Нормы уголовного права по Соборному Уложению 1649 года

Вряд ли можно считать  устрашением и урезание ноздрей. В ст. 16 гл. XXV предусмотрен кнут для  злостных нарушителей «в приводе  с табаком» во второй и третий раз. Если же «табачники» были неисправимы, то за «многие приводы» резали ноздри и отсылали в дальние города. Там всем было ясно, за какие грехи они высланы. И здесь цели наказания связаны с практической целесообразностью в понимании феодального правосознания. Знаковый элемент вырезания ноздрей играет ведущую роль. Табачники на Руси рассматривались как грешники, противодействующие государственной оценке положения личности. Ее основная цель — служение государству и христианское смирение, аскетизм ради спасения. Поэтому курение табака рассматривалось как противодействие всей системе ценностей, как бунт личности, стремящейся к плотским удовольствиям. В 1627 г. в Устюжском уезде, как рассказывает летопись, были «страшные чудеса» против употребителей табака. Для тех из них, кто приложился к святой иконе, показывались (всем людям) различные казни: недуги, одержимость, болезни лица, рук, ног, зрения. Спасение ожидало лишь тех, кто раскаялся сердцем и смирился духом в содеянном[33].

Статья 10 гл. XIV предусматривала  возможность (но не обязательность) урезания языка за ложные клятвы, в зависимости от рекомендации Церкви. И здесь важно подчеркнуть символическое значение этих действий для пресечения лжи в суде. Но устрашительные мотивы имеют место, хотя А.Г. Тимофеев и полагал, что урезание языка в Соборном Уложении непосредственно не предусмотрено.

Яркий пример устрашительной членовредительной практики (ст. 1 гл. V) — залитие горла расплавленным  металлом за фальшивомонетничество. Этот способ практиковался еще в начале XVI в. В нем просматривается символическое  значение наказания за порчу монеты в ущерб государственной казне. Именно государственные интересы диктуют применение крайне жестоких мер. Ведь за подмес в драгоценные металлы олова по частным заказам дело ограничивалось лишь применением кнута и возмещением убытков (ст. гл.V). Следовательно, никакого ужесточения по сравнению со 150-летней прошлой практикой нет. Вообще же, применение кнута за антигосударственные деяния — явление исторически устойчивое и давнее. Били, например, кнутом за нарушение государственных границ с торговыми целями без умысла на измену (ст. 4 гл. VI), за самовольное оставление места службы «ратными чинами». Но в последнем случае даже само государство не рассматривало кнут как особо тяжкую репрессивную меру. Его применение было следствием давних традиций формирования «принудительной дисциплины». Более важным и тяжелым наказанием закон считал конфискацию поместий, применявшуюся в случае рецидива (ст.ст. 8, 9, 19 гл. III). Даже за бегство с поля боя применялись конфискации и традиционный кнут. И уже никак здесь не мог выступать кнут «замаскированным орудием смерти», ибо само государство было крайне заинтересовано в сохранении служилого воинского состава. Лишь измена каралась смертью. Отсюда ясно, что применение телесных наказаний направлено на достижение прагматических целей государством любыми средствами. Роль наказания как фактора наведения порядка, пожалуй, перевешивает идеи устрашения.

Возможность смертельных  последствий от битья кнутом, на мой взгляд, серьезно преувеличена. В источниках имеются угрозы со стороны феодалов «забить кнутом до смерти», но обнаружить конкретные факты такого рода достаточно трудно (при любых подходах период опричнины и смуты должен не учитываться). Речь не идет, конечно, о его применении к «ведомым лихим». В правосознании того времени было не понятое нашей наукой чувство меры. С.С. Иванов писал, что около 100 статей Уложения предусматривают неопределенное число ударов, и это открывало дорогу феодальному произволу. Аморфно понимаемый произвол вредит правдивости науки. То, что могло иметь место в отношении «лихих людей», вовсе не предусматривалось в отношении других преступлений. Соборное Уложение четко фиксировало применение смертной казни и не имело цели смертельных последствий от наказания кнутом. В науке не учитывается, что такой вывод однозначно следует из конструкций статей с альтернативными или множественными санкциями (кнут, тюрьма, штраф и т.д.). Ведь для того, чтобы виновный смог угодить в тюрьму и выплатить штраф, он обязан был остаться живым после кнута. Для доказательства обратного исследователям придется не ссылаться на предвзято толкующие проблему работы, а искать конкретные и не единичные конкретные примеры.

Целесообразность в  феодальном понимании диктовала  даже защиту лиц, стоящих, на правеже. Для  служилых чинов и тяглых людей устанавливались денежные таксы годовой отработки заимодавцу вместе с запрещением увечить должников (ст. 266 гл. Х).

Членовредительство по принципу талиона (глаз за глаз, рука за руку и т.д.) предусматривалось в  Уложении за «мучительное надругательство» над человеком в форме выкалывания глаз, обрезания губ и т.д. (ст. 10 гл. ХХII). Рассматривая эту статью, А.Г. Маньков совершенно справедливо указал на ее оценку Н.Д. Сергеевским, подметив, что она «можно думать, весьма редко применялась на практике: ни в одном известном памятнике XVII в. мы не нашли указаний хотя бы на один случай применения этой статьи» [34]. Это очень важное указание. Анализ ситуации заставляет отказаться от убеждения о широком использований «талионного» членовредительства. Его попросту не было. Ведь ст. 10 имеет в виду вполне определенный, сословно ограниченный круг лиц, конкретную ситуацию в среде феодалов. Здесь провозглашен не общий принцип наказания. Речь идет о феодалах, превысивших какой-то крут судебных обязанностей, возможно подразумевается судебный произвол. Санкция статьи предусматривает обращение взысканий на «вотчины и животы» виновного, по 50 рублей за рану. Совершенно абсурдно полагать, что законодатель имел в виду все социальные слои, — рядовому населению такие выплаты были недоступны.

Можно выделить перемещение  применения кнута в связи с  ростом крепостничества за нарушение  границ земельной собственности, По Уложению кнутом наказывались крестьяне, нарушившие феодальную межу (ст. 231 гл. Х). Охрана интересов феодала прослеживается и в других случаях. Статьи 13, 14 гл. II предписывают бить кнутом «нещадно» за неподтвержденный извет крестьян или служилых людей не своих господ по «изменному» или «государеву» делу, запрещая во всех других случаях вообще верить этим доносчикам. Эти статьи ликвидировали последнюю возможность простонародья «посчитаться» с опостылевшими господами. Статья предписывала отдавать доносчиков прежним хозяевам. Пропала возможность оправдать бегство от хозяина последним оправданием — нежеланием служить «антигосударственно» настроенному феодалу. Телесные наказания укрепились в сфере идеологии. Кнут назначался за непристойные речи в Церкви в адрес клира во время службы (ст.3 гл. II), за нанесение ран в Церкви (ст.5 гл. I), батоги — за простые побои (ст.6 гл. I). Хотя преувеличенной жестокости по сравнению со светскими деяниями здесь опять-таки не прослеживается [35].

III. ЛИШЕНИЕ СВОБОДЫ  В СОБОРНОМ УЛОЖЕНИИ 1649 Г.

В Соборном Уложении, как  указывали дореволюционные исследователи, тюремное заключение предусматривалось боле сорока раз. Различалось заключение до порук, до указа, до смерти, устанавливались конкретные сроки лишения свободы от трех дней до четырех лет [36]. Довольно четкая фиксация сроков заключения свидетельствует об использовании этого вида наказания как исправительной меры в рамках правосознания позднего средневековья. В практике устанавливалось, в каких случаях и какой срок был достаточен для достижения конечных результатов наказания. Можно сказать, что фиксация сроков заключения, пробивая себе дорогу со времени Судебника 1550 г. и испытывая влияние субъективных факторов, достигла в Уложении высшего логического обоснования для средневековой России. Правда, в некоторых случаях кодекс сохранял формулы — содержать в тюрьме «до государева указа» и «чинить жестокое наказание», в соответствии с которыми срок заключения мог быть неопределенным. Но в большинстве случаев Уложение тяготеет к конкретным срокам, чем подтверждается его целенаправленный подход к лишению свободы. Весьма важным представляется замечание С.И. Штамм о том, что в рассматриваемый период большое значение имело стремление государства к предупреждению будущих преступлений[37]. В этой взаимосвязи и предстоит раскрыть логику применения тюремного заключения.

Уложение сохранило  некоторые черты казуального подхода к наказанию противоправных деяний, в том числе и при назначении тюремного заключения. Последнее выступало и как мера изоляции в ходе следствия или разбора дела до вынесения приговора или решения по существу. Например, беглые холопы и крестьяне могли содержаться в заключение до отыскания их действительных хозяев. То же наблюдалось в отношении «лихих людей», которые оговаривали других с целью продления следствия и оттяжки приговора до их поимки (но не более чем на шесть месяцев, после чего приводилась в исполнение смертная казнь). «До порук» содержались в тюрьмах не признавшиеся под пыткой в преступлении, а подозреваемые — до «государева указа», т.е. до выяснения обстоятельств дела. Все эти случаи можно не принимать во внимание как не имевшие связи с конкретикой уголовных наказаний[38].

Уложение очень редко  назначает лишение свободы без  указания сроков. Так, погрязшего во взятках  недельщика за связь с преступниками  предписывалось заключать в тюрьму без указания срока. Однако закон  «расшифровывает» ситуацию. Анализ показывает, что здесь речь идет о временной мере, о заключении «до государева указа». Получается, что основная идея Уложения по отношению к не профессиональной преступности заключается в назначении краткосрочного тюремного заключения. В подавляющем большинстве случаев оговариваются сроки заключения от нескольких месяцев (и ниже) до двух-трех лет, даже если имеется в виду «государев указ». Краткосрочное заключение правонарушителей не профессионалов — один из важнейших принципов в русском уголовном праве данного периода. Непродолжительность заключения была обусловлена признанием целесообразности влияния на нравственный облик правонарушителя с целью его скорейшего приобщения к внутригосударственной жизни. Это — господство политики «исправления» преступников. Еще один вывод состоит в том, что подобное отношение государства к преступнику было возможно лишь при влиянии на государственную политику нравственных критериев христианства. В этой связи целесообразно выделить, теоретическую конструкцию наказания, заложенную в гл. ХХП Уложения. В этой главе уголовное наказание как мера широкомасштабного воздействия на преступника отграничивается от смертной казни — «кому чинити смертная казнь, и за какие вины смертию не казнити, а чинити наказание». Логика безупречна: наказанием признается лишь такая мера, которая в каком бы то ни было виде направлена на виновное лицо с целью сохранить его в дальнейшем в общественно-политической жизни государства (конечно, в соответствии с сословным статусом). Поэтому смертная казнь обособлена от иных средств воздействия. Все остальные виды кар рассматриваются как действия, направленные на изменение в перспективе личности преступника. Конкретно тюремное заключение в этой главе в виде одного года предусмотрено за убийство родителями своих детей. Предполагается, что этого срока вполне достаточно для осознания греховности деяния. Понуждение к осознанию греховности и изменению образа мыслей (а следовательно и действий) — важная сторона направленности Уложения.

Краткосрочное заключение было инструментом целенаправленной внутренней политики государства в союзе с церковью. В таком же значении выступает лишение свободы и за другие преступления. От одного до трех месяцев тюрьмы получал виновный в нанесении побоев, надругательстве над личностью, бесчестье. Таким образом имеются здесь некоторые отличия от грубой целевой направленности телесных наказаний с их откровенно болевым воздействием, и от штрафов, имевших целью экономическое неблагополучие личности [39].

Такой теоретический  подход не случаен. В самом общем плане можно выделить применение лишения свободы в отношении двух категорий правонарушителей. В гл. XXI Уложения о разбойных и татиных делах имеется в виду профессиональная преступность. Вторую категорию составляют не профессиональные нарушители различной степени опасности. Им предоставлялась, так сказать, возможность «поразмышлять» во временной изоляции. В первом случае цели более прагматические: государство стремилось лишить виновного всех материальных благ (отдать истцам «животы»), соединяя тюремное заключение с кнутом. Хотя и здесь сроки заключения (два-три года) играли роль в целенаправленном воздействии на личность. После отбытия наказания бывшие преступники ссылались с соответствующими документами в «украинные города».

Отправляя в ссылку эту категорию преступников, государство признавало нецелесообразность их содержания в праздном бездействии. Заключенные этого типа должны были «отрабатывать» свое содержание в тюрьме — их посылали «в кандалах работать на всякие изделья». Используя труд заключенных, государство как бы брало на себя бремя их кормления и материального содержания. И не случайно Уложение закрепляет строительство тюрем как государственную обязанность: «тюрьмы на Москве строить из Разбойного приказу Государевою казною». Но признав тюрьмы общегосударственным элементом борьбы с преступностью, власти использовали и старую практику, возлагая бремя расходов на строительство и дополнительную охрану на местах (содержание сторожей, палачей, целовальников и т.д.) на все податные сословия — посады и крестьян всех категорий. Правда, закон предписывал лишних денег не брать и убытков не чинить. Уголовная ответственность этого охранного штата на местах за плохое исполнение обязанностей была весьма суровой. Карались даже случайные побеги (весьма, возможно, частые). Вменялись в обязанность частые осмотры тюрем, дабы они «были крепки». Таким образом, в Уложении отразился процесс окончания формирования государственной системы мест лишения свободы московского периода. Оно закрепило подчинение центру и принудительную обязанность на местах исполнять функции надзора по указаниям свыше.

На применение заключения к непрофессиональным преступникам особенно влияла религия. Сроки, как  правило, были небольшие. Предусматривалось  заключение далеко не за все правонарушения, поскольку в московский период идея влияния заключения на духовный мир узника имела достаточно ясные цели. В гл. ХVII о преступлениях ратных людей упоминаются и смертная казнь, и штрафы, и телесные наказания, и конфискации, но лишение свободы предусмотрено только в ст. 16 за самовольный отпуск людей со службы сотенными головами. И это логично: ведь воинские чины нужны были именно на службе, нужно было их постоянное и реальное присутствие. Незачем было бросать их в тюрьму в ущерб служебной деятельности.