Обман как способ совершения преступления

ОГЛАВЛЕНИЕ

1. Обман как способ совершения преступлений..………………………….…..2

2.1 Задача…………………………………………………………………….…10

2.2 Задача….……………………………………………………………………14

Список использованной литературы………………………………………..…18

1. Обман как способ  совершения преступлений

Рассмотрев содержание и формы обмана вообще, мы сталкиваемся с вопросом: всякий ли обман подлежит и должен подлежать уголовному правосудию, или, напротив, необходимо сделать отсюда значительные ограничения?

Мнения криминалистов и законодательств различных времен и народов по этому вопросу резко расходятся. В эпохи более ранние мы вовсе не встречаем уголовного преследования имущественного обмана.

Обман - сознательное введение в заблуждение другого лица с корыстными целями; состоит в сообщении ложных сведений о положении дела или в извращении истинных фактов [1].

Психологическая характеристика обмана состоит в специфическом воздействии на человеческую психику, в умышленном формировании в сознании обманываемого неправильных представлений о фактах вещах, явлениях, событиях, либо сознательном поддерживании уже имеющихся заблуждений с целью определенного варианта поведения, необходимого виновному при совершении им общественно опасных деяний [2].

Далеко не все криминалисты и законодательства признают уголовную наказуемость всех имущественных обманов. Напротив, многие из них ограничивают ее или предметом обмана, или квалифицированными видами его.

Обман, выступая в качестве способа совершения ряда преступлений, повышает общественную опасность тех деяний, в которых он конкретно не указан, но подразумевается. В связи с этим представляется целесообразным предусмотреть использование обмана с целью усиления ответственности за совершенные правонарушения как квалифицирующего признака в некоторых составах: кража (ст. 158 УК РФ), хищение предметов, имеющих особую ценность (ст. 164 УК РФ), неправомерное завладение автомобилем (ст. 166 УК РФ), незаконное использование товарного знака (ст. 180 УК РФ), уклонение от уплаты таможенных платежей, взимаемых с организации или физического лица (ст. 194 УК РФ).

Причинами совершения преступлений с помощью обмана, как показывает криминологический анализ этих деяний, является десоциализация семейных отношений в родительской семье преступника, или отсутствие семьи; стремление в быстрому, нетрудовому благополучию, что является достаточно распространенным явлением в современном обществе.

Одной из важнейших криминологических характеристик преступлений, совершаемых с помощью обмана является виктимное поведение самих потерпевших, которое выражается в некритической оценке криминальной ситуации, излишней доверчивости, правовой безграмотности. Указанное поведение является одной из существенных причин совершения данного вида преступлений.

Общественная опасность преступлений, совершенных с помощью обмана, существенно повышается с увеличением числа жертв, о чем свидетельствуют в частности, факты преступной деятельности организаторов финансовых "пирамид". В этой связи представляется целесообразным в уголовном законодательстве предусмотреть усиление ответственности за рассматриваемые деяния в зависимости от числа потерпевших.

Направление, ограничивающее уголовно-преступные обманы по предмету, замечает, что предметом наказуемого обмана может быть только нарушение общего, а не частного интереса.

Действующее русское законодательство считает предметом обмана чужое имущество, а не общественное доверие, и потому к нему не применимы начала рассмотренный школы [3].

Особую обрисовку получает ограничение наказуемого обмана по предмету у Кэстлина. Обман у него является преступным только когда он нарушает право само в себе; а это возможно лишь под условием, чтобы виновный своею деятельностью стремился подчинить себе волю другого лица беспрекословно, лишить ее возможности защиты, сделать ее widerstаndlos. Здесь сквозит мысль Кукумуса и Миттермайера об обмане как насилии распознавательной способности. Но беспрекословное подчинение себе воли другого лица, по Кэстлину, имеет место и в том случае, когда обман не обязывает, а только побуждает потерпевшего совершить определенное действие или упущение, так как «право не подвергаться нарушениям посредством обмана абсолютное». Мысль Кэстлина имеет лишь то значение, что обман должен представлять собою фактические указания, определяющие деятельность потерпевшего; но в силах ли он был распознать истину, проверив надлежащим образом лживые заявления, или нет, представлял ли обман такие свойства, вследствие которых им мог быть обольщен и человек вполне осторожный— это по Кэстлину вполне безразлично. Только в вопросе о причинной связи он находит нужным выбросить некоторые виды обманов из уголовного права, находя их не стоящими в надлежащем соответствии с последствием, Признаку же «беспрекословного подчинения» он решился придать лишь то практическое значение, что в виду его выделяет из уголовно-преступного обмана умолчание об истине, кроме, однако, некоторых случаев; но для этого не следовало даже прибегать к такому шаткому признаку, могущему подать повод к массе недоразумений, так как выделение бездействия из области обмана лежит в самом понятии обмана и в требовании причинной связи между действиями виновного и потерпевшего.

Законодатель закрепляет в уголовно-правовых нормах, охраняющих экономическую сферу, конкретные формы проявления преступного обмана, что является общей закономерностью в развитии уголовного законодательства в государствах с развитой экономикой.

Наряду с обманом законодатель в конструкции отдельных составов преступлений использует понятие злоупотребления доверием, которое является самостоятельным способом совершения преступления, при этом его особенностью выступают ложные обещания и заверения, заключение договоров без намерения их выполнить.

Проблемы квалификации преступных деяний, в которых обман выступает как способ совершения преступлений, возникают в связи с отсутствием в законе определения обмана. Обман как способ совершения преступления чаще всего проявляется в преступлениях в области экономики: построении финансовых «пирамид», обмане в кредитно-денежной, банковской системах, на рынке ценных бумаг, в сфере недвижимости, в сфере высоких технологий.

Но даже допуская, что небрежности потерпевшего может быть придано юридическое значение в вопросах гражданского права, переносить его только поэтому на уголовное правосудие нет никаких оснований. Небрежность не делает имущества потерпевшего имуществом виновного, след., для последнего оно остается чужим. И если государство хочет покарать небрежность, лишая ее покровительства законов, то этим вовсе не устраняется его обязанность—не зависящая от частных интересов потерпевшего — покарать и другую сторону за выманивание чужого имущества обманом. Противоположный взгляд, таким образом, выходит из не оправдываемого ничем положения, что государственная кара установлена в интересах частных, а не в интересах общественных.

В частности против нормальной меры индивидуального благоразумия как критерия уголовно-преступного обмана необходимо заметить следующее. 1) Теория эта налагает на суд невыполнимую задачу исследования в каждом отдельном случае умственного и житейско-практического уровня потерпевшего, т. е, обязывает его дать оценку личности в ее цельном виде. Известно, что прежде на суд пытались возложить обязанность произносить приговор о личности подсудимого вообще, а не только об отдельном его акте. Но выполнение ее оказалось суду не по силам; вместо пользы она создала инквизицию грозной и презренной памяти. Рассматриваемая теория стремится воскресить это направление, ставя лишь вместо общей нравственный оценки оценку всего умственного и житейско-практического строя потерпевшего, чем задача суда нисколько не облегчается. 2) Но даже предполагая удовлетворительное разрешение судом первого вопроса, ему необходимо будет разрешить второй не менее трудный по своей неуловимости: знал ли подсудимый действительный уровень благоразумия потерпевшего или не знал? И при отрицательном ответе роль суда очень печальна, так как теряется самая основа преступности обмана. Наконец, 3) выставленная мерка преступности не может быть признана удовлетворительным критерием виновности подсудимого и опасности его для общественного правосостояния также потому, что она обращает лишь внимание на умственный уровень потерпевшего, не ставя с ним ни в какие соотношение уровень виновного в обмане. Оттого легко может произойти, что одно и то же лицо за одно и то же действие подвергнется или не подвергнется наказанию, смотря потому, против кого оно направляло свой обман; при чем совершенно безразлично, знало ли оно личные различия субъектов, против которых действовало, или не знало. — Таким образом и об этой теории мы должны сказать то же, что уже сказано против предыдущей: преступность действия определяется здесь не предметом нарушения, не степенью виновности, не способом действия, а обстоятельством совершенно случайным и лежащим вне состава преступления.

Таким образом, с логической стороны всякое искажение истины для обольщения другого, удовлетворяющее условиям обмана по содержанию и по форме и направляемое на похищение чужого имущества, может и должно подлежать наказанию коль скоро нет особых бытовых условий, обязывающих дать этому вопросу иную обрисовку. Но, конечно, для этого должны быть в наличности все признаки, указываемые для мошенничества; при отсутствии же одного или многих из них уголовное правосудие уступает свое место гражданскому. В этом только смысле и можно теперь говорить о границах уголовного и гражданского имущественного обмана.

С юридической точки зрения, мошенничество (по наказуемости) не может быть вполне приравниваемо к краже, потому что один из необходимых признаков, который обусловливается последняя, состоит в похищении чужой собственности без согласия ее владельца. Мошенничество, напротив, возможно только при таком согласии, хотя и вызнанном хитростью обманщика, но тем не менее положительно данном самим обманутым. Независимо от сего важного различия в свойстве самого деления (т. е. в способе действия), необходимо обратить внимание и на то, что строгость наказания должна всегда соразмеряться, между прочим, со степенью опасности, угрожающей гражданскому обществу. От ловкого и искусного вора укрыться чрезвычайно трудно; уберечься от обманов гораздо возможнее. Обманутый до некоторой степени дочти всегда виноват сам (и однако это соображение послужило лишь основанием уменьшения наказания за некоторые виды мошенничества сравнительно с кражею, а не устранения его)... Таким образом, одною из главных причин мошенничеств разного рода представляются легкомыслие, неразумие или неосмотрительность самих тех, которые им подвергаются. По этой причине, многие криминалисты полагают даже, что большая часть обманов не подлежит совсем наказанию уголовному, а должна влечь за собою одну гражданскую ответственность. Трудно согласиться вполне с таким взглядом, потому что обманувший всегда имеет преступное намерение присвоить себе чужое имущество; но тем не менее нельзя не признать, что обманщик и вор не могут быть подвергаемы наказанию совершенно одинокому».

Но хотя всякий обман в строгом смысле этого слова пригоден для мошенничества, однако, на разговорном языке обману придается через, чур широкое, неправильное значение. Сплошь и рядом говорят об обмане в намерении, в мотивах, об обмане в будущем обстоятельстве; лица более полированные иногда даже признают обманом простое умолчание без всякой положительной деятельности со стороны виновного.

Таким образом справедливое или, что тоже, юридическое; значение обмана не совпадает с общежитейским. И так как только первое из них законодатель имел в виду, говоря о преступлении мошенничества, то необходимо всеми силами избегать перенесения в юридическую область неправильного, общежитейского значения обмана. На основании этого положения мы считаем возможным выставить следующие требования:

Практика наших судов и по этому вопросу представляет примеры противоречащих между собою взглядов, при .чем встречаются случаи неверной постановки вопросов и неправильной редакции приговоров мировых учреждений. Так по делу Гоголева и других вопрос был предложен в такой форме: «виновен ли NN в мошенническом увозе хлопка и сбыте его» (к. р. II, 13); в другом деле московский окружной суд не определил тех действий, в которых состоял обман, ограничившись в вопросе словами: виновен ли подсудимый в том, что «похитил имущество обманом» (к. р. III. 409).

Кассационный сенат первоначально не придавал этому обстоятельству значения нарушения закона; так в приведенном решении III, 409 он отказал в кассации приговора на основании постановки такого общего вопроса без указания фактических признаков обмана. Но вскоре взгляд его радикально изменился в том именно направлении, которое следует признать более верным. В решении по делу Степанова (ІV, 299) он прямо высказал, что вопрос об обмане вообще недостаточен, а что суд обязан указать те заявления и действия, в которых выразился обман; в деле Абрамова (ІV, 80) он не удовлетворяется общим признанием подсудимого виновным в мошенническом присвоении имущества, требуя, чтоб приговор указывал в точности те действия, из которых суд заключил о наличности мошенничества; в решении по делу Дидриха и Селиванова (IV, 38) сенат одобряет постановку отдельных вопросов, из которых один говорит о фактических признаках обмана, а другой—о похищении имущества таким обманом; след. наш взгляд разделяется и кассационными решениями последнего времени.— 2) На том же основании констатирование обмана в действиях лица может подлежать кассационной поверке. Этот взгляд до последнего времени проводится и кассационным сенатом; см. напр. к. р. V, 590; только решение по делу Боброва может подать повод к недоразумению. Здесь (IV, 362) высказано, что непризнание судом по существу обмана в действии обвиняемого не подлежит поверке кассационного сената. Но дело в том, что обвинительные и оправдательные приговоры в этом отношении существенно различаются; не признавая обмана, суд может исходить не только из того, что действия обвиняемого по своему внешнему характеру лишены признаков обмана, но и из того, что в нем отсутствуют субъективные условия, необходимые для признания обмана. Однако, коль скоро из приговора оправдательного несомненно открывается, что суд не нашел обмана только в виду внешнего характера признанных им действий, то подобное решение несомненно может подлежать кас. поверке.— Как бы то ни было, это право не должно быть распространяемо на вопрос о причинной связи последствия с обманом, составляющий исключительно вопрос существа дела.