц. Дети вернулись в город... И только через две недели после возвращения бурно вспыхнула в их жизни тема «Переезд». Дети нагружали и перевозили ку­кол, мебель, посуду, строительный материал. Младшие охотно выполняли роль пассажиров, старшие-вели паровоз, дежури­ли на станции, впускали и выпускали... «Переезд» ворвался в рисунки, рассказы, споры. Всплывали все новые и новые детали и подробности, как будто бы с течением времени из массы не­разобранных впечатлений, из целого слитного клубка образов, чувств и мыслей в памяти детей постепенно выступали, вычле­нялись то одни, то другие элементы сложного целого.

Пример не только яркий, но и поучительный. Выученное должно отлежаться, отстояться в памяти. «Эх, спросили бы меня теперь—все знаю»,—сокрушаются ученики спустя не­сколько дней после экзамена. Между тем существует простой выход—закончить подготовку к экзаменам не на пороге экза­менационной комнаты, за минуту до рокового шага, а на два-три дня раньше.

Профессор Л. А. Люблинская приводит впечатляющие фак­ты о других особенностях детской памяти, которые, впрочем, в какой-то мере характерны и для взрослых. Ведь и они иногда невольно вспоминают не то, что было на самом деле, а то, что им представилось, а порой и приснилось. Детей за такие рассказы нередко даже наказывают и обвиняют в обмане. И совер­шенно напрасно.

Папки и фолианты на полках архива не общаются друг с другом, не вторгаются в чужие информационные фонды, не ста­раются стереть или переписать друг с друга страницы. В памяти псе наоборот. Выученное постоянно взаимодействует с тем, что изучалось раньше, и с тем, что поступило о кладовые сознания потом. И нередко взаимодействие это отнюдь не мирное.

Вообще, как заметил один психолог, есть так много причин для забывания, что удивительно, как мы все-таки кое-что по­мним. Не так, не теми словами, в иной последовательности, но помним. И может быть, правы те, кто утверждает: культура— это то, что остается в памяти, когда уже все забыто.

11.Мир без памяти. Едва ли самое пылкое воображение способ­но нарисовать его достоверную картину. Такую попытку пред­принял колумбийский писатель Г. Г. Маркес в знаменитом ро­мане «Сто лет одиночества». Сначала жители города Макондо, , в котором происходит действие, заболевают бессонницей. Но самое страшное в заболевании—не утрата способности спать— от этой бессонницы тело не испытывает какой-либо усталости,— а неизбежное наступление второй стадии болезни — забывчиво­сти. Когда больной свыкается с состоянием бодрствования, в его памяти начинают стираться сначала воспоминания детства, потом названия и назначения предметов, затем он перестает

узнавать людей и даже утрачивает сознание своей собственной личности и, лишенный всякой связи с прошлым, погружается в

некое подобие идиотизма.

Интересно отметить, что течение амнезии описано Маркесом очень точно, но... в обратном порядке. Согласно закону, кото­рый Т. Рибо назвал законом регрессии или обратного развития памяти (закон Рибо), сначала забывается то, что усвоено не­давно, потом забвение распространяется на то, что усваивалось прежде. В самом конце утрачиваются воспоминания детства... Что ж, искусство имеет право на подобные инверсии.

До последней стадии жители Макондо не дошли, но назва­ния предметов и их назначение уже начали забывать. Тогда один из героев романа придумал средство, которое, впрочем, скоро, как и следовало ожидать, оказалось неэффективным. Когда Аурелиано (так звали этого героя) заметил, что с тру­дом припоминает названия почти всех вещей, он приклеил к ним соответствующие ярлыки, и теперь достаточно было прочесть надпись, чтобы определить, с чем имеешь дело. Этот способ другой персонаж романа ввел в употребление сначала у себя в семье, а потом и в городе. Обмакнув в чернила кисточку для бритья, он подписал каждый предмет и доме: «стол», «стул», «часы», «дверь», «стена», «кровать,», "кастрюля". Потом отпра­вился в загон для скота и в ноле и пометил там животных, птиц и растения: «корова», «козел», «свинья», «курица»... Мало-помалу, изучая бесконечное многообразие забывчивости, люди поняли, что может наступить такой день, когда они, узнав пред­мет по надписи, будут не в силах вспомнить его назначение. Тогда все усложнилось. Наглядным примером того, как жители Макондо пытались бороться с забывчивостью, служит объявле­ние, повешенное на шею коровы: «Это корова, ее нужно доить каждое утро, чтобы получить молоко, а молоко надо кипятить "чтобы смешать с кофе и получить кофе с молоком».